Валентина Немова - Лишний вес
"Круглолиценькое существо с недоуменно оттопыренными губками, с кудряшками, небрежно раскудлатившимися (так было в роман-газете, в книге стало — "раскудахтавшись"), с прирожденными способностями к наукам, болтающее по-французски, впрочем, с ужасным произношением, она еще на первом курсе закрутила мозги (будущему мужу) своим романтически-беззащитным видом, недоучившаяся, с поврежденным здоровьем".
Возьмем такую строчку: "с прирожденными способностями к наукам". Сначала, перечитывая роман в 2001 году, чтобы разобраться в чувствах Ненашева ко мне, эти его слова истолковала я так: "с прирожденными способностями к учебе". И решила: Иван Семенович намекает на то, что институт я окончила за два года. Это было известно Ненашеву. И даже удивилась: зачем он об этом пишет? А когда начала писать о нем и более внимательно читать его последний роман, вникать в каждое слово, я призадумалась: если он считает меня способной к учебе, знает, что я дипломированный педагог, тогда почему называет меня "недоучившейся"? И тут до меня дошло наконец, что слова "к наукам" не надо понимать буквально. Под этими словами подразумевается другое: "к творчеству". И упомянутую выше строку надо читать так: "с прирожденными способностями к творчеству", а не к учебе. Еще одна строчка заставила меня поразмыслить: "болтающее по-французски, впрочем с ужасным произношением". Как расшифровать словосочетание "болтающее по-французски" применительно ко мне, если учесть, что французского языка я совсем не знаю? Так же, как и то, что мы уже пояснили: не лишена способности к творчеству, но имеет еще мало опыта в этом деле, не владеет техникой. Весь этот абзац не что иное, как повторение того, что было сказано Иваном Семеновичем писателям области, когда он защищал меня от их нападок. Фактически он ответил на вопрос, который я постеснялась ему задать, когда беседовали мы с ним, стоя на железнодорожном мусту. Имею ли я талант? И ответ этот утвердительный. Да, он считал меня годной к писательской работе. Тогда зачем в тот же самый текст внес поправку, вставил слово "раскудахтавшись", перечеркивающее это его утверждение и выражающее насмешку над моим стремлением освоить профессию писателя? Ответ на этот вопрос такой: он позлорадствовал. Вот, мол, не скрою, считал и считаю тебя талантливой, а помогать тебе не стал и не стану: ты этого не заслуживаешь. Пока жила в том же городе, где и я, нянчился я с тобой. А как уехала — прощай. Освободила ты меня от этой нагрузки. А сама ты при всем своем даровании, без моей помощи, фактически ничего не добилась. Даже в союз писателей не сумела вступить. На старте такая ретивая была, а потом куда что делось. В шестьдесят лет первую книжку издала. Не смешно ли это? "Раскудахталась" наконец.
Он считал это смешным, а я — печальным. Разве я виновата была в том, что до перестройки не удавалось мне напечататься? То, что могли бы издать, писать не хотелось. А что писала, было невостребованным. Он считал, что начинать надо со второстепенных вещей, а потом уже браться за главное. А я думаю, что поступать надо наоборот. Сначала издать главное свое произведение, а после этого — то, что его дополняет. Если главное у тебя не получится, то кому нужны будут твои к нему "довески"? Я решила: лучше вообще не буду заниматься творчеством, чем ломать себя кому-то в угоду и писать не так, как тебе хочется, а как велят или подсказывают другие.
Он все это прекрасно знал. И не за то на меня злился, что я "ослушалась". Задели его слова, которые я сказала ему на прощание: — Вы виноваты перед своей женой… Говоря это, имела я в виду, что по его недосмотру Дарья Дмитриевна так серьезно заболела. Он брал ее с собой, когда ехал в лес, чтобы она ему помогала в работе. Он и должен был помнить, что в этом лесу много энцефалитных клещей, и позаботиться о его безопасности. Я так считала. Болезнь ее ставила ему в упрек. А он понял меня по-своему, решил, что я обвиняю его в непостоянстве. И прочитал мне отповедь. Тридцать лет спустя от реагировал на мои слова, истолковав их неправильно. Перечислил всех мужчин, которые якобы моими любовниками когда-то были. Как, мол, смела ты меня изменником назвать? Ты сама лучше, что ли? Я-то хоть изменяю Дарье, а не бросил ее. Дожил с нею до семидесяти лет. А ты? Взяла и разошлась с мужем в сорок пять…
Оказалось, известно было ему и это. От кого? Возможно, даже от моего бывшего мужа. Переписывался он, наверное, и с ним. В списке мужчин, которые якобы у меня были, составленном Ненашевым под диктовку моего бывшего супруга, упоминается и тот, с которым я сошлась, когда развелась с Михаилом. Имя его, правда, не названо, только профессия. Все сведения обо мне собрал. Тридцать лет прошло со дня нашей последней встречи с ним, а он все помнит меня. И отчитывает письменно. Настоящую сцену ревности закатил. Самым банальным образом приревновал меня к тому мужчине, которого предпочла я и мужу своему бывшему, и ему, Ненашеву. Ради меня, дескать, с Михаилом не рассталась, а ради этого — пожалуйста! Был бы он хоть писателем. А то ведь нет!
Этот слух о моей личной жизни дошел до него, как видно, уже после того, как вышел в свет последний роман в роман-газете. Этим и объясняется то, что "хулиганское" словечко "раскудахтавшись" вписал он лишь в 2001 году, во второе издание. И так разбушевался, как будто я просто обязана была помнить его всю свою жизнь, в то время как он жил со своей женой и волочился попутно за другими женщинами, как будто признавался мне когда-то в своей любви, обещал что-то и просил ждать его. Самодур настоящий, больше никак нельзя его назвать. А самое главное забыл, что я хотела разойтись с супругом ради него, но он же не дат на это своего согласия, сказав "трудно тебе будет жить одной. Ты ведь еще совсем молодая". Этим все сказано. Не смел он, сказав эти слова, никакого права в чем-то меня укорять. А он укорял, пренебрегая здравым смыслом… Разобиделся, надо полагать, он на меня еще за то, что я в своей главной книге, которую он прочитал, как мне кажется, еще до того, как она была напечатана (редактировал ее Чижовкин, и какое-то время рукопись моя находилась у него, у Дениса Антоновича), рассказав о Чижовкине, о нем, о Ненашеве, не сказала ни слова, даже имени его не упомянула. Он злился на меня и проявил это. И я взаимно на него сердилась.
Не собиралась я и теперь о нем писать. Но меня уговорили: вот, мол, знала лично такого замечательного, выдающегося человека и не хочешь поделиться с другими своими знаниями. Не хотела я читать и самое последнее произведение Ивана Семеновича, чувствовала: не прибавит оно мне уважения к автору. Но пришлось изучить и этот труд Ненашева. Автобиографию написал он за три года до своей кончины, и хранилась она у кого-то из его друзей. Опубликована была в 2008 году.
Обычно (говорю это как преподаватель, проработавший в школе тридцать лет), прежде чем начать изучение творчества какого-то писателя, мы знакомимся с его биографией. Подробности жизни Ненашева узнали мы лишь после смерти писателя. Этот факт о многом говорит.
Прочитав эту вещь, убедилась я в том, о чем прежде только догадывалась, почему и дала герою своему такую фамилию: Ненашев, то есть не наш человек.
Он из богатой семьи, из очень богатой, сильно пострадавшей в период массовой коллективизации. Когда раскулачивали (и не без оснований) его деда и высылали из родных мест, ему, Ивану, было лет четырнадцать. Произошедшее, само собой разумеется, потрясло подростка. В своих ранее изданных произведениях он лишь вскользь упоминает об этом событии. В последнем романе уже более подробно. С самого себя пишет двух героев: один из них изображен таким, каким он был в душе, страстно ненавидящим коммунистов, мечтающим отомстить им за причиненные его предкам страдания.
Если бы Ненашев свой главный роман, названный мною антисоветским, написал своевременно, начал бы с него свой творческий путь, ему тоже пришлось бы пострадать за свою правду. И тогда ему можно было бы посочувствовать. Я так думаю. Но завершить писательский путь этим произведением, выплеснуть свою обиду и ненависть к советской власти после того, как лично он получил от этой власти столько благ, это, по меньшей мере, непорядочно. Если бы он, когда эта власть в 1978 году вручила ему Государственную премию, отказался от нее и объяснил почему, вот это было бы честно и смело. А от писателя, как я считаю, требуется именно это — чтобы он был честным и смелым. И прославился бы на всю страну только за этот поступок. И не пришлось бы потом на восьмистах страницах поливать грязью тех, кто возвысил и облагодетельствовал его, не зная, что он держит у себя за пазухой камень. Наверно, он про себя гордился тем, что сумел всех провести. А гордиться тут, каждый это понимает, абсолютно нечем. Но он этого не понимал. Писатель, называется… Как-то раз в моем присутствии заявил он, о чем я уже говорила, что неважно, о чем писать, важно, мол, как. К этим его суждениям добавить надо еще один пункт. Важно, когда ты выдаешь на гора свои мысли. Важно все: и первое, и второе, и третье.
