Джон Голсуорси - Фриленды
Леди Маллоринг поспешно двинулась к звонку. Уже дотронувшись до него, она обернулась.
- Мне очень жаль вас обоих: вы получили ужасное воспитание.
Наступила тишина. Затем Дирек спокойно сказал:
- Благодарю вас, мы не забудем, что вы оскорбили наших родителей. Не трудитесь звонить: мы уходим.
В молчании, пожалуй, даже более глубоком, чем перед входом в усадьбу, брат и сестра возвращались по той же аллее. Они еще не познали простой, но весьма трудно постижимой истины, что на свете могут быть люди, совсем на них непохожие. Им всегда казалось, что стоит им изложить свою точку зрения и противная сторона тут же с ними в душе согласится, а если и будет упорствовать, то разве что из корыстных соображений. Поэтому они возвращались после этой стычки с врагом пораженные открытием, что леди Маллоринг искренне верит в свою правоту. Это привело их в смятение и только распалило их гнев. Они уже давно успели отряхнуть прах этого дома со своих ног, когда Шейла наконец нарушила молчание:
- Они все такие... ни мыслей, ни чувств... только уверенность, что они существа высшей породы. И я... и я их за это ненавижу. Они ужасны, они отвратительны...
Шейла говорила, запинаясь, и по щекам ее катились слезы ярости. Дирек обнял ее.
- Хватит. Нечего ныть. Давай лучше подумаем, что теперь делать.
Шейлу сразу подбодрило, что роли их переменились.
- Нам надо их ошеломить, - продолжал Дирек. - Мы ничего не добьемся, если будем только метаться и протестовать. - И он процедил сквозь зубы:
"Англичане, почему
Покорились вы ярму?" {*}
{* Шелли "Мужам Англии". Перевод С. Маршака.}
Милдред Маллоринг сидела в белой комнате, медленно приходя в себя после стычки. Она с детства считала, что ее природная доброта и ее долг требуют, чтобы она делала людям "добро". С детства она не сомневалась, что ее положение позволяет ей делать это добро, и даже если люди против него бунтуют, сопротивляются, все равно в конце концов они должны будут признать, что все это делается для их же "блага". Ей ни разу не приходило в голову, что люди могут не признавать ее превосходства, потому что подсознательно была абсолютно в нем убеждена. Тяжело было такой женщине столкнуться с грубой откровенностью! Леди Маллоринг, конечно, не показала виду, как задел ее этот разговор (она отнюдь не была бессердечной женщиной), но он так глубоко ее потряс, что она чуть не задалась вопросом, нет ли в выпадах этой невоспитанной девчонки и ее брата какой-то доли истины. Нет, этого не может быть: ведь она-то твердо знает, что батраки в поместье Маллорингов живут лучше, чем в большинстве других поместий, - им лучше платят, у них лучшие жилищные условия и за их нравственностью следят лучше, чем где бы то ни было... Что ж, перестать этим заниматься? Когда она настолько лучше их самих знает, что для них хорошо, а что плохо? Милдред Маллоринг могла бы расстаться с этим убеждением только в том случае, если бы сумела отказаться от всех своих мыслей, представлений и привычек, привитых ей с детства. И поэтому, сидя в белой комнате с зеленым, как мох, ковром, она постепенно оправлялась от полученного удара, пока в ее душе не осталась лишь ноющая ранка; как грубы и несправедливы молодые Фриленды! Они получили "ужасное воспитание", и до сих пор никто не поставил их на место и не объяснил, что они просто глупые щенки, которых еще нещадно проучит жизнь. Теперь она не сомневалась, что действительно жалела их, когда сказала; "Мне очень жаль вас обоих". Да, ей искренне жаль их - у этих детей такие дурные манеры и такие дикие взгляды, а ведь они в этом, в сущности, не виноваты - чего можно ожидать при такой матери!
Милдред Маллоринг, при всей своей мягкости и доброте, обладала здоровой прямолинейностью: для нее пройденный шаг был пройденным, шагом, а то, что обдумано и решено, пересмотру не подлежало; будучи женщиной религиозного склада, она всегда держалась фарватера, размеченного буйками, которые ставили те, кто был для этого предназначен, и была не в силах представить себе, каким образом то, что удовлетворяет ее духовные потребности, может оказаться недостаточным для других. Впрочем, в этой трогательной узости она была не одинока - таким же свойством обладает множество людей во всех классах общества. Сидя за письменным столом, она склонила свое тонкое, несколько удлиненное, нежное, но в то же время упрямое лицо на руку и задумалась. Эти Гонты - очаг вечного недовольства в приходе - хорошо бы освободиться от них поскорее, хотя она, поддавшись жалости, и разрешила им остаться до двадцать пятого июня, когда истекал срок полугодовой аренды. Лучше бы им уехать немедленно; но как это устроить? Что же касается бедняги Трайста, то эти Фриленды совершают настоящее преступление, внушая ему, будто он может облегчить свою жизнь и жизнь своих детей ценой греха... До сих пор она избегала беспокоить Джералда деревенскими делами - у него ведь и так столько забот! Но сейчас ему пора вмешаться. И она позвонила.
- Передайте, пожалуйста, сэру Джералду, что я хотела бы его повидать, как только он вернется.
- Сэр Джералд только что вошел, миледи.
- Тогда попросите его сюда...
Джералд Маллоринг, славный малый, о чем свидетельствовало его лицо отличной нормандской архитектуры с окнами синего стекла глубоко посаженных глаз, имел только один недостаток: он не был поэтом. Впрочем, если бы ему об этом сказали, он счел бы это скорее достоинством. Он принадлежал к породе высокопринципиальных людей, считающих широту взглядов синонимом слабости. Можно без преувеличения сказать, что его редкие встречи с натурами поэтическими были ему удивительно неприятны. Молчаливый, почти молчальник по природе, он был страстным любителем поэзии и почти никогда не засыпал, не переварив страничку-другую Вордсворта, Мильтона, Теннисона или Скотта. От Байрона, за исключением таких вещей, как "Дон-Жуан" и "Вальс", он воздерживался из боязни подать дурной пример. К Бернсу, Шелли и Китсу любви не питал. Браунинг раздражал его, за исключением стихотворения "О том, как доставили добрую весть из Гента в Аахен" и "Рыцарских песен"; что же касается до Омара Хайяма и "Гончей небес", то их он решительно отвергал. Шекспир ему совсем не нравился, но он скрывал это из уважения к общепринятым взглядам. Он отличался твердостью принципов и уверенностью в себе, но никому не навязывал своей правоты. Достоинств у него было, сколько угодно, и преотличных, поэтому его недостатки обнажались только при встречах с людьми, обладавшими поэтической искрой.
Но это случалось редко, а с годами все реже, так что ему почти не приходилось подвергать себя таким неприятным испытаниям.
Он явился на зов супруги, - его лоб был нахмурен. Только что он завершил утренние труды над планом осушительных работ, чем и подобало заниматься такому образцовому хозяину. Жена приветствовала его легкой интимной улыбкой. Отношения между этой парой были как нельзя более дружескими. Их объединяла общность чувств и мыслей во всем, что касается религии, детей и собственности, а также общность взглядов, в особенности на половой вопрос, а ведь это действительно необычайное единомыслие, особенно если учесть, что он был мужчиной, а она женщиной.
- Я хочу поговорить с тобой о Гонтах, Джералд. По-моему, они должны уехать немедленно. Если они останутся до двадцать пятого июня, это вызовет лишнее брожение. Сегодня ко мне приходили молодые Фриленды.
- Эти щенки! - Нельзя ли как-нибудь ускорить их отъезд?
Маллоринг не спешил с ответом. Он обладал отменным достоинством настоящего англичанина - не любил отклоняться от намеченной линии, если этого не требовала его совесть.
- Не знаю, зачем нам менять то, что мы считаем справедливым, - сказал он. - Надо дать Гонту время оглядеться и поискать работу в другом месте.
- Да, но состояние умов становится опасным. Нельзя давать Фрилендам такой повод для агитации - это неблагородно по отношению к крестьянам. Рабочие руки нужны всюду, и ему нетрудно будет найти себе место, если он этого захочет.
- Конечно. Но мне даже нравится, как этот человек защищает свою дочь, хотя сам он вечно разглагольствует на всех сборищах. По-моему, немножко жестоко его сразу выгонять.
- Раньше и я так думала, но, поговорив с этими бесноватыми, я поняла, какой вред приносит подобное промедление. Они мутят всех арендаторов. Ты знаешь, как легко распространяется недовольство. И Трайста они и его на нас натравливают, это несомненно.
Маллоринг задумчиво набил трубку. Он никогда не поддавался панике; если даже для нее были основания, он до тех пор закрывал на них глаза, пока все само собой не успокаивалось. Вот тут он обычно давал волю воображению и сообщал, что то или это, так или эдак грозило опасностью.
- Я, пожалуй, попробую поговорить с Фрилендом, - сказал Маллоринг. - Он хоть и чудак, но человек неплохой.
Леди Маллоринг поднялась и взяла мужа за пуговицу из дорогой кожи.
