Джордж Элиот - Мидлмарч: Картины провинциальной жизни
– Как, однако, было бы славно, если бы он был виконт! У его милости режутся зубки! А он был бы виконтом, если бы Джеймс был графом.
– Милая Селия, – сказала вдовствующая леди Четтем, – титул Джеймса стоит куда больше, чем все эти новые графские титулы. Мне никогда не хотелось, чтобы его отец назывался иначе, чем сэр Джеймс.
– О, я ведь сказала это только потому, что у Артура режутся зубки, – безмятежно отозвалась Селия. – Но глядите, дядюшка идет.
Она поспешила навстречу дяде, а сэр Джеймс и мистер Кэдуолледер направились к дамам. Селия просунула руку под локоть мистера Брука, и тот потрепал ее по пальчикам, довольно меланхолично сказав:
– Так-то, милочка!
Когда они подошли к остальным, все обратили внимание на удрученный вид мистера Брука, но отнесли его на счет политической ситуации. После того как он обменялся со всеми рукопожатием, ограничившись лаконичным «А, так вы здесь», мистер Кэдуолледер со смехом сказал:
– Не принимайте провал билля так близко к сердцу, Брук, ведь среди ваших единомышленников вся шушера в стране.
– Провал билля, э? А… – с отсутствующим видом отозвался мистер Брук. – Отклонили, знаете ли. Э? Палата лордов, однако, несколько зарвалась. Их бы следовало осадить. Печальные вести, знаете ли. Я имею в виду, здесь, у нас печальные вести. Но не вините меня, Четтем.
– Что случилось? – спросил сэр Джеймс. – Неужто еще одного егеря застрелили? Да чего же и ждать, если Ловкачу Бассу все сходит с рук.
– Егерь? Нет. Давайте войдем в дом, там я вам все расскажу, – проговорил мистер Брук, наклоняя голову в сторону Кэдуолледеров в знак того, что приглашение относится и к ним. – А что касается браконьеров, вроде Ловкача Басса, то знаете ли, Четтем, когда вы станете мировым судьей, то поймете, что не так уж легко сажать людей за решетку. Строгость – это, разумеется, прекрасно, только проявлять ее гораздо легче, если вместо вас все делает кто-то другой. Вы и сами, знаете ли, мягкосердечны, вы ведь не Дракон и не Джеффрис[215].
Мистером Бруком, несомненно, владело сильное душевное беспокойство. Всякий раз, когда ему предстояло сообщить неприятную весть, он, приступая к этой миссии, заговаривал то о том, то о сем, словно мог таким образом подсластить горькую пилюлю. Он разглагольствовал о браконьерах, покуда все не сели и миссис Кэдуолледер, наскучив этим вздором, не произнесла:
– Мне смерть как хочется услышать ваши печальные вести. Егеря не застрелили, это нам уже известно. Так что же наконец произошло?
– Обстоятельство весьма прискорбное, знаете ли, – отозвался мистер Брук. – Я рад, что здесь присутствуете вы и ваш муж. Это семейные неурядицы, но вы поможете нам их перенести, Кэдуолледер. Я должен сообщить тебе о нем, милочка. – Мистер Брук взглянул на Селию. – Ты ни за что не догадаешься, в чем дело, знаешь ли. А вы, Четтем, будете чрезвычайно раздосадованы, только, видите ли, воспрепятствовать всему этому вы бы не могли, точно так же, как и я. Как-то странно все устроено на свете: вдруг случится что-то, знаете ли, ни с того ни с сего.
– Вероятно, у Додо что-то произошло, – сказала Селия, привыкшая считать сестру источником всех огорчительных семейных происшествий. Она пристроилась на низенькой скамеечке рядом со стулом мужа.
– Бога ради, да говорите же скорей! – сказал сэр Джеймс.
– Вы же знаете, Четтем, завещание Кейсобона я изменить не могу, такого рода завещания всегда приносят неприятности.
– Совершенно верно, – поспешно согласился сэр Джеймс. – Но что оно принесло?
– Доротея, знаете ли, снова выходит замуж, – сказал мистер Брук и кивнул Селии, которая тотчас подняла на мужа встревоженный взгляд и взяла его за руку.
Сэр Джеймс побелел от гнева, но ничего не сказал.
– Боже милостивый! – вскричала миссис Кэдуолледер. – Неужели за Ладислава?
Мистер Брук, кивнув, сказал: «Да, за Ладислава» – и благоразумно погрузился в молчание.
– Ты видишь, Гемфри! – сказала миссис Кэдуолледер и оживленно повернулась к мужу. – В следующий раз тебе придется признать, что я обладаю даром предвидения! Впрочем, ты, вероятно, снова заупрямишься и останешься слеп, как всегда. Ведь ты считал, что этот джентльмен уехал.
– Он, вероятно, и впрямь уезжал, а потом вернулся, – невозмутимо ответил священник.
– Когда вы об этом узнали? – спросил сэр Джеймс, которому не хотелось слушать все эти пересуды и в то же время трудно было что-либо сказать самому.
– Вчера, – кротко ответил мистер Брук. – Я вчера ездил в Лоуик. Доротея, знаете ли, за мной послала. Все это случилось совершенно неожиданно – ни он, ни она еще два дня назад даже не помышляли ни о чем подобном… ни о чем подобном, знаете ли. На свете все странно устроено. Но Доротея решилась твердо – с ней бесполезно спорить. Я ведь не сразу согласился, я приводил весьма серьезные резоны. Я исполнил свой долг, Четтем. Но она, знаете ли, вправе поступать, как ей вздумается.
– Жаль, я не вызвал его в прошлом году на дуэль и не пристрелил, – сказал сэр Джеймс, движимый не столько кровожадностью, сколько желанием излить обуревавший его гнев.
– Это, право же, было бы так неприятно, Джеймс, – сказала Селия.
– Успокойтесь, Четтем, зачем так горячиться, – сказал мистер Кэдуолледер, огорченный тем, что его добросердечный приятель поддался неразумной ярости.
– Не так-то это легко для человека, обладающего хоть в какой-то мере чувством собственного достоинства, когда подобная история случается в его семье, – ответил сэр Джеймс, все еще кипя негодованием. – Ведь это форменный скандал. Будь у вашего Ладислава хоть капля чести, он бы немедленно уехал за границу, а сюда даже носу не показал. Впрочем, я не удивлен. Я ведь сказал, что нужно сделать, уже на следующий день после похорон Кейсобона. Но меня не пожелали слушать.
– Вы, знаете ли, требовали невозможного, Четтем, – ответил мистер Брук. – Вы хотели отправить его в колонии. А я вам сказал, нам не удастся им помыкать: у него есть свои идеи. Он незаурядный малый… незаурядный, я это всегда говорил.
– Да, – не сдержавшись, отрезал сэр Джеймс. – Можно только пожалеть, что вы с ним так носились. Поэтому-то он и осел в наших краях. Поэтому-то нам и приходится теперь мириться с тем, что такая женщина, как Доротея, уронила себя, вступая с ним в брак. – Сэру Джеймсу трудно было подыскать слова, и он после каждой фразы делал передышку. – Человек, с которым ей просто неприлично видеться из-за приписки к завещанию, сделанной ее мужем, человек, из-за которого она вынуждена покинуть свой круг, познать нужду… а у него хватает низости принять такую жертву, человек, всегда занимавший предосудительную позицию, человек сомнительного происхождения и, я убежден, почти лишенный принципов и правил. Таково мое мнение, – решительно заключил сэр Джеймс, отвернулся и закинул ногу на ногу.
– Я ей все это говорил, – виновато сказал мистер Брук. – То есть о бедности и об утрате общественного положения. Я сказал ей: «Милочка, ты не знаешь, что значит жить на семьсот фунтов в год, не иметь кареты и всего такого и вращаться среди людей, которые даже не представляют себе, кто ты». Да, я, право же, привел ей самые серьезные резоны. Но вы бы лучше побеседовали с ней самой. Ей, видите ли, в тягость наследство Кейсобона. Она сама вам все скажет, знаете ли.
– Нет уж, увольте, благодарю, – несколько поостыв, сказал сэр Джеймс. – Я не могу с ней видеться, мне тяжела эта встреча. Не так легко перенести известие о том, что такая женщина, как Доротея, поступила дурно.
– Будьте справедливы, Четтем, – вмешался благодушный добряк священник, недовольный излишней резкостью хозяина дома. – Миссис Кейсобон, возможно, поступает неблагоразумно: она отказывается от большого состояния ради своего избранника, а мы, мужчины, придерживаемся слишком низкого мнения друг о друге, чтобы счесть разумным поведение женщины, решившейся на такой поступок. И все же, я думаю, в строгом смысле слова вы не имеете права называть ее поступок дурным.
– Имею, – ответил сэр Джеймс. – Я считаю, что, выходя замуж за Ладислава, Доротея поступает дурно.
– Мой милый, мы все склонны считать дурными поступки, которые нам не по вкусу, – невозмутимо возразил священник. Как многие люди, отличающиеся покладистым и ровным характером, он умел порою резким словом успокоить тех, кто безудержно поддался гневу. Сэр Джеймс промолчал, покусывая уголок носового платка.
– Нет, Додо затеяла что-то ужасное, – сказала Селия, вступаясь за мужа. – Она ведь утверждала, что не выйдет больше замуж… никогда, ни за кого на свете.
– Я тоже слышала эти слова, – поддержала Селию леди Четтем с истинно королевским величием.
– Да ведь вдовы всегда утверждают, что не выйдут больше замуж, – сказала миссис Кэдуолледер, – а мысленно делают одну-единственную оговорку. Меня другое удивляет – отчего вы так изумлены? Вы ведь ничего не сделали, чтобы этому воспрепятствовать. Если бы вы пригласили лорда Тритона, то он, явившись перед ней во всем своем филантропическом блеске, быть может, давно бы уже ее отсюда увез. А вообще все складывалось так, чтобы подзадорить ее к такому шагу. И особенно тут постарался сам мистер Кейсобон. Он поступил гнусно… или господь его на это подвиг, так что ей волей-неволей захотелось поступить ему наперекор. А ведь так любая дрянь сойдет за драгоценность – стоит только навесить на нее ярлычок с высокой ценой.
