Андрэ Моруа - Фиалки по средам (сборник рассказов)
Облачившись в непромокаемые плащи, мы с борта катера глядели на наш самолет и задним числом холодели от ужаса. Для того, кто видел его со стороны, было совершенно ясно, что это чудо эквилибристики не могло продолжаться долго. Жизель с удивительным хладнокровием пыталась привести в порядок свою прическу. Гардемарин, командовавший маленьким судном, рассказал нам, что сторожевой катер видел, как мы приземлились, и с самого утра нам пытались прийти на помощь. Но разбушевавшееся море трижды заставляло наших спасителей отступить. На четвертый раз они добились успеха. Матросы сообщили также, что наводнение причинило громадный ущерб прибрежным селам и порту Батока.
В порту нас встретил представитель местной администрации. Это был молодой чиновник колониального управления, несколько растерявшийся от множества проблем, возникших перед ним из-за стихийного бедствия. Но с той минуты, как губернатор Буссар ступил на сушу, он вновь стал "патроном". Отданные им распоряжения обличали в нем прекрасного организатора. Чтобы бросить войска на спасательные работы, ему нужно было
(89)
содействие подполковника Анжелини, и я был поражен поведением обоих мужчин. Глядя, как они энергично делают общее дело, никто не заподозрил бы, что один из них оскорблен, а другого терзают угрызения совести. Мадам Буссар отвели в дом местного администратора, где молодая хозяйка напоила ее чаем и дала свой плащ, после чего Жизель немедля выразила желание принять участие в помощи пострадавшим и занялась ранеными и детьми.
-- А открытие памятника, господин губернатор? -- напомнил чиновник.
-- Мы займемся мертвыми, когда обеспечим безопасность живых,-- сказал губернатор.
О моей лекции, разумеется, не могло быть и речи. Я чувствовал, что участники этой маленькой драмы рады поскорее сплавить меня отсюда. Решено было, что в следующий пункт я отправлюсь поездом. Я зашел проститься к мадам Буссар.
-- Какое ужасное воспоминание вы сохраните о нас! --сказала она.
Но я не понял, что она имеет в виду: наш страшный перелет или любовную трагедию.
-- И вы их больше не встречали? -- спросила Клер Менетрие.
-- А вот послушайте,-- ответил Бертран Шмит...-- Через два года, в 1940 году, я был призван как офицер, и на фландрском фронте в штабе генерала одной колониальной дивизии встретил Дюга, уже в капитанском чине. Он вспомнил о нашем ужасном путешествии.
-- Вы дешево отделались,-- сказал он.-- Летчик рассказал мне все подробности... Он рвал и метал, негодуя на патрона, которого перед вылетом предупреждал об опасности.
После минутной неловкой заминки Дюга добавил:
-- Скажите, дорогой мэтр, что такое стряслось во время полета? Мне никто ничего не сказал, но над губернатором, его женой и подполковником Анжелини с момента возвращения нависла тень какой-то драмы... Не знаю, известно ли вам, что подполковник в скором времени подал прошение о переводе, и оно было удовле
(90)
творено? И что самое странное--губернатор энергично поддержал его просьбу.
-- Что ж тут странного?
-- Как вам сказать... Губернатор очень ценил Анжелини... И потом я думал, что кое-кто будет удерживать подполковника.
-- Кое-кто?.. Вы имеете в виду Жизель? Дюга испытующе посмотрел на меня:
-- Представьте, она усерднее всех хлопотала о его переводе.
-- Что же сталось с Анжелини?
-- Получил полковника, как и следовало ожидать. Командует танковым соединением.
Наступили дни поражения. Потом пять лет борьбы, страдании и надежд. А потом на наших глазах Париж мало-помалу стал возрождаться к своей прежней жизни. В начале 1947 года Элен де Тианж как-то спросила меня:
-- Хотите познакомиться с четой Буссар? Они сегодня завтракают у меня. Говорят, его назначают генеральным резидентом в Индокитай... Это редкий человек, может быть, несколько холодный, но очень образованный. Представьте, в прошлом году он выпустил под псевдонимом томик своих стихов... А жена у него красавица.
-- Я с ней знаком,--заметил я.--Незадолго до войны мне пришлось как-то остановиться в их доме, когда Буссар был губернатором в Черной Африке... Я бы очень хотел повидать их.
Я не был уверен, что Буссаров обрадует встреча со мной. Ведь я был единственным свидетелем того, что, безусловно, составляло трагедию их жизни. Однако любопытство пересилило, и я принял приглашение.
Неужели я так сильно изменился за время войны и всех ее невзгод? Буссары сначала меня не узнали. Я направился прямо к ним, но так как они глядели на хозяйку дома с вежливым недоумением, как бы прося объяснений, она назвала мою фамилию. Замкнутое лицо губернатора просияло, жена его улыбнулась.
-- Как же,--сказала она.-- Вы ведь приезжали к нам в Африку?
(91)
За столом она оказалась моей соседкой. Точно ступая по льду, я осторожно прокладывал себе дорогу среди ее воспоминаний. Видя, что она охотно и безмятежно поддерживает разговор, я отважился напомнить ей наш полет во время урагана.
-- Ах, правда,--сказала она.--Вы ведь тоже участвовали в этой безумной экспедиции... Ну и приключение! Чудо, что мы уцелели.
Она на мгновение умолкла, потому что ей подали очередное блюдо, а потом продолжала самым естественным тоном:
-- Стало быть, вы должны помнить Анжелини... Вы знаете, что он, бедняжка, убит?
-- Нет, я не знал... В эту войну?
-- Да, в Италии... Он командовал дивизией под Монте Кассино и не вернулся с поля боя... Очень жаль, ему пророчили блестящее будущее. Мой муж его очень ценил...
Я озадаченно глядел на нее, гадая, понимает ли она, в какое изумление повергли меня ее последние слова. Но вид у нее был самый невинный, держалась она непринужденно и казалась опечаленной ровно настолько, насколько это принято, когда говоришь о смерти постороннего человека. И тогда я понял, что маска была водворена на место и так прочно приросла к лицу, что стала второй кожей. Жизель забыла, что я все знал.
(92)
______________________________________________________________________
Рождение знаменитости
Художник Пьер Душ заканчивал натюрморт--цветы в аптечной склянке и баклажаны на блюде,-- когда в мастерскую вошел писатель Поль-Эмиль Глэз. Несколько минут Глэз смотрел, как работает его друг, затем решительно произнес:
-- Нет!
Оторвавшись от баклажанов, художник удивленно поднял голову.
-- Нет,--повторил Глэз.--Нет! Так ты никогда не добьешься успеха. Мастерство у тебя есть, и талант, и честность. Но искусство твое слишком обыденно, старина. Оно не кричит, не лезет в глаза. В Салоне, где выставлено пять тысяч картин, твои картины не привлекут сонного посетителя... Нет, Пьер Душ, успеха тебе не добиться. А жаль.
-- Но почему?--вздохнул честный малый.--Я пишу то, чю вижу. Стараюсь выразить то, что чувствую.
-- Разве в этом дело, мой бедный друг? Тебе же надо кормить жену и троих детей. Каждому из них требуется по три тысячи калорий в день. А картин куда больше, чем покупателей, и глупцов гораздо больше, чем знатоков. Скажи мне, Пьер Душ, каким способом ты полагаешь выбиться из толпы безвестных неудачников?
-- Трудом,--отвечал Пьер Душ,--правдивостью моего искусства.
-- Все это несерьезно. Есть только одно средство вывести из спячки тупиц: решиться на какую-нибудь дикую выходку! Объяви всем, что ты отправляешься писать картины на Северный полюс. Или нацепи на себя костюм египетского фараона. А еще лучше--создай какую-нибудь новую школу! Смешай в одну кучу всякие ученые слова, ну, скажем,--экстериоризация, динамизм, подсознание, беспредметность--и составь манифест1. Отрицай движение или, наоборот, покой; белое или
(93)
черное; круг или квадрат--это совершенно все равно? Придумай какую-нибудь "неогомерическую" живопись, признающую только красные и желтые тона, "цилиндрическую" или "октаэдрическую", "четырехмерную", какую угодно!..
В эту самую минуту нежный аромат духов возвестил о появлении пани Косневской. Это была обольстительная полька, чьи синие глаза волновали сердце Пьера Душа. Она выписывала дорогие журналы, публиковавшие роскошные репродукции шедевров, выполненных трехгодовалыми младенцами. Ни разу не встретив в этих журналах фамилии честного Душа, она стала презирать его искусство. Устроившись на тахте, она мельком взглянула на стоявшее перед ней начатое полотно и с досадой тряхнула золотистыми кудрями.
-- Вчера я была на выставке негритянского искусства Золотого века! -сообщила она своим певучим голосом, раскатывая звонкое "р".--Сколько экспрессии в нем! Какой полет! Какая сила!
Пьер Душ показал ей свою новую работу--портрет, который он считал удачным.
-- Очень мило,--сказала она нехотя. И ушла... благоухающая, звонкая, певучая и разочарованная.
Швырнув палитру в угол, Пьер Душ рухнул на тахту.
-- Пойду служить в страховую кассу, в банк, в полицию, куда угодно!--заявил он.--Быть художником-- последнее дело! Одни лишь пройдохи умеют завоевать признание зевак! А критики, вместо того чтобы поддержать настоящих мастеров, потворствуют невеждам!;
