Ионел Теодоряну - Меделень
- Да, - шепнула смущенная Моника, беря Ольгуцу за руку.
- Ты позволишь дяде Пуйу тебя поцеловать?
- Конечно, как и меня, - одобрительно отозвалась Ольгуца.
- Ты завтракал?
- Нет!
- Тогда пойдем прямо в столовую. Напрасно ты не предупредил, мы бы тебя специально ждали.
- Это было невозможно! Дайте мне воды.
- Сейчас сядем за стол.
- Воды, чтобы умыться, сударыня!
- Да, конечно! Я совсем забыла про твои привычки! Тебе хватит часа, чтобы умыться?
- Барыня, а господина немца куда поместить? - осведомилась Аника.
- Господин немец, господин немец! - запела Ольгуца.
- Дядя Пуйу, можно я буду поливать тебе воду? - спросил Дэнуц, поднимая чемодан.
- Конечно! Аника тебе разрешит! - заметила Ольгуца.
- Я не с тобой разговариваю.
- Почему? Ведь ты слуга: носишь чемоданы, поливаешь воду, чистишь одежду... Тебе полагается молчать и слушать то, что я говорю.
Дэнуц, красный как рак, спотыкаясь, тащил тяжелый чемодан.
- Помочь тебе? - спросила Моника, догоняя его в прихожей.
- Не мешай! Ступай к Ольгуце.
Монике и в голову не приходило, насколько дерзкой была ее просьба! Только Дэнуц имел право нести тяжелый чемодан, лить воду на большую и косматую, как голова белокурого готтентота, губку и поливать одеколоном руки дяди Пуйу. Он же чистил щеткой его одежду, аккуратно складывая брюки. Это было делом настоящего мужчины, а не слуги, как утверждала Ольгуца.
"Она мне завидует", - думал Дэнуц, чувствуя себя, тем не менее, оскорбленным.
- Ты сердишься, Дэнуц?
Дэнуц возвращался с пустыми руками, испытывая чувство глубочайшей гордости, словно после ратного подвига. Не отвечая Монике, он прошел мимо, а она смиренно и печально смотрела ему вслед.
- Целую руку, барин. С приездом вас... Отведайте голубцов с гусиной грудкой! - томно проворковала краснощекая кухарка, появляясь на пороге позади Дэнуца и Моники.
- Здравствуй, старая! Вижу, ты меня встречаешь не с пустыми руками! Раз, два, три, - считал Герр Директор тех, кто стоял на крыльце, включая и Кулека. - У меня для тебя есть гостинец, ты, видать, постаралась! Девять, Йоргу, - крикнул он с азартом страстного игрока в "железку". - Мы в выигрыше!
- Барин, пожалуйте умываться.
- Ай-яй-яй! Профира, ты все испортила! Я проиграл... Йоргу, какие мы все неудачники!
- Не говори!
- Ступай, Профира! Ступай домой.
- Ольгуца, разве так говорят?! - нахмурилась госпожа Деляну.
- Мамочка, я ведь хочу помочь Герр Директору.
- Молодец, Ольгуца! Но мы все равно в проигрыше, потому что кухарка стоит двоих!
- Четверых, Герр Директор!
- Дорогого стоит, - услужливо подтвердила кухарка.
- Однако пора садиться за стол!
- Сперва надо умыться, сударыня!
- Да умойся же наконец!
- Пойдем, Дэнуц!
- Не забудь вынести ведро! - прошептала Ольгуца на ухо брату... - А об арбузе не беспокойся... я все устроила.
Бритая наголо круглая голова Герр Директора казалась серой, как глыба соли. Госпожа Деляну утверждала, что не казалась, а действительно была из-за чрезмерного увлечения одеколоном.
- И ты, Дэнуц, станешь таким же седым и старым, как дядя Пуйу!
Подражая дядюшке, Дэнуц злоупотреблял одеколоном, правда принадлежащим не ему, а госпоже Деляну.
- Клевета! - запротестовал Герр Директор.
- Доказательство!
- Свидетельство о рождении, которое я не скрываю; монокль, который я открыто ношу; и успехи... которые всем известны!
- Та-та-та! Отпусти сначала волосы. Вот тогда и посмотрим.
- Я предпочитаю клевету!
По мнению Герр Директора, волосы, длиннее трех сантиметров, превращались в космы - поэтические, а следовательно, неопрятные, некрасивые и к тому же неудобные. Он не признавал волос и в виде бороды и усов. "Волосы - сущее мученье даже для мужчины, а уж о женщинах и говорить нечего".
- Герр Директор, а когда ты выйдешь замуж, ты ведь острижешь свою жену? - как-то однажды спросила его Ольгуца.
- Ольгуца, сколько раз я говорила тебе, что только женщины выходят замуж! - вмешалась госпожа Деляну.
- Почему, мама? Я, например, хочу жениться. Кто мне запретит?
- Я.
- Но я хочу жениться... Я не женщина... Скажи, Герр Директор, ты ведь острижешь свою жену?
- Нет.
- Почему?
- Потому что я не выйду замуж, как ты выражаешься.
- И не женишься, как говорит мама?
- Нет... Umberufen!* - добавил он, постучав пальцем по дереву, как это делают суеверные люди.
______________
* Чтоб не сглазить! (нем.)
- И я тоже, - присоединился Дэнуц.
- Тогда остригись, - жестко и логично заключила Ольгуца.
Дэнуц лишился дара речи. Чтобы не стричься, он даже готов был жениться...
- Кто там?
- Я, целую руку, - отрекомендовалась невидимая Профира по ту сторону двери в ванную комнату. - Барыня спрашивает, окончилось ли у вас крещение... - И, чувствуя, что ее одолевает смех, Профира постучала ладонью по преступным своим губам... - А то, может, позовем батюшку из деревни: так барыня говорит.
- Передай хозяйке дома, что мне мало одного священника, пусть пришлют care* священников. Так и скажи.
______________
* Каре (фр.).
Дэнуц то и дело смачивал губку водой из большого кувшина; засучивал непослушный рукав; протягивал полотенце... Наконец наступила очередь одеколона. Дэнуц отвинтил металлическую пробку.
- Кто там?
- Каре священников или гора священников, как говорит Профира. Можно войти, Герр Директор?
- Нельзя, - дерзко ответил Дэнуц, держа флакон с одеколоном в руке.
- А тебя не спрашивают, Плюшка! - крикнула Ольгуца.
- Входи, Ольгуца. А вы, я вижу, все еще в состоянии войны?
Дэнуц насупился. Ольгуца мгновенно оглядела ванную комнату и тут же позабыла о том поручении, которое ей дали в столовой.
- Герр Директор, хочешь, покажу, как ты обливаешься одеколоном?
- Ну-ка, ну-ка!
- Лей, - приказала она смиренному чашнику.
- Лей сама.
- Нет, ты. Герр Директор велел.
- Налей, Дэнуц.
- Вот, слышишь?.. Лей как следует; это не шутка!
"На его месте я бы притворилась, что наливаю, а сама ударила бы его горлышком флакона... или бы плеснула ему в глаза", - замышляла Ольгуца месть брату, который лил яростно, но честно.
- Герр Директор, сначала ты брызгаешь на ковер...
Раскрыв соединенные ковшиком ладони, она потерла их одну о другую: едкие капли пролились на ковер.
- ...Потом ты массируешь голову от бровей вверх и стонешь: Ы-ы-ы-ы-ы-ы!.. У тебя по-прежнему бывают мигрени, Герр Директор?
- Дьявол во плоти, из-за тебя-то у меня непременно будет мигрень!
- Потом, дорогой Герр Директор, ты просишь налить еще одеколону.
Дэнуц смотрел в окно, заслонившись флаконом, словно щитом.
- Лей, слышишь?
- Налей, Дэнуц, я попал в плен!
- Вот. А теперь ты протираешь одеколоном лицо, вздыхаешь и трешь веки... Не очень жжет? Ффф-хаа! - вздохнула она прерывисто, как после ожога.
Дэнуц улыбнулся: "Обожглась! Так ей и надо! Ничего!.."
Глаза Ольгуцы следили за ним сквозь пальцы.
- Напрасно радуешься, Плюшка. Я пошутила.
- А что же я делаю дальше, Ольгуца?
- Ты думаешь, я не знаю! Дай мне флакон, Плюшка!
Дэнуц остался с пустыми руками.
- А теперь, Герр Директор, наступает очередь платка. У меня его нет. Пусть мое платье будет платком.
- Пусть... но что скажет Алис?
- Мама скажет, что ты во всем виноват.
Одеколон журнал, заливая платье Ольгуцы.
- Григоре, придется тебе самому готовить себе еду! - раздался голос госпожи Деляну.
- Входи. Я кончил.
- Что ты здесь делаешь, Ольгуца?
- Мамочка, у меня на платье было пятно, и Герр Директор сказал, что его можно вывести одеколоном.
- Ты портишь мне детей, Григоре!
- Вот видишь, Герр Директор!
- Лучше скажи, чем ты собираешься меня кормить?
- Одеколоном... Вот чего ты заслуживаешь.
- В таком случае, я уверен, что все будет очень вкусно!
- Попробуй пообедать в Бухаресте так, как у меня!
- В Бухаресте много лакомых блюд!
- Тех самых!..
- Каких, Герр Директор?
- Тебе о них расскажет Дэнуц... через несколько лет.
- Григоре!
- Я-то знаю, а вот Плюшке не скажу.
- Ольгуца!
- Но если я и правда знаю, мамочка! В Бухаресте можно покутить.
- Кто тебе это сказал?
- Ты, мама.
- Я?!
- Конечно. Разве ты не говорила, что папа кутит в Бухаресте?
- ...Я пошутила!
- Ну и я пошутила, мамочка!
- Tante Алис, яичница стынет, - сообщила Моника, с видом застенчивого пажа появившись на пороге.
- Вот единственный в этом доме послушный ребенок!
- Ничего, я тебе покажу! - пробормотал Дэнуц, на которого никто не обращал внимания, локтем задевая Монику, державшуюся позади всех.
Глаз Герр Директора, оснащенный моноклем, не делал существенных различий между красивыми женщинами и изысканными блюдами. Он глядел на них с одинаковой дерзкой любезностью, в то время как его полураскрытые губы, казалось, колебались между словом и делом.
