Валентина Немова - Лишний вес
Этот слух о моей личной жизни дошел до него, как видно, уже после того, как вышел в свет последний роман в роман-газете. Этим и объясняется то, что "хулиганское" словечко "раскудахтавшись" вписал он лишь в 2001 году, во второе издание. И так разбушевался, как будто я просто обязана была помнить его всю свою жизнь, в то время как он жил со своей женой и волочился попутно за другими женщинами, как будто признавался мне когда-то в своей любви, обещал что-то и просил ждать его. Самодур настоящий, больше никак нельзя его назвать. А самое главное забыл, что я хотела разойтись с супругом ради него, но он же не дат на это своего согласия, сказав "трудно тебе будет жить одной. Ты ведь еще совсем молодая". Этим все сказано. Не смел он, сказав эти слова, никакого права в чем-то меня укорять. А он укорял, пренебрегая здравым смыслом… Разобиделся, надо полагать, он на меня еще за то, что я в своей главной книге, которую он прочитал, как мне кажется, еще до того, как она была напечатана (редактировал ее Чижовкин, и какое-то время рукопись моя находилась у него, у Дениса Антоновича), рассказав о Чижовкине, о нем, о Ненашеве, не сказала ни слова, даже имени его не упомянула. Он злился на меня и проявил это. И я взаимно на него сердилась.
Не собиралась я и теперь о нем писать. Но меня уговорили: вот, мол, знала лично такого замечательного, выдающегося человека и не хочешь поделиться с другими своими знаниями. Не хотела я читать и самое последнее произведение Ивана Семеновича, чувствовала: не прибавит оно мне уважения к автору. Но пришлось изучить и этот труд Ненашева. Автобиографию написал он за три года до своей кончины, и хранилась она у кого-то из его друзей. Опубликована была в 2008 году.
Обычно (говорю это как преподаватель, проработавший в школе тридцать лет), прежде чем начать изучение творчества какого-то писателя, мы знакомимся с его биографией. Подробности жизни Ненашева узнали мы лишь после смерти писателя. Этот факт о многом говорит.
Прочитав эту вещь, убедилась я в том, о чем прежде только догадывалась, почему и дала герою своему такую фамилию: Ненашев, то есть не наш человек.
Он из богатой семьи, из очень богатой, сильно пострадавшей в период массовой коллективизации. Когда раскулачивали (и не без оснований) его деда и высылали из родных мест, ему, Ивану, было лет четырнадцать. Произошедшее, само собой разумеется, потрясло подростка. В своих ранее изданных произведениях он лишь вскользь упоминает об этом событии. В последнем романе уже более подробно. С самого себя пишет двух героев: один из них изображен таким, каким он был в душе, страстно ненавидящим коммунистов, мечтающим отомстить им за причиненные его предкам страдания.
Если бы Ненашев свой главный роман, названный мною антисоветским, написал своевременно, начал бы с него свой творческий путь, ему тоже пришлось бы пострадать за свою правду. И тогда ему можно было бы посочувствовать. Я так думаю. Но завершить писательский путь этим произведением, выплеснуть свою обиду и ненависть к советской власти после того, как лично он получил от этой власти столько благ, это, по меньшей мере, непорядочно. Если бы он, когда эта власть в 1978 году вручила ему Государственную премию, отказался от нее и объяснил почему, вот это было бы честно и смело. А от писателя, как я считаю, требуется именно это — чтобы он был честным и смелым. И прославился бы на всю страну только за этот поступок. И не пришлось бы потом на восьмистах страницах поливать грязью тех, кто возвысил и облагодетельствовал его, не зная, что он держит у себя за пазухой камень. Наверно, он про себя гордился тем, что сумел всех провести. А гордиться тут, каждый это понимает, абсолютно нечем. Но он этого не понимал. Писатель, называется… Как-то раз в моем присутствии заявил он, о чем я уже говорила, что неважно, о чем писать, важно, мол, как. К этим его суждениям добавить надо еще один пункт. Важно, когда ты выдаешь на гора свои мысли. Важно все: и первое, и второе, и третье.
Писатель не имеет права переоценивать себя, встав в позу непогрешимого мыслителя, а читателей недооценивать. Ведь их много. Кто-нибудь найдется из их числа, что будет тебя мудрее и принципиальнее. Он был уверен, что покорил читателей тонким лиризмом своих произведений и может теперь почивать на лаврах и вещать, что на ум его взбредет. Он хотел вести за собой многочисленных поклонников своих, но поклонники, прочитав его последний роман, очнулись от восторгов и засыпали автора письмами, выражая свое несогласие с его видением событий 1941-45 годов. Тогда он, не желая отказаться от своих заблуждений, стал доказывать (в комментариях к последнему роману), что имеет право на художественную выдумку, то есть на вранье, на право выражать не объективную истину, а лишь свое мнение и навязывать его другим.
Разобравшись окончательно в том, что представляет собой как личность этот писатель, я ужаснулась, представив себе, как повлиял бы он на меня, если бы я продолжала с ним общаться, принимая на веру каждое его слово. В конце концов он навязал бы мне свои взгляды. Не я же ему свои. Он же был старше, опытнее, мощнее, чем я. Как танк, уничтожил бы он мои идеалы и принципы. В течение трех лет он "ухаживал" за мной. Ради чего? Даже прочитав его автобиографию, где обо мне не сказано ни слова, я так и не поняла, чего этому человеку было от меня надо. Поняла я вот что: он был уверен, что идейно мы с ним близки. Мне де тоже, в 1959 году, при Хрущеве, пришлось пострадать от властей. Но он, принимая меня за свою единомышленницу, ошибался. Как выяснилось, когда я прочитала его автобиографию, он был против коммунистов и советской власти. А я была за. Я была против тоталитарного режима — за демократический социализм, так же, как и теперь. Он же — за капитализм. Иначе разве стал бы он преклоняться перед Германией? Преподавая русскую литературу, читая зарубежных классиков, я имела представление о том, что такое — капитализм.
Против коммунистов вообще я тоже никогда не была. Как народ до революции был против плохих царей за хорошего. Так и я была против плохих коммунистов за хороших. И даже делала попытку создать свою партию — партию настоящих коммунистов.
В его чувствах ко мне лично трудно разобраться, ведь он о них никогда со мной не говорил, как и о своем отношении к стране. Сказал бы, наверное, открылся бы, если бы наши отношения с ним стали более близкими. Для начала, как мне кажется, он попытался бы выяснить, как я поступлю, если он даст мне понять, что как мужчина он непостоянный, что нравятся ему более доступные женщины, чем я, смогу ли я, если мы сблизимся, стать по отношению к нему такой же самоотверженной, как Дарья Дмитриевна. И выяснил, получив "отставку".
Бог не допустил, чтобы этот скрытный, неискренний человек, тайно ненавидящий тех, кому служил и творчеством, и тем, что руководил областным отделением союза писателей (не просто писателей, а писателей СССР) взял надо мною верх. Он, безусловно, смог бы дать мне много в смысле практическом, но уж я такой человек, непрактичный и беспечный, и переделать меня ему не удалось, если он и ставил перед собой такую цель. Мне было суждено, как я уже говорила, отвергать своих поклонников одного за другим. И я никак не думала, что и с этим человеком, которого просто обожала, поступлю я так же…
Только прочитав его "Автобиографию", я убедилась, что правильно поступила, порвав с ним, а до этого все колебалась: то одобряла себя за этот поступок, то ругала, то злодеем он мне казался, то национальным героем…
Говоря о нем, как о писателе, надо сделать одно уточнение: за что присудили ему Государственную премию? Якобы за сборник рассказов о браконьерах, с которым он выступил в защиту природы. На самом же деле, я уверена в этом, за его первый роман, который в художественном отношении оказался слабым, поэтому не сделал погоды в литературе, но по содержанию был вполне "наш", советский. В нем рассказывается, как правительство исправляло свои ошибки, допущенные в руководстве сельским хозяйством. Положительно изображаются коммунисты и комсомольцы, старающиеся "поднять" деревню. Но самое замечательное то, что автор, который впоследствии яростно критикует большевиков, затеявших революцию, вовлекших в нее крестьянство, одобряет революционное прошлое деревни, с симпатией рисует предшественников современных ему коммунистов и комсомольцев. Несколько раз упоминает, что стены жилищ обитателей деревни, в которой происходит действие романа, украшают портреты их предков. А предки сфотографированы в "буденовках". Сумел же Ненашев "наступить на горло собственной песни", высказать не то, что думал и чувствовал, а то, чего ждало советское правительство от каждого советского писателя.
За это произведение, поверив, что написано оно от души, и присудили ему премию.
И что же он делает, получив деньги за служение социалистическому Отечеству? Пишет другой роман, в котором высказывает прямо противоположное мнение о тех, кто его наградил, и получает еще одну премию от наших бывших врагов. Гибкость проявляет завидную. И какая ему разница, что о нем на родине скажут. Всего важнее ведь возвыситься над всеми и разбогатеть. Поразить мир, как он думает.
