Онелио Кардосо - Онелио Хорхе Кардосо - Избранные рассказы
Каждый день мы видели идущую мимо окон Эстелу, и каждый день у нас за столом кто-нибудь рассказывал подробности из жизни наших новых соседей. От моей сестры Сенайды мы узнали, что не так давно у Эстелы умер отец, из-за чего семейство и переселилось сюда. Внезапно потеряв кормильца, мать с дочерьми уже не могла обрабатывать арендованную у хозяина землю, и, захоронив на окраине безвестной деревушки дорогие их сердцу останки, они направились в город, в надежде найти посильную работу. Денег, вырученных от продажи двуколки, двух упряжек волов и курятника, едва хватило на переезд, взнос за жилье и на питание в первые дни.
Но теперь в доме появился твердый заработок. Эстела работала на плантации, и старшая сестра одна распевала фальшивым голоском, согнувшись над корытом или развешивая белье на веревках. Они хотели от жизни немногого: иметь крышу над головой, кусок хлеба, самую необходимую одежду и возможность посидеть тихим жарким вечером втроем на пороге собственного дома, — вот и все.
О большем они и не помышляли, ведь их прежняя жизнь в заброшенной деревушке была не слаще. А здесь, пожалуй, даже было побольше света: в парке уцелел один электрический фонарь, и его слабый свет доходил до самого их домика.
Скромные желания понемногу сбывались. Старшая сестра нашла клиентов посолиднее, и часто на веревке можно было видеть висящую рядышком, в полном согласии, одежду тех, кто состоял между собой в постоянной вражде; гимнастерку сержанта полиции и брюки судьи Эльпидио, сорочки лавочника дона Факундо и спецовку водителя маршрутного автобуса Эрнесто. Мой брат Даго как-то заметил, что, если бы эти люди вели себя так же, как их одежда на веревке, в городе было бы больше порядка.
Со временем мать Эстелы приобрела термос и каждое утро, вручив термос с горячим кофе босоногому мальчишке-разносчику, отправляла его продавать кофе шоферам на автобусной стоянке, а вечером принимала выручку. Дело шло неплохо, совсем так, как им хотелось, однако по-прежнему особым вниманием в доме пользовалась Эстела — ее твердый заработок, ее пожелтевшие от табачных листьев пальцы, ее непомерно тонкие ноги, о которых я вам еще ничего не сказал. Ноги Эстелы уж очень не соответствовали ее телу, и мы с первого дня это заметили, хотя и молчали до той поры, пока однажды в разговоре об Эстеле жених моей сестры не обмолвился, что находит ее красивой. Сестрица не преминула напомнить о ногах, и на другой день, за столом, мать объяснила, почему у этой юной стройной девушки с толстыми золотистыми косами такие странные ноги. В детстве Эстела долго болела малярией, и лечили ее, как водится в деревнях, домашними снадобьями и отварами, а главное, совсем от другой болезни. Но гораздо более важной нам показалась другая новость, о которой мы узнали также из уст матери: у Эстелы остался в деревне жених, он обещает скоро приехать, и она шлет ему весточки, даже послала в подарок галстук. Я сам видел этот галстук — красный с лиловыми разводами, упакованный в коробочку.
Сила молодости упорно боролась с застарелым недугом и непосильной работой до той поры, пока усталость не сломила ее. В тот вечер Эстела сидела, как обычно, у дверей дома, слушая птичий щебет, и вдруг у нее потемнело в глазах. Привели врача из городской больницы, и врач прописал уйму дорогих лекарств, но и половины их было достаточно, чтобы узнать, чем больна Эстела.
Эстела вернулась на плантацию, и всякий раз, когда она, опуская глаза в знак приветствия, медленно проходила мимо нашего дома, я обращал внимание на ее косы с двумя вплетенными в них тряпочками и на тяжелый, усталый шаг.
Не помню, сколько времени минуло с того вечера. Может, месяцы, а может, недели. Во всяком случае, срок достаточный, чтобы в городе произошли значительные перемены: заброшенный парк стали приводить в порядок, судья подал мысль холостыми выстрелами выгнать горластых птиц. На перекрестке водрузили щит с рекламой кока-колы. В селении по ту сторону холма умерли от тифа трое стариков, а дочка торговки Росы сбежала из дому с матросом. Лишь соседка Хуана, ковыляя на дугообразных ногах, по-прежнему целыми днями околачивалась в пекарне и уверяла всех, что ее муж Ибарито непременно к ней вернется. Словом, многое произошло за эти отмеренные солнцем однообразные дни, пока не наступил другой вечер, последний, запомнившийся мне на всю жизнь. Я уже спал, когда за мной пришли. Высокий молодой крестьянин осторожно постучал в дверь и попросил меня поторопиться, так как дело не терпит проволочек. Я умел впрыскивать лекарство, и об этом вспомнили в трудную минуту. Я пересек освещенное луной патио, под ногами едва слышно шуршала опавшая листва. Из темноты с лаем вынырнул пес, но кто-то тихо, без окрика, успокоил его. Проходя через кухню, я мимоходом обратил внимание на огромный глиняный кувшин, очевидно совершивший вместе со своими владельцами путешествие из деревни. В столовой со стены на меня глянул светлоглазый мужчина с точно таким же, как у Эстелы, лбом; на столике под портретом белели в глиняной вазе колокольчики. Все это я отмечал мельком, так как шел не останавливаясь, пока не столкнулся с матерью и сестрой Эстелы. Они стояли передо мной оцепеневшие, бессловесные, и только по их глазам я понял, что они хотят от меня одного: узнать, что случилось с их Эстелой. Она тихо сидела тут же, в кресле, склонив голову на плечо, прикрыв веки и бессильно откинув на подлокотник руку, как бы раз навсегда отказавшись от борьбы. Я подумал: нужно быть чужим, чтобы понять, что стряслось. Но у меня не хватило сил сказать это. Я взял безжизненную руку Эстелы, сделал укол и осторожно опустил руку на подлокотник.
Несколькими минутами позже, когда я выходил из патио, на меня опять залаял пес, только теперь уже никто его не остановил. Из дома донеслись рыдания. Вот и все, если не считать мелочей, всегда всплывающих после того, как течение времени уносит главное. Оказалось, молодой крестьянин был женихом Эстелы, и приехал он как раз в тот злосчастный день — это был день ее рождения, ей исполнилось девятнадцать лет. И еще: по дороге на кладбище порывом ветра у него выбило из-под пиджака галстук — красный с лиловыми разводами.
Вот я и говорю: быть может, смерть и не кажется тяжелой утратой, если умирает не близкий тебе человек, но все же больно видеть, как на твоих глазах люди растут, мечтают, девочки становятся взрослыми, и знать, чем все это порой кончается. Поэтому, встретив на улице девушку, я невольно отвожу глаза, чтобы потом не мучить себя мыслью: что-то сталось с теми девичьими косами, убранными полевыми цветами?
1956.
Колесо счастья
(Перевод Н. Болотнер)
С кино у меня особые счеты. Да, да! Не могу смотреть фильмы спокойно: все во мне переворачивается, а в голове такой сумбур, что и черт ногу сломит. Вот посудите. Когда я смотрю фильм об Америке — я бравый ковбой, когда о любви — герой-любовник. Я даже бываю маленьким мальчиком, который спасает жизнь своей матери или отцу. Но стоит мне выйти из кино — и я снова становлюсь самим собой.
Вот, к примеру, смотрел я как-то на днях фильм об одном бедном парне, вроде меня. Он умирал с голоду, но так, как умирают только в кино. Видели бы вы его квартирку! Диванчик чистенький, удобный, и вся мебель такая, что у нас здесь, в Беласкоаине, она обошлась бы вам в две-три сотенки. Может, он действительно был беден, но я-то прекрасно знаю цену словам: «Жизнь принадлежит тем, кто за нее борется», «Моя вера поддерживает меня и возвышает» — и прочее, они хоть кого вдохновят. Не правда ли? Так вот этот умирающий работал на большой фабрике. Трудно сказать, что на ней производили. Там была высокая труба, которая дымила и оглушительно ревела, да сновало множество людей в одинаковых шапочках. У каждого небольшой металлический чемоданчик с наклейкой «счастливчик», а внутри — бутерброд с сосиской.
Надо сказать, бедняк наш умудрялся быть чистюлей, без единого пятнышка на костюме, и это особенно бесило меня. Что я только не делаю, чтобы не запачкаться! Но разве убережешься при такой дьявольской работе? Я продаю гипсовые куклы, которые мастерит мой будущий тесть. Вернее, продавал, и вы увидите, до чего довели меня тесть, кино и гипсовые куклы. Но вернемся к герою того фильма. Привлекательность и случай, который чуть было не погубил беднягу, помогли ему подружиться с девушкой, разъезжавшей в автомобиле.
И пошли тут встречи, разговоры, завтраки с неизменными сосисками, и дело кончилось тем, что они полюбили друг друга. Приятно было видеть, как вздыхает девушка, заслышав фабричный гудок. И только он возвещал конец работы, она мчалась вниз по лестнице, чтобы у ворот фабрики встретиться с возлюбленным. Девушка, конечно, понимала что к чему и не мозолила глаза голодающему своими мехами и драгоценностями. Нет, она не надевала их, когда шла к нему на свидание, и поэтому любовь их была прекрасной и взаимной.
