Андреа Грилль - Полезное с прекрасным
— Жди на улице, — велел Финценс, тараща глаза, что должно означать: чтоб никто тебя тут не видел! А губы сжал, крепко так сжал, — нарочно, чтобы Фиат заметил, и подбородком дергает. — Выйду к тебе через некоторое время! — И подтолкнул его в направлении двери.
Фиат поставил лошадку на подстриженном газоне возле собора. Там уже расположилась компания итальянских школьников, и теперь они протягивают лошадке пакетики с чипсами. Лошадка галопирует мелкими прыжочками, потом принимается жевать сено, сложенное в копенку на краю газона. В уголке рта у нее повисает маргаритка. Фиат чихает. Это из-за травы и семян. Один из школьников кричит ему «Салюте!», Фиат отвечает: «Грацие!», держится эдаким светским львом. Нет, лучше убраться отсюда подальше, куда-нибудь в менее привлекательное для людей место, вот хоть к мусорным бакам, — он садится на поребрик позади помойки. Отсюда хорошо видны лошадка и дети: они похлопывают ее по бокам, какая-то девочка, с белым галстуком на шее, растопыренными пальцами расчесывает ей хвост.
Через полчаса на площадку перед собором, топоча каблуками по булыжнику, рысью выбегает Финценс. Метров за тридцать от помойки он начинает размахивать руками, словно орудуя невидимой лопатой. Это он хочет показать, чтобы Фиат шел к тыльному фасаду собора. Убедившись, что Фиат заметил его пантомиму, он делает резкий поворот и твердым шагом устремляется в намеченном направлении.
— Рехнулся? Заявиться сюда с животным! — Финценс разражается бранью, как только они наконец встретились позади собора. — Если кто-то видел, что я сразу не выгнал тебя с этой лошадью, — потеряю работу.
— Извини, я думал, ты отвечаешь только за звуковую сторону дела, следишь, чтобы никто не шумел, я не знал, что в твои обязанности входит не пускать сюда животных. А как мне было известить тебя о приходе? Вот я и заглянул внутрь. И сразу бы ушел. Никто меня тут не знает.
— Не уверен. Может быть, еще весной кто-нибудь видел нас вместе.
— Но тогда-то у меня не было лошади.
— Да-да, кстати! Зачем тебе эта скотина? Если у нас — у меня! — в доме живет мусанг, это еще не означает, что мы устроили приют для всевозможных бездомных тварей.
— Да ты посмотри на нее! Это не обычная лошадка.
— Надеюсь, ты ее не купил?
История с казино не прошла бесследно, Финценс ему больше не доверяет.
— Конечно, нет. Она сама появилась.
— Сама появилась, да что ты говоришь! А ты не мог просто не смотреть на нее? Игнорировать? Вести себя так, будто ее нет? Пойми, нельзя вешать себе на шею все что подвернется.
— Послушай. Во-первых, игнорировать ее было бы довольно трудно. Она стояла в кухне, в твоей кухне.
— Очень тебя прошу, оставь свои шуточки, мне не до них, и так сегодня нервы на пределе.
Фиат умолкает, историю лошадки он сбережет в своем сердце. Финценс раздражен и сильно не в духе, Фиат видел его в подобном настроении лишь раз или два.
— Того ребятенка опять приносили. — Родители опять притащили его на руках к Мадонне, любимице паломников, посещающих собор. Однажды Фиат своими глазами видел, как возле этой статуи Финценса охмурила красивая женщина, гречанка; друг давно об этом забыл, а вот он вспоминает всякий раз, как увидит Мадонну, которая, говорят, триста лет тому назад источала кровавые слезы. Гречанка подошла к Финценсу, чтобы расспросить о статуе. И тот затоковал, зачертил крылом, желая произвести впечатление, что с ухмылкой отметил Фиат. С ухмылкой, — потому что Финценс всегда ведет себя так, словно он призван к чему-то интеллектуальному, высшему. Женщины созданы для другой жизни, а не для этой, — любит говорить Финценс, когда развеселится.
Нынче не тот случай. Ему опять пришлось на глазах у родителей вынести из собора ревущую во всю глотку пародию на человеческое дитя. Родители упрашивали хоть ненадолго, хоть на четверть часика оставить ребенка в соборе, мол, надо дать Мадонне шанс, может, она надумает сотворить чудо. Но неумолимость — одна из профессиональных обязанностей Финценса. Родители уже отлично его знают, они понимают, как ему все это неприятно, — иначе не клянчили бы всякий раз, а они разве что не валятся перед ним на колени, как будто он и сам святой. Но Финценс тверд, он обязан оставаться твердым. Если он в подобных случаях не будет без промедления принимать меры, он утратит авторитет и потеряет работу.
Отец ребенка по-настоящему расплакался, когда Финценс положил его чадо на заднее сиденье их машины, старой «ланчи дзагато».
Он, Финценс, правильно сделал, не дав себя разжалобить. Через четыре минуты в собор прибыл ассистент епископа. Он в задумчивости постоял перед горящими свечами, глядя на статуи святых. И сказал шепотом, мол, есть соображения насчет иной расстановки статуй. Этот парень прямо-таки создан для этих стен, — слова у него не громче вздоха, причем любые. Новая расстановка статуй всегда вызывает беспокойство паствы, прошелестел ассистент, людям хотелось бы, чтобы святые веками не покидали своих привычных мест, стояли бы каждый в своей нише, однако епископ разработал свою концепцию. Он расставит святых в соответствии с совершенно новым смысловым контекстом.
Вот так Финценс, прислонившись к стене собора, делится с другом своими свежими горестями.
— Вообрази, если бы ребенок все еще лежал там на полу? Если бы ассистент епископа узнал, что я из сострадания допустил этот крик! Были бы жуткие неприятности. Если ты надзиратель, тебе не дозволяется быть сострадательным. Не для этого нас взяли на работу.
Фиату кажется, что эти аргументы не удовлетворяют самого Финценса, иначе с чего бы ему тратить столько слов.
— Понимаю, у тебя было трудное начало дня. Но у меня тоже. Пощупай, какая она мягонькая.
Финценс быстро проводит тыльной стороной руки по спине лошадки.
— Да, мягко. Ну, выкладывай, зачем пришел. Мне надо возвращаться.
— Вот, хотел показать ее. — Фиат тщательно подбирает слова: раз его друг в дурном настроении, лучше поостеречься. — Показать и спросить, как ты думаешь, нельзя ли на ней сколько-нибудь заработать?
— Заработать! Лошадь — это же чистая свинья-копилка, только заглатывает денежки. Нужна конюшня, фураж, а жрут они, как… лошади! В наше время лошади никому не нужны, да еще такие маленькие. Лошадь это роскошь. Что за нелепые идеи у тебя, Фердинанд! Лошаденка меньше козы, а молока от нее как от козла! Ездить на ней впору младенцу. А современные младенцы ездить верхом не хотят, конный спорт никого не интересует, у молодежи другие интересы: гейм-бой, самолеты, секс.
Назвал Фердинандом? Внимание: необходима крайняя осторожность.
— Я подумал, может, в цирк сгодится? Или для шоу лилипутов? Или найдем любителей лошадей, у которых мало места в квартире?
— И думать забудь. Неприятностей не оберешься. Не знаю, откуда она у тебя, но отнеси ее обратно как можно скорее.
— Не получится. Если б я знал, откуда она взялась. Раз ты считаешь, что денег на ней не заработать, оставлю ее где-нибудь. Пусть себе бежит… Но непременно найду красивую местность, пейзаж, подходящий для этой лошади.
— Фиат, ты меня доконаешь! Надо было отнести ее в общество защиты животных.
— Понимаешь, я подумал, они там запросят мои данные, все ведь регистрируется, а мне это ни к чему.
— Ладно, оставь ее где-нибудь. Как можно скорей оставь, и хватит уже разговоров на эту тему. Вон, смотри, там поля. — Отойдя чуть в сторону, Финценс простирает руку, указуя на зеленые поля вдали, за исполинскими буками, которые, говорят, еще во времена постройки собора своей тенью осеняли его тыльный фасад. — Только поля и парники, без конца и края, проезжих дорог нет, вот и оставь там лошадку, присмотри место, где ее быстро кто-нибудь найдет.
* * *Фиат, взмокший от пота, стоит среди высокой травы; кажется, здесь подходящее место. Он шел долго, дважды пришлось подниматься на вершины холмов, шел, взвалив лошадку себе на плечи, как ягненка… во всяком случае, в фильмах, когда там что-нибудь про пастухов, он видел, ягнят всегда вот так на плечах носят. Теперь он опустил свою ношу на землю, лошадка шумно дышит, как и сам он, — наверное, со страху, потому что поняла, что стала жертвой обмана, и тот, кому она доверилась, ничуть не лучше всех прочих. Должно быть, сожалеет всем своим лошадиным сердцем, что не взорвала сегодня утром целый городской квартал. Она начинает щипать траву, цветочки маргариток. На этом краю луга трава высокая, а дальше — совсем короткая, словно ее обкорнал кто тупыми ножницами. Там пасутся лошади, нормальные, большие, им-то Фиат и доверит свою подопечную. Подальше, метрах в пятидесяти, высится группа деревьев, три клена и акация, а за ними — притаившийся домик. Притаившийся — потому что он встроен в громадную скалу и едва виден. То ли в скале пещера, то ли это не домик, а полдомика. И скала и домик густо заросли всевозможными вьюнками и плющами. Возле входа прислонилось к стене тощее сливовое деревце. Оно тоненькое, и листвы почти нет, но ветви под тяжестью плодов клонятся к земле. Обращенные к солнечной стороне щечки слив ярко краснеют. Все еще — или опять? Из-за жары в этом году соберут два урожая?
