Эдвард Бульвер-Литтон - Мой роман, или Разнообразие английской жизни
– Мой! вскричал граф. – Эти люди, которые теперь так дерзко оскорбляют меня, у меня на жалованьи.
– Ваши люди, monsieur le comte, теперь на берегу и, вероятно, пьют во славу вашего счастливого путешествия. Вы очень ошибаетесь, если думаете, что «Бегущий Голландец» принадлежит вам. Прося у вас тысячу извинений за то, что я осмелился перебить у вас покупку, я должен вам признаться, что лорд Спендквикк был столько любезен, что продал корабль мне. Впрочем, через несколько недель, monsieur le comte, я намерен отдать в полное ваше распоряжение весь экипаж.
Пешьера язвительно улыбнулся.
– Благодарю вас, сударь; но так как в настоящее время я не могу отправиться в путь с тою особою, которая могла бы сделать для меня поеэдву приятною, то я намерен возвратиться на берег и прошу лишь вас уведомить меня, когда вы можете принять одного из друзей моих, которому я поручу разрешить вместе с вами еще не тронутую часть вопроса и устроить так, чтобы удовлетворение, с вашей или с моей стороны – все равно, было столь же соответственно обстоятельствам дела, как и то объяснение, которым вы меня почтили.
– К чему такие хлопоты, monsieur le comte! удовлетворение, если я не ошибаюсь, уже приготовлено: вот до какой степени я был предусмотрителен в отношении всего, чего могли бы потребовать чувство чести и долг джентльмена. Вы похитили молодую девушку, это правда; но видите, что она только возвратилась чрез это к своему отцу. Вы располагали лишить своего знатного родственника всего достояния его, но вы именно пришли на этот корабль, чтобы дать принцу ***, которого пост при Австрийском Дворе вам хорошо известен, случай объяснить императору, что он сам был свидетелем ваших поступков, которыми вы хотели будто бы истолковать данное вам Его Величеством дозволение на брак с дочерью одного из первых подданных его в Италии. Ваше изгнание, в возмездие за вероломство, будет сопровождаться, сколько позволено мне думать, восстановлением всех прав и почестей славы вашей фамилии.
Граф вздрогнул.
– За это восстановление, сказал австрийский принц, подошедший в это время к Гарлею: – я заранее ручаюсь. Так как вы, Джулио Францини, наносите бесчестие всему благородному сословию Империи, то я буду настаивать перед Его Величеством, чтобы имя ваше было вычеркнуто из списков дворянства. У меня есть здесь собственные ваши письма, доказывающие, что родственник ваш был вами же вовлечен в заговор, которым вы предводительствовали, как новый Катилина. Через десять дней эти письма будут представлены императору и его совету.
– Достаточно ли вам, monsieur le comte, сказал Гарлей: – такого удовлетворения? если же нет, то я найду вам случай сделать его еще более полным. Перед вами станет ваш родственник, которого вы оклеветали. Он сознает теперь, что хотя на некоторое время вы и лишили его всего состояния, но не успели испортить его сердце. Сердце его еще готово простить вас, а рука его давать вам милостыню. Становись на колени, Джулио Францини, на колени, побежденный разбойник, на колени, раззоренный игрок, бросайся в ноги Альфонсо, князя Монтелеона и герцога Серрано.
Весь предыдущий разговор был веден по французски и потому был понятен лишь весьма немногим из итальянцев, стоявших вокруг; но при имени, произнесенном Гарлеем в заключение речи своей к графу, единодушный крик огласил ряды их.
– Альфонсо милостивый!
– Альфонсо милостивый! Viva-viva, добрый герцог Серрано!
И, позабыв в эту минуту о графе, они столпились вокруг высокой фигуры Риккабокка, стараясь наперерыв поцаловать его руку, даже край его платья.
Глава Риккабокка наполнились слезами. С бедным изгнанником как будто сделалось превращение. Сознание собственного достоинства отразилось во всей его личности. Он с любовью протягивал руки, как будто стараясь благословлять своих её иноземцев. Даже этот грубый крик смиренных людей, изгнанников, подобных ему, почти вознаграждал его за годы лишений и бедности.
– Благодарю, благодарю, повторял он: – рано или поздно, и вы, вероятно, воротитесь на нашу милую родину!
Австрийский принц преклонил голову, выражая свое согласие.
– Джулио Францини, сказал герцог Серрано – мы имеем право называть уже этим именем смиренного обитателя казино:– если бы провидению угодно было допустить вас совершить ваш злодейский умысел, неужели вы думаете, что на земле нашлось бы место, где похититель мог бы спастись от руки оскорбленного отца? Но небу угодно было избавить меня от нового тяжкого испытания. Позвольте и мне при этом случае показать пример снисхождения.
И он с живым, спокойным челом приблизился к своему родственнику.
С той самой минуты, как австрийский принц заговорил с ним, граф хранил глубокое молчание, не обнаруживая ни раскаяния, ни стыда. Подняв голову, он стоял с решительным видом, как человек, готовый на всякую крайность. Когда принц хотел теперь подойти к нему, он замахал рукою и закричал: «не радуйтесь заранее, не думайте, что вы одержали верх; ступайте, рассказывайте ваши выдумки императору. Я сам найду случай отвечать за себя перед троном.» Говоря таким образом, он сделал движение, чтобы броситься к борту корабля.
Быстрый ум Гарлея угадал намерение графа: он успел дать знак людям, и попытка Францини не удалась. Схваченный бдительными и озлобленными против него единоземцами, в ту самую минуту, когда он сбирался броситься в реку, Пешьера был отведен в сторону и связан. Тогда выражение лица его совершенно изменилось. Отчаянное бешенство гладиатора запылало в нем. Необыкновенная телесная сила помогла ему несколько раз вырваться из рук врагов и повергнуть некоторых из них на пол. Наконец численность превозмогла: после продолжительной борьбы он должен был уступить. Тут он забыл о всяком достоинстве человека, потерял присутствие духа, произносил самые страшные проклятия, скрежетал губами и едва мог говорить от сильного прилива бешенства.
Тогда, сохраняя вид невозмутимой иронии, которая сделала бы честь французскому маркизу старого времени, и которой тщетно стал бы подражать самый искусный актер, Гарлей поклонился рассерженному графу.
– Adieu, monsieur le comte, adieu! Мне приятно видеть, что вы так благоразумно запаслись меховою одеждою. Она понадобится вам во время вашего путешествия; в такую пору года вам придется перенести большие холода. Корабль, на который вы удостоили взойти, отправляется в Норвегию. Итальянцы, которые сопровождают вас, были некогда изгнаны вами из отечества; теперь же, в замен того, они соглашаются разделить с вами время, когда вам наскучит ваше собственное сообщество. Отведите графа в каюту. Осторожнее, осторожнее. Adieu, monsieur le comte, adieu! et bon voyage!
Гарлей повернулся на каблуках, в то время, как Пешьера, несмотря на сопротивление, был сведен в каюту.
Тут Гарлей вышел на средину корабля, где, за рядами матросов, почти закрытая ими, стояла Беатриче. Франк Гэзельден, который первый встретил ее при входе на корабль, был возле неё. Леонард наводился в некотором отдалении от обоих, в безмолвном наблюдении всего, что происходило вокруг. Беатриче в эту минуту мало была занята Франком; её черные глаза смотрели на темное, усеяннее звездами небо, и губы её шевелились точно произнося молитву. Все это время жених её говорил ей с большим жаром, тихо и торопливо:
– Нет, нет…. не думайте Беатриче, чтоб мы подозревали вас. Я готов ручаться жизнью за ваше прямодушие. О, зачем же вы отворачиваетесь?… отчего не хотите говорить?
– Дайте мне еще минуту свободы, отвечала Беатриче кротко.
Она тихо, колеблющимися шагами подошла к Леонарду, положила трепетную руку к нему на плечо и отвела его в сторону. Франк, удивленный подобным поступком, сделал движение вперед, потом остановился и смотрел на них с грустным, задумчивым видом. Улыбка исчезла и с лица Гарлея; он также сделился особенно внимателен.
Беатриче произнесла немного слов. Леопард отвечал отрывистыми фразами. Наконец Беатриче протянула руку, которую молодой поэт, поклонившись, поцаловал. Она стояла в нерешимости, и, при свете звезд, Гарлей заметил, как краска покрыла её щоки. Румянец этот побледнел, когда Беатриче воротилась к Франку. Лорд» л'Эстрендж хотел удалиться; но она сделала ему знак остаться.
– Милорд, сказала она, твердым голосом: – не смею упрекать вас в жестокости к моему преступному и несчастному брату. Может быть, поступки его заслуживают более тяжкого наказания, чем то, которому виы подвергаете его с такими саркастическими выходками. Но какова бы ни была судьба его, – теперь презрение, впоследствии бедность, – я сознаю, что сестра его должна находиться при нем, чтобы разделять его участь. Если он виноват, то и я не права; если ему суждено терпеть крушение на море жизни, то и мне не остается ничего, кроме как погибнуть вместе с ним. Да, милорд, я не оставляю этого корабля. Все, чего я у вас прошу в настоящую минуту, это приказать вашим людям уважать моего брата, так как возле него будет женщина.
