Джон Стейнбек - Зима тревоги нашей
И впервые Старый шкипер отказался дать мне команду. «Сам все решай. Что одному на пользу, другому во вред, а наперед не угадаешь».
Старый хрыч мог бы подсказать мне что-нибудь, но, кто знает, может, это ничего бы не изменило? Советов мы не любим – нам нужно поддакивание.
Глава 7
Когда я проснулся, моя сонливая старушка Мэри уже встала и ушла, а в кухне закипал кофе и жарился бекон. До меня доносился их аромат. И какой день для воскресения из мертвых! Весь зеленый, голубой, золотистый. Лучшего, пожалуй, и не подберешь. Из окна спальни было видно, как все воскресает – трава, деревья. Подходящее время года отвели для этого праздника. Я надел халат, подаренный мне к Рождеству, и домашние туфли – подарок ко дню рождения. Потом отыскал в ванной какую-то страшно клейкую помаду, которую употребляет Аллен, и так насандалил ею волосы, что после щетки и гребня кожу у меня на голове стянуло, точно резиновой шапочкой.
Пасхальный завтрак – настоящая оргия, когда стол ломится от оладий, яиц и бекона, завивающегося на сковороде своими прожаренными краешками. Я подкрался к Мэри, шлепнул ее по обтянутому шелком заду и сказал:
– Кугiе eleison![16]
– Ой! – сказала она. – Я не слышала, как ты подошел. – Потом оглядела мой узорчатый, турецкими огурцами, халат. – Тебе идет, – сказала она. – Почему ты его редко носишь?
– Когда же мне его носить? До сих пор все как-то некогда было.
– Правда, очень хорошо, – сказала она.
– И неудивительно. Ведь ты сама его выбирала. Неужели ребята спят и не чуют этих восхитительных запахов?
– Нет, нет. Они во дворе, прячут крашеные яйца. Интересно, что там мистер Бейкер задумал?
Такие резкие переходы всегда застигают меня врасплох.
– Мистер Бейкер, мистер Бейкер… А, да! Он, вероятно, задумал устроить мое будущее.
– Ты ему говорил? Про гаданье?
– Конечно, нет, дорогая. Но, может, он сам догадался. – Потом я перешел на серьезный тон: – Слушай, ватрушка, ты ведь не сомневаешься в моих недюжинных финансовых способностях?
– Почему ты вдруг об этом спрашиваешь? – Она переворачивала оладьи на сковороде и, поддев одну ножом, так и застыла с вытянутой рукой.
– Мистер Бейкер считает, что я должен пустить в оборот деньги твоего брата.
– Ну, если мистер Бейкер…
– Стой, подожди. Я не хочу этого делать. Деньги твои, это твое обеспечение.
– Все-таки, милый, мистеру Бейкеру лучше знать.
– Я в этом не уверен. Мне известно только, что мой отец тоже так считал. И поэтому я работаю на Марулло.
– И все-таки мистер Бейкер…
– Ты положишься на мое суждение, родная?
– Да, конечно…
– Во всем?
– Ты опять дурачишься?
– Я совершенно серьезен – как никогда.
– Ну, допустим. Но сомневаться в мистере Бейкере?.. Ведь он… он…
– Он – мистер Бейкер. Мы послушаем, что нам предложат, а потом… Пусть эти деньги как лежали в банке, так и лежат.
Аллен ворвался в кухню, будто им выстрелили из рогатки.
– Марулло, – сказал он. – Мистер Марулло пришел. Он к тебе.
– Это еще зачем? – удивилась Мэри.
– Ну, пригласи его войти.
– Я приглашал. Он хочет поговорить с тобой во дворе.
– Итен, что это значит? Не выйдешь же ты в халате. Сегодня первый день Пасхи.
– Аллен, скажи мистеру Марулло, что я не одет. Пусть зайдет попозже. Но если что-нибудь срочное и он хочет поговорить со мной с глазу на глаз, я впущу его с парадного хода.
Аллен исчез.
– Не представляю, что ему понадобилось? Может, лавку ограбили?
Аллен снова влетел в кухню.
– Пошел к парадному.
– Только чтобы он не вздумал портить тебе завтрак. Слышишь, милый?
Я прошел через весь дом и отпер парадную дверь. На крыльце стоял Марулло, нарядившийся к пасхальной мессе во все самое лучшее, а лучшее у него было: черный шевиотовый костюм и жилетка с пропущенной по ней массивной золотой цепочкой от часов. Черную шляпу он держал в руке, а сам улыбался вымученной улыбкой, точно собака, когда на нее прикрикнут.
– Входите.
– Нет, – сказал он. – Я только одно слово. Я слышал, что этот тип предлагал тебе заработать?
– Да?
– Я слышал, что ты выгнал его вон.
– Кто это вам доложил?
– Не скажу. Нельзя. – Он снова улыбнулся.
– Ну, так, собственно, что же? Вы намекаете, что зря я отказался?
Он шагнул вперед, взял мою руку и весьма церемонно тряхнул ее – вверх и вниз, вверх и вниз.
– Ты молодец, – сказал он.
– Может, просто он мне мало посулил?
– Шутишь? Ты молодец. Вот и все. Молодец. – Он полез в свой оттопыренный боковой карман и вытащил оттуда кулечек. – Вот, возьми. – Потом похлопал меня по плечу и, сам не свой от смущения, повернулся и быстро зашагал прочь. Его короткие ноги так и мелькали, из-под тугого крахмального воротничка выпирала багровая складка загривка.
– Ну, что он?
Я заглянул в кулек – разноцветная карамель в виде пасхальных яиц. У нас в лавке ее была целая стеклянная банка.
– Принес гостинец ребятам, – сказал я.
– Марулло? Принес гостинец? Быть не может.
– Тем не менее.
– С чего это он? Никогда с ним раньше этого не бывало.
– Наверно, от любви ко мне.
– Может быть, я не все знаю?
– Гусиная травка, на свете восемь миллионов вещей, которых мы оба с тобой не знаем. – Дети смотрели на нас во все глаза, стоя в дверях кухни. Я протянул им кулек. – Это вам от одного вашего поклонника. Только не набрасывайтесь до завтрака.
Когда мы одевались, чтобы идти в церковь, Мэри сказала:
– Хотела бы я все-таки знать, в чем тут дело.
– Ты про Марулло? Должен тебе признаться, дорогая, что я тоже хотел бы это знать.
– Кулек дешевых карамелек…
– Это он, наверно, в простоте душевной.
– Не понимаю.
– Жена у него умерла. Родных – никого, один как перст. Надвигается старость. Может – ну, может, ему вдруг стало одиноко.
– Никогда он к нам не заходил. Попроси у него прибавки, пока ему одиноко. Мистера Бейкера ведь он не навещает. Мне даже как-то не по себе стало.
Я принарядился, как цвет полевой: строгая черная пара – мой черный похоронный костюм, белая рубашка, так сильно накрахмаленная, что она отбрасывала солнечные лучи солнцу прямо в лицо, и небесной синевы галстук-бабочка в скромный горошек.
Что она там затеяла, эта миссис Марджи Янг-Хант? Колдует на манер своей бабки? Откуда Марулло все узнал? Вернее всего так: мистер Биггерс – миссис Янг-Хант, а миссис Янг-Хант – мистеру Марулло. Я вам не верю, миссис Хант, я вас всегда подозревал. Не знаю сам я почему, но миссис Хант я не пойму. С этой белибердой в голове я прошелся по нашему саду в поисках каких-нибудь белых цветочков себе в петлицу по случаю Пасхи. В закутке между углом фундамента и покатой дверью погреба есть у нас заветное местечко, где земля прогревается от соседства с котельной и доступна каждому лучику зимнего солнца. Там растут белые фиалки, пересаженные с кладбища, где они бурно разрослись на могилах моих предков. Я выбрал три крохотные львиные мордочки себе в петличку, нарвал ровно дюжину для моей любимой, обложил их бледно-зелеными листочками и туго перетянул букетик понизу серебряной бумажкой от конфеты.
– Какая прелесть! – сказала Мэри. – Подожди, сейчас я приколю их и так пойду в церковь.
– Это первые, самые первые, белая моя птица. Я твой верный раб. Христос восстал из мертвых. Все прекрасно в божьем мире.
– Перестань, милый. Это ведь святое, не над чем тут потешаться.
– Что ты такое сделала со своими волосами?
– Нравится?
– Чудо, чудо! Всегда так причесывайся.
– А я боялась, тебе не понравится. Марджи сказала, что ты даже внимания не обратишь, а ты обратил! Ну, теперь я ей задам! – Она водрузила на голову настоящую вазу с цветами – ежегодное весеннее приношение Эостре[17]. – Нравится?
– Чудо, чудо!
Затем начался осмотр младшего поколения – уши, носы, обувь. Все до мельчайших подробностей вопреки их бурным протестам. Аллен так намазал волосы, что даже моргать не мог. Задники башмаков остались у него неначищенными, зато прядь волос он вымуштровал, не пожалев трудов, и она волной вздымалась над его лбом.
Наша Эллен самая что ни на есть девчонская девчонка. Все, что на виду, было у нее в полном порядке. Я решил повторить удачный ход.
– Эллен, – сказал я. – Ты как-то по-новому причесалась. Тебе очень к лицу. Мэри, дорогая, ты одобряешь?
– Она у нас начинает следить за своей наружностью, – сказала Мэри.
Семейная процессия двинулась по садовой дорожке к Вязовой улице. С Вязовой мы повернули на Порлок, где стоит наша церковь, наша старинная церковь с белой колокольней, целиком спертая у Кристофера Рена. Мы влились в полноводную реку, и теперь каждая женщина наслаждалась возможностью разглядывать шляпы других женщин.
– Я придумал модель пасхальной шляпки, – сказал я. – Простенький, открывающий лоб золотой терновый венец с настоящими рубиновыми капельками спереди.
– Итен! – строго сказала Мэри. – А вдруг тебя услышат!
