Джон Голсуорси - Фриленды
- Я, пожалуй, попробую поговорить с Фрилендом, - сказал Маллоринг. - Он хоть и чудак, но человек неплохой.
Леди Маллоринг поднялась и взяла мужа за пуговицу из дорогой кожи.
- Милый Джералд, мистера Фриленда просто не существует!
- Не знаю, не знаю... Мужчина всегда, если захочет, может сказать решающее слово в своей семье.
Леди Маллоринг промолчала. Это было правдой. Несмотря на все их единомыслие и на ту роль, которую она играла в домашних и деревенских делах, сэр Джералд все же имел обыкновение пропускать мимо ушей ее советы. Она это позволяла, но только ему одному, хотя иногда все-таки чуть-чуть бунтовала в душе. Однако, к ее чести, она не только заявляла, что мужья должны руководить женами, но и свято следовала этому убеждению на практике. Но на этот раз у нее все же сорвалось:
- Ах, эта Фриленд! Только подумай, какой вред она приносит, подавая подобный пример. Безбожница!.. Нет, нет, я не могу ее простить! Не думаю, что тебе удастся повлиять на мистера Фриленда. Он у нее под башмаком!
Маллоринг ответил, неторопливо покуривая трубку и устремив взгляд поверх ее головы:
- Я все же попробую. Не принимай этого так близко к сердцу.
Леди Маллоринг отвернулась. Она все-таки жаждала утешения.
- Эти молодые Фриленды сегодня наговорили мне кучу грубостей, пробормотала она, - в мальчике, пожалуй, еще есть какие-то проблески добра, но девчонка - сущий ужас...
- Гм... А по-моему, наоборот.
- Они плохо кончат, если их вовремя не образумят. Их следовало бы послать в колонии, чтобы они отведали настоящей жизни.
Маллоринг кивнул.
- Пойдем, Милдред, посмотрим, как подвигается теплица...
И они вместе вышли через стеклянную дверь в сад. Теплица строилась по их проекту, и они были ею очень увлечены.
Любуясь высоким стеклянным потолком и алюминиевыми трубами, леди Маллоринг забыла о своей обиде. Как приятно стоять рядом с Джералдом и смотреть на то, что они вместе задумали! В этом было что-то успокаивающее, что-то, настоящее, особенно после утреннего происшествия, которое принесло такое разочарование, напомнило ей о безнравственности, о недовольстве, о неблагодарном народе, - а она ведь так о нем пеклась! И, сжав руку мужа, она прошептала:
- Это выглядит точь-в-точь, как мы задумали, правда, Джералд?
ГЛАВА XIII
В тот же день около пяти часов Маллоринг отправился к Тоду. Джералд тоже любил проводить время на свежем воздухе и часто сетовал, что ему столько долгих часов приходится проводить в Палате Общин - там так душно! И он даже завидовал вольной жизни Трда: милый старый дом, такой обветшалый, увитый глициниями, вьющимися розами, утопающий в шиповнике, жимолости, диком винограде. Фриленду, по мнению Джералда, жилось славно, а что жена у бедняги немножко тронутая и дети такие трудные - ничего не поделаешь... По дороге Маллоринг вспомнил свой разговор со Стенли в Бекете, когда тот под свежим впечатлением от вспышки Феликса наговорил ему бог знает чего. Он сказал, например, что они (подразумевая, очевидно, Маллоринга и самого себя) совершенно неспособны войти положение всех этих Трайстов и Гонтов. Он говорил о них так, словно они были символом всех себе подобных, и это поразило Маллоринга: частный случай в его поместье - разве тут может быть какая-нибудь связь с общей проблемой, которая требует серьезного этического подхода? Для обсуждения подобных проблем существует парламент - там их можно всесторонне рассматривать, ссылаясь на отчеты всевозможных комиссий. В своей частной жизни Маллоринг не признавал никаких общих проблем, тут надо было думать совсем о другом, ну, хотя бы о человеческой натуре... Он довольно сердито посмотрел на Стенли, когда тот заявил: "Лично я вовсе не хотел бы вставать утром в половине шестого и выходить из дому, не приняв ванны". Ибо он не понял, какое это имело отношение к земельному вопросу и к заботам землевладельца о нравственности своих арендаторов. Один привык принимать ванну, другой не привык - вот и все, во всяком случае, это не проливает ни малейшего света на основной вопрос, обязан ли он терпеть в своем поместье людей, чье поведение и он и его жена решительно не одобряют. В жизни нации вечно возникает эта проблема поведения индивидуума, особенно в сфере взаимоотношения полов, и если здесь нет устойчивости, - это страшная угроза для семьи, первичной ячейки национальной жизни. А как можно внушить крестьянам, что они должны быть нравственно устойчивы, если не наказывать иногда тех, кто уклонился с пути добродетели?
Маллоринг надеялся поговорить с Фрилендом, не столкнувшись с его женой и детьми, поэтому он с облегчением вздохнул, увидев, что Тод сидит на скамейке под окном, курит трубку и смотрит в пространство. Маллоринг присел рядом и вдруг заметил, что Фриленд, оказывается, красивый малый. Оба они были одинакового роста, то есть шести с лишним футов, оба белокурые, крепкие люди с правильными чертами лица. Но голова у Тода была круглой и большой, волосы - длинными, вьющимися; голова у Маллоринга удлиненной формы, а волосы прямыми и коротко подстриженными. Глаза Тода, синие и глубоко посаженные, глядели куда-то вдаль, а глаза Маллоринга, тоже синие и глубоко посаженные, всегда рассматривали ближайший предмет. Тод улыбался, но как-то бессознательно, а Маллоринг отлично знал, к чему относится его улыбка. Но ему было все-таки приятно сознавать, что Тод так же застенчив и молчалив, как он сам; при таком сходстве характеров и в их взглядах не могло быть серьезных разногласий. Вскоре Маллоринг сообразил, что, если он не заговорит, они так и промолчат, пока он не уйдет. И он сказал:
- Послушайте, Фриленд. Я насчет моей жены и вашей, да еще Трайста, Гонта и о прочем... Жаль ведь, правда? Живем мы все рядом. Как вам кажется?
- Человек живет только раз, - ответил Тод.
Это несколько озадачило Маллоринга.
- В земной юдоли, конечно... Но я не улавливаю связи...
- Живите сами и давайте жить другим.
Душа Маллоринга сочувственно отозвалась на это краткое изречение, но тут же яростно восстала; сначала даже было непонятно, какое чувство возьмет верх.
- Видите ли, - сказал он наконец. - Вам легко так говорить, потому что вы стоите в стороне, а что бы вы сказали, если бы вам пришлось занимать такое положение, как наше?
- А зачем вам его занимать?
Маллоринг нахмурил брови;
- А что же тогда будет?
- Ничего плохого не будет, - ответил Тод.
Маллоринг резко поднялся. Такое "laisser faire" {Пусть идет, как идет (франц.).}, дальше некуда! Подобная философия, он всегда это считал, имеет опасный анархический душок. Однако, прожив по соседству с Тодом добрых двадцать лет, он убедился, что это самый безобидный человек во всем Вустершире, хотя большинство людей в округе почему-то относится к нему с уважением. Маллоринг пожал плечами и снова опустился на свое место.
- У меня еще не было случая поговорить с вами серьезно, - сказал он. Вокруг нас немало людей, которые дурно себя ведут. Мы ведь все-таки не пчелы.
Он растерянно замолчал, заподозрив, что собеседник его не слушает.
- В первый раз в этом году, - сказал Тод, - ни разу еще не пел.
Маллоринга прервали, да еще довольно грубо, но он не мог не заинтересоваться. Он и сам любил птиц. К несчастью, он не умел различать их голосов в общем хоре.
- А я-то думал, что они совсем перевелись, - пробормотал Тод.
Маллоринг снова встал.
- Послушайте, Фриленд, - сказал он, - вы должны заняться этим делом. Вы не должны позволять, чтобы ваша жена и дети сеяли смуту в деревне.
"Черт бы его побрал! Он улыбается, и улыбка-то какая, - подумал Маллоринг, - лукавая, заразительная..."
- Нет, серьезно, - сказал он, - вы не представляете себе, каких можно натворить бед...
- Вы когда-нибудь видели, как собака смотрит на огонь? - спросил Тод.
- Да, часто... А при чем тут собака?
- Она понимает, что огня лучше не касаться.
- Вы хотите сказать, что вы ничего не можете сделать? Но нельзя же так...
И опять он улыбается во весь рот!
- Значит, вы отказываетесь что-либо предпринять?
Тод кивнул. Маллоринг покраснел.
- Простите, Фриленд, - сказал он, - но, по-моему, это цинизм. Неужели вы думаете, мне приятно следить, чтобы все шло, как полагается?
Тод поднял голову.
- Птицы, - сказал он, - растения, звери и насекомые - все они поедают друг друга, но они не вмешиваются в чужие дела.
Маллоринг круто повернулся и ушел. Вмешиваются в чужие дела! Он никогда не вмешивается в чужие дела. Это просто оскорбление. Если он что-нибудь смертельно ненавидит и в личной и в общественной жизни - это всяческое "вмешательство". Разве он не входит в "Лигу борьбы с посягательствами на свободу личности"? Разве он не член партии, которая противится законодательству, посягающему на эту свободу, - когда находится в оппозиции? В этом его никто никогда не обвинял, а если и обвинял, то он, во всяком случае, этого не слышал. Разве он вмешивается в чужие дела, если по мере сил старается помочь церкви поднять нравственность местных жителей? Разве принять решение и настаивать на нем - это значит вмешиваться в чужие дела? Нет справедливость подобного обвинения глубоко ранила его. И чем больше ныла эта рана, тем медленнее и величественнее он шествовал к своим воротам.
