Ричард Райт - Сын Америки
- Да ну тебя, заткнись.
- Оставь его в покое, Вера, - сказала мать.
- А что с ним?
- А что с ним было вчера, позавчера? - спросила мать.
- Ну, Биггер! - протянула Вера жалобно.
- Дурной какой-то мальчишка, вот и все, - сказала мать. - Никогда от пего доброго слова не услышишь.
- Отвернись, я буду одеваться, - сказала Вера.
Биггер стал смотреть в окно. Он услышал протяжное "а-а!" и понял, что это проснулся Бэдди.
- Бэдди, отвернись, - сказала Вера.
- Ладно.
Биггер услышал шуршание платья.
- Уже можно, - сказала Вера.
Биггер оглянулся и увидел, что Бэдди сидит на постели и трет глаза. Вера примостилась на краешке стула и, поставив ногу на другой стул, застегивала туфлю. Биггер посмотрел куда-то мимо нее. Ему хотелось прошибить головой крышу и унестись из этой комнаты совсем, навсегда.
- Пожалуйста, не смотри на меня, - сказала Вера.
- А? - переспросил Биггер, с удивлением глядя на ее надутые губы. Потом он вдруг понял, о чем она говорит, и выпятил губы, передразнивая ее. Она быстро вскочила и пустила в него туфлей. Туфля пролетела у самой его головы и ударилась о подоконник так, что стекла зазвенели.
- Я тебе сказала, чтобы ты на меня не смотрел! - завизжала Вера.
Биггер встал, глаза у него стали красные от злости.
- Жалко, что ты в меня не попала, - сказал он.
- Вера, Вера! - позвала мать.
- Мама, скажи ему, чтобы он на меня не смотрел, - захныкала Вера.
- Никто и не думал на нее смотреть, - сказал Биггер.
- Ты смотрел мне под юбку, когда я застегивала туфлю!
- Жалко, что ты в меня не попала, - повторил Биггер.
- Что я тебе, собака, что ли? - возмутилась Вера.
- Иди сюда, на кухню, Вора, здесь оденешься, - сказала мать.
- Я для него хуже собаки. - Вера пошла за занавеску, всхлипывая, закрыв лицо руками.
- Знаешь, Биггер, - сказал Бэдди, - я вчера все хотел тебя дождаться, да не смог. До трех сидел, а там пришлось лечь. Так спать хотел, прямо глаза слипались.
- Я раньше пришел, - сказал Биггер.
- Но-о, врешь. Я лег в...
- Я лучше знаю, когда я пришел!
Они молча посмотрели друг на друга.
- Ну ладно, - сказал Бэдди.
Биггеру было не по себе. Он чувствовал, что держится не так, как нужно.
- Сговорился? - спросил Бэдди.
- Да.
- Шофером?
- Да.
- А машина какая?
- "Бьюик".
- Может, когда-нибудь и меня покатаешь?
- Понятно; вот только устроюсь.
От вопросов Бэдди он почувствовал себя как-то немного увереннее; ему всегда льстило поклонение младшего брата.
- Ух ты! Мне бы такую работу, - сказал Бэдди.
- Что же, это нетрудно.
- А ты мне подыщешь?
- Понятно. Дай только срок.
- Сигареты есть?
- Есть.
Они молча курили. Биггер думал о котле. Сгорела уже Мэри или нет? Он посмотрел на часы: было ровно семь. Может быть, пойти сейчас, не дожидаясь завтрака? Вдруг он оставил там что-нибудь, какой-нибудь знак того, что Мэри умерла? Но ведь мистер Долтон сказал, что по воскресеньям они встают поздно, а значит, им там нечего делать, в котельной.
- Бесси заходила вчера, - сказал Бэдди.
- Ну?
- Сказала, что видела тебя в "Хижине" Эрни с двумя белыми.
- Верно. Я их возил туда вечером.
- Она тут все толковала, что вы с пей скоро поженитесь.
- Пфф!
- Почему это все девчонки такие, Биггер? Только парень устроится на работу, так им сейчас надо за него замуж.
- А черт их знает!
- Ты теперь на хорошем месте. Найдешь себе получше, чем Бесси, - сказал Бэдди.
Он и сам так думал, но ничего не сказал.
- А вот я скажу Бесси! - крикнула Вера.
- Попробуй, я тебе шею сверну, - сказал Биггер.
- Сейчас же перестаньте, слышите! - сказала мать.
- Да, вот еще что, - сказал Бэдди. - Я вчера видел Джека. Он рассказал, что ты чуть не укокошил Гэса.
- Я с этой шайкой больше не знаюсь, - сухо сказал Биггер.
- Джек хороший парень, - возразил Бэдди.
- Ну Джек, а остальные?
Гэс, Джо, Джек - все они казались Биггеру существами из другой жизни, и все потому, что он несколько часов пробыл в доме Долтонов и убил белую девушку. Он оглядел комнату, словно видел ее в первый раз. На полу не было ковра, штукатурка на стенах и потолке потрескалась. В комнате стояли две старые железные кровати, четыре стула, облезлый комод и раздвижной стол, на котором они ели. Все здесь было совсем не так, как у Долтонов. Здесь все спали вместе; там у него будет отдельная комната. Он потянул носом кухонный запах и вспомнил, что у Долтонов запаха кухни нигде не услышишь; и кастрюли тоже не гремят на весь дом. Там каждый живет в отдельной комнате, и у каждого свой маленький мир. Он ненавидел эту комнату и всех ее обитателей, себя в том числе. Почему он и его близкие должны жить так? Что они сделали? Может быть, они ничего не сделали? Может быть, именно потому они и живут так, что никто из них за всю жизнь не сделал ничего, что имело бы значение: ни хорошего, ни дурного.
- Накрывай на стол, Вера! Завтрак готов, - крикнула мать.
- Сейчас, мама.
Биггер сел за стол, дожидаясь еды. Может быть, сегодня он в последний раз завтракает здесь. Он ясно чувствовал это, и это придавало ему терпения. Может быть, когда-нибудь ему придется завтракать в тюрьме. Вот он сидит с ними за одним столом, и никто из них не знает, что он убил белую девушку, и отрезал ей голову, и сжег ее в топке котла. Мысль о том, что он сделал, весь ужас и мерзость его поступка, смелость, без которой его нельзя было совершить, - все это впервые в его пришибленной страхом жизни воздвигло защитный барьер между ним и миром, которого он боялся. Он убил и тем создал для себя новую жизнь. Это было нечто, принадлежавшее ему одному, впервые в жизни у него появилось нечто, чего другие не могут у него отнять. Да, он может спокойно сидеть тут и есть и не заботиться о том, что думают или делают его родные. У него есть теперь естественное прикрытие, из-за которого он может поглядывать на них. Его преступление было якорем, надежно удерживавшим его во времени; в нем он черпал уверенность, которой не могли дать ему ни револьвер, ни нож. Теперь он был вне своей семьи, выше и дальше; им даже мысль не может прийти о том, что он сделал. А он сделал то, что даже ему самому не казалось возможным.
Хотя он убил случайно, потребность сказать себе, что это было случайно, у него не явилась ни разу. Он был негр, и он был один в комнате, где была убита белая девушка, - значит, он убил ее. Так, во всяком случае, будут говорить, что бы ни говорил он сам. И он знал, что в известном смысле смерть девушки не была случайной. Он уже много раз убивал и до того, только в те разы у него не оказывалось подходящей жертвы или подходящих обстоятельств для того, чтобы его воля к убийству стала видимой и ощутимой. Его преступление казалось естественным; он чувствовал, что вся его жизнь вела к тому. Кончилась пора безмолвных догадок о том, что ожидает его, его черное тело; теперь он _знал_. Скрытый смысл его жизни смысл, которого не видели другие и который он всегда стремился затаить, теперь прорвался наружу. Нет, это не случайность, и он никогда не назовет это случайностью. Была в нем какая-то смешанная с ужасом гордость от мысли о том, что когда-нибудь он сможет во всеуслышание заявить: да, он сделал это. Как будто он дал самому себе какое-то неясное, но важное обязательство, которое должен выполнить, признав свой поступок.
Теперь, когда лед сломан, может быть, для него и другое возможно? Что ему помешает? Сидя за столом в ожидании завтрака, он чувствовал, что достиг чего-то такого, что долго не давалось ему. Все переменилось; теперь он знает, что ему делать. Суть в том, чтобы делать то же, что делают другие, жить точно так, как живут они, а когда никто не смотрит поступать по-своему. И они никогда не узнают. В тихом существовании матери, брата и сестры он чувствовал какую-то упорную силу, бесформенное и неосознанное стремление к жизни без мыслей, ко всему мирному и привычному, к надежде, слепящей глаза. Он чувствовал, что они не хотят по-другому видеть жизнь; им нужна определенная картина мира; определенный образ жизни нравится им больше других, и ко всему тому, что не укладывается в его рамки, они слепы. Чужие поступки они замечают, только если эти поступки идут навстречу их желаниям. И все, что нужно, - это быть смелым, делать то, до чего не додуматься никому. Все вдруг представилось ему в виде одной властной и простой мысли: в каждом человеке живет огромная жажда веры, которая его ослепляет, и кто сумеет остаться зрячим там, где другие слепы, может получить все, чего захочет, и никогда не попадется. В самом деле: ну кому придет в голову, что он, загнанный, робкий чернокожий паренек, мог убить и сжечь богатую белую девушку, а потом спокойно сидеть за столом, дожидаясь завтрака? Ему стало почти весело.
Он сидел у стола, смотрел, как падает снег за окном, и многое становилось для него простым. Нет, теперь ему не надо прятаться за стеной или завесой; у него есть более верный способ чувствовать себя в безопасности, и более легкий. Прошлая ночь доказала это. Джан - слепой. Мэри была слепая. Мистер Долтон - слепой. И миссис Долтон тоже слепая; не только потому, что у нее глаза не видят. Биггер слегка улыбнулся. Миссис Долтон не знала, что Мэри умерла, когда стояла над ее кроватью в темной спальне. Она думала, что Мэри пьяна, потому что она привыкла, что Мэри возвращается домой пьяная. И миссис Долтон не знала, что он тут же, в комнате; это было последнее, что ей могло прийти в голову. Он негр, и при таких обстоятельствах она меньше всего могла помнить о нем. Биггер думал о том, как много есть людей, похожих на миссис Долтон, таких же слепых...
