Ив Шеневьер - Турако - птица печали
Ребель постарел за несколько дней. Его льняной костюм, вдруг ставший ему слишком широким, белая нейлоновая рубашка со слишком тесным воротом, галстук со слишком большим узлом, слишком узкие лакированные туфли, слишком короткие носки - все это придает ему скованный вид тех людей, отлучить которых от власти он стремился в юности, и немало преуспел в этом. Жюли оглядывает его с головы до ног. Вспоминает бурного, ненасытного, дерзкого любовника, который влезал к ней через окно, раздевал, срывая одежду, смеялся над ее стыдливостью, над ее колебаниями, когда он требовал от нее, чтобы она удовлетворяла его необычные желания. Она не может удержаться от улыбки.
Ребель знает, что он смешон в этой одежде, но не может допустить, чтобы над ним потешались. Чтобы наказать Жюли за ее безмолвную дерзость, он спрашивает о Пьере, спрашивает так, как, бывает, справляются о здоровье старого забытого дядюшки. Не дожидаясь ответа, он объявляет, что только что назначил Камбэ начальником всех археологических раскопок на Острове.
- Пьер будет доволен таким признанием его заслуг в обучении кадров. Что может быть почетнее для учителя, чем уход на пенсию в связи с передачей своего поста ученику? А для Камбэ это лестное назначение, которое поможет ему скорее забыть свое горе.
- Он совсем не похож на вас, - говорит Жюли, впервые обращаясь к Ребелю на "вы".
- Немного все же похож, раз согласился.
- Наверняка только после настойчивых советов Пьера.
- Это бы меня удивило. Еще никто не знает о моем решении. Я только что, буквально сейчас, принял его.
Жюли молчит, лицо ее бледнеет. В одно мгновение рушится, пропадает на глазах добровольная кабала, в которой она пребывала у этого не признающего ни дисциплины, ни покоя экспансивного любовника, дорогого ей с отроческих лет. Она смотрит на Ребеля и не узнает лица, тела, жестов того, кто годами воплощал для нее образы и желания, рождающиеся из грез, из чтения, из жизненного опыта. Он растворяется в воздухе. И даже его прозвище ему больше не подходит. А настоящее имя его Жюли забыла, значит, она больше никак не будет его называть.
- Зиа будет рада узнать, что умерла не только ее дочь, - говорит она шепотом и, чтобы не вдаваться в объяснения, добавляет: - Извините, но, чтобы этот дом стал опять гостеприимным, мне надо еще много сделать, навести порядок в моем жилище после визита ваших друзей.
- Ты уже вставила решетки в окна на кухне. И в спальню такие же закажешь?
- В этом не будет нужды. Нао будет вечно охранять этот дом от непрошеных гостей.
Не прощаясь, Жюли поворачивается и уходит на второй этаж, изо всех сил стараясь не споткнуться на лестнице. А для того, чтобы ее невозмутимость выглядела еще более очевидной, она не держится за перила.
- Скажи Зие, что я хотел сообщить ей сам одну новость, - кричит вслед Ребель. - Убийцы ее дочери были арестованы и отданы под суд. Я приказал, чтобы им связали руки и ноги и бросили живыми в реку. В последние дни у наших славных крокодилов отличный рацион, - кричит он со смехом, выходя за ворота.
VIII
В сумерках от болот поднимается кисловатый смрад, запах пропадающего света, запах исчезающего мира. Это час, когда ослабевает зрение, час, располагающий к молчанию и беспокойству.
Пьер научился слышать, как приближается и ширится ночь. Каждый вечер он садится на террасе и слушает. После восстания, освобожденный от своих служебных обязанностей, он решил остаться на Острове. Выдворения, которым грозился Ребель, он не боится. Оно отныне ни к чему, и никто его не желает.
Жюли вновь открыла Миссию. Вместе с одной девушкой, которой она помогла выучиться на медсестру, каждое утро Жюли принимает больных в бывшей часовне, пострадавшей от пожара меньше других помещений. Во второй половине дня она занимается Усадьбой, где хочет наладить доходное хозяйство, чтобы оно служило образцом для окрестных фермеров. Если у нее остается свободное время, она рисует на листах пергаментной бумаги животных и растения исчезающих на Острове видов, которые она решила охранять.
В первую очередь она рисует Большого Турако, верного свидетеля. Его все более хриплый крик наполняет печалью уходящие часы, и поэтому их не жаль. Еще она рисует лицо Пьера. Чтобы убедить его позировать ей, она называет его "последним представителем ушедшей эпохи". Затем Жюли рисует портрет Камбэ и, на сей раз не с натуры, обнаженного Ребеля, глаза которого ей никак не удается воссоздать по памяти - из пепла сердца ничто не восстает. Зиа и Пери позировать отказываются. Потом, чтобы сохранить для грядущих поколений точную картину мира, которого они не увидят, Жюли рисует птиц, пресмыкающихся, грызунов, хищников, деревья и цветы, которым грозит исчезновение. А вот насекомых, кроме пауков, рисовать не хочет. В саду, на чердаке, в лесу, на болоте она ловит пауков-крестовиков, пауков-птицеедов и тарантулов. Обдает их водяным паром и накалывает булавкой на доску из дерева окубака, которую ей дала Зиа. Это ее дерево-фетиш: своего рода растительный вампир, оно нападает на корни деревьев и убивает их.
Это могло случиться утром. Но это происходит вечером. Пьер Дост сидит, укрыв ноги одеялом, в уцелевшем от разграбления неоготическом кресле и смотрит, на этот раз без печали, на увядающие цветы якаранды, на подстриженные верхушки пальм, смотрит на освещенные заходящим солнцем круглые зеркала водной поверхности посреди болота, по которым восточный ветер гонит рябь.
В это время дня крабы с красными клешнями, живущие в иле, пользуясь отливом, вылезают из нор, залезают на дюны или добираются до подлеска, где поедают птенцов, уцелевших было после того, как их гнезда разорили дикие кошки или хищные птицы.
С самого рассвета Пьер задыхается, как от приступа астмы. К полудню он прекращает читать археологический журнал и пишет короткое завещание: все свое имущество он оставляет Камбэ, которого ранее усыновил. Жюли он завещает свою ручку, трубку и соломенную шляпу. Кроме того, просит сжечь кресло, унаследованное им от матери, а пепел бросить в реку, вместе с его трупом.
Сидя на террасе, он как бы парит над этим уголком мира, который из-за ослабевшего зрения с трудом видит. Зиа приготовила напиток, прибавивший ему сил, но, когда солнце опускается к горизонту, Пьеру становится все тяжелее дышать. Он хватается пальцами за ручки кресла, приподнимается, ловит ртом воздух. Усилие оказывается чрезмерным. Он оседает и открытым ртом прерывисто вдыхает мягкий вечерний воздух.
У ног своего отца сидит Камбэ и тихо с ним разговаривает. Словно вуаль окутывает Пьера, мешает ему все понимать. Он улавливает слова, повторяемые Камбэ: "Не уходите. Вы мне нужны". Пьер раскрывает ладони. Камбэ кладет в них свои ладони. Пьер пожимает их и не выпускает.
- Ты самый лучший из друзей, самый нежный из сыновей, - шепчет он, перемежая каждое слово паузами.
Он умолкает, закрывает глаза. И уже не ощущает медленного биения своего сердца.
Тут Большой Турако взлетает с вершины хлебного дерева, где он обосновался после гибели Нао. Он кружит над Виллой, парит все ниже, ниже и опускается на подлокотник кресла, где угасает Пьер. Он не боится его. Он смотрит на него, как смотрел постоянно со времени его приезда на Остров. Потом несколько раз легко ударяет клювом в грудь и улетает. Тихо, без криков летит он к морю, чтобы никогда больше не возвращаться.
