Уильям Теккерей - Из Заметок о разных разностях
Прежде всего, в этой незатейливой истории все до последнего слова правда. Но осмелюсь предположить, что именно поэтому она заключает в себе какую-то удивительно любопытную и будоражащую воображение маленькую тайну. Я чувствую себя человеком, который достает в вашу честь последнюю оставшуюся у него бутылку кларета разлива 1825 года. Она - гордость его винного погреба, и, помня об этом, он не отказывает себе в праве похвастать ею. Он поднимает над столом эту изящную бутылку, с любовью взвешивает ее в руке, осторожно наполняет бокалы, затем ставит на видное место и с чувством законной гордости оповещает всех о достоинствах этого вина, замечая, что не прочь бы иметь в своем погребе еще сотню дюжин таких бутылок. Si quid novisti {Если знаешь ты... (лат.) - Начало цитаты из "Посланий" Горация: "Если знаешь ты что-нибудь лучше честно со мной поделись, если нет, то воспользуйся этим" (1, 6).}, и т. д. Буду очень рад этому. Я же клятвенно заверяю, что отдаю самое лучшее из того, что у меня есть.
Видимо, я до конца своих дней так и не узнаю, кто же они, те маленькие мальчики в черном. Это были прелестные создания с бледными личиками, большими печальными глазами и миниатюрными ручками; они были в маленьких башмачках, в рубашечках из тончайшего полотна, а подкладка их черных пальтишек была из самого дорогого шелка. С собой они везли детские книжки, помнится, на разных языках - английские, французские, немецкие. Маленькие лорды, да и только! Они ехали в сопровождении красивой бледной дамы, облаченной в траур, и ее служанки, тоже в черном. По лицу дамы было видно, что ее постигло большое горе. Мальчики играли в вагоне, забирались на скамьи, а она сидела, посматривая на них. Все это происходило в вагоне поезда, идущего из Франкфурта в Гейдельберг.
Без сомнения, это была их мать, и, как мне показалось, ей предстояло вскоре расстаться с ними. Возможно, я подумал, что и мне доводилось расставаться с собственными детьми и как мало в этом было приятного. А может быть, вспомнил, как меня самого когда-то провожала мать, - мы подъехали с ней к остановке дилижанса (на козлах стоял мой дорожный сундучок и саквояж) и подождали там совсем немного, пока не послышался шум пассажирской кареты, приближавшейся с неотвратимостью рока. И вот взвизгивает рожок, сундучок взлетает на крышу, убирают подножку - щелк! До сих пор у меня перед глазами тот осенний вечер, я слышу громыхание колес, сердце мое вновь сжимается от мучительной боли... И ребенком, и уже в зрелом возрасте я никогда не мог спокойно смотреть, как разлучаются родители со своими детьми.
По всей вероятности, подумал я, эти детишки впервые в жизни отправляются в школу - в закрытую школу в другом городе. Мать отведет их к наставнику и, прежде чем оставить их там, скажет знакомые им нежные слова и, ласково напутствуя, напомнит старшему о его долге заботиться о младшем брате, а младшему скажет, чтобы был послушным, чтобы всегда вспоминал в молитвах свою маму, а она тоже будет молиться за своего маленького. Во время нашего недолгого путешествия я и мои спутники успели подружиться с детьми, что же до их несчастной матери, то она была слишком погружена в грустные думы, чтобы участвовать в беседе. Лини, временами она обращалась к сыновьям и затем снова замирала в своем уголке, тихо поглядывая на них.
На другой день, в Гейдельберге, мы вновь увидели эту даму и ее служанку, они направлялись к вокзалу уже без мальчиков. Итак, предчувствие меня не обмануло: они расстались. Эту ночь дети проведут в чужом для них месте. А дома бедная мать будет, наверное, долго стоять у их опустевших кроваток. Что поделаешь, в этом мире всегда где-то льются слезы, расстаются близкий люди, и матери молятся по ночам за своих детей. Мы же в тот день отправились осматривать Гейдельбергский замок: полюбовались видом полуразрушенных крепостных стен, причудливым нагромождением островерхих крыш и сверкающим Неккаром, несущим свои воды средь чарующего ландшафта, исполненного красоты и умиротворенности. После чего нас ждал обед, за которым мы отведали чудесного вина. А несчастная мать в этот день заставит себя съесть только скромный Abendessen {Ужин (нем.).}. Что касается ее мальчиков, то их первая ночь в школе - это жесткие койки, грубые слова, незнакомые мальчишки, изводящие насмешками и угрозами и устраивающие из этого жестокое развлечение, - большинству из нас это знакомо, мы помним, что такое первая ночь в школе. Причем первая - еще не значит самая тяжелая, да, да, мои маленькие друзья, в этом-то все и дело. И знайте, что на долю каждого выпадают страдания, и вам тоже, я уверен, суждено испытать их.
Покинув Гейдельберг, мы в скором времени прибыли в Баден-Баден, где имели счастье лицезреть и мадам де Шлангенбад, и мадам де ля Крюшкассе, и графа Понтера, и достойного капитана Шуллера. И в первый же вечер мы повстречали там - кого бы вы думали? - наших двух ребятишек: их вел свирепого вида мужчина с желтым лицом и густой бородой. Нам очень хотелось на правах старых знакомых поговорить с ними, да и мальчики, обрадовавшись встрече, устремились было к нам, но отец с мрачной злостью схватил одного из них за плечо, и они проследовали дальше. Я заметил, как мальчики испуганно смотрели то в нашу сторону, то на отца - или сурового дядю, - не знаю, кем он им доводился. Думаю, однако, что отцом. Так вот, оказывается, что с ними стало. Их ждала не школа, как я предполагал. После того как мать уехала, снабдив их чудесными книжками, чудесными запонками, шелковым бельем и ласковыми напутствиями, они угодили в лапы этого угрюмого завсегдатая игорного дома. О, это гораздо хуже, чем остаться в школе! Несчастные крошки! Несчастная мать, тоскующая у опустевших кроваток! Мы потом еще раза два встречали мальчиков неизменно в обществе того хмурого господина, но уже ни мы, ни они не осмеливались даже виду показать, что знакомы.
Из Бадена мы отправились в Базель, оттуда в Люцерн и далее, через Сен-Готардский перевал, в Италию. Побывав сначала в Милане, мы затем прибыли в Венецию. И тут я перехожу к самой удивительной части моего повествования. В Венеции есть небольшая улочка, названия которой я но запомнил. Там была лавка аптекаря, куда я однажды зашел купить средство от укусов разных зловредных тварей, которыми кишит этот город. Они здесь так дружно набрасываются на человека - и ползающие, и прыгающие, и зудящие над ухом, что однажды ночью чуть не довели меня до умопомешательства. Так вот, едва я вышел из этой лавки, приобретя флакон нашатырного спирта (он и вправду значительно облегчил мои страдания), как увидел перед собой - в это трудно было поверить! - одного из тех мальчиков, с которыми нас свела судьба по пути в Гейдельберг и в Бадене.
Я описывал вам их чрезвычайно изысканную одежду, когда они были с матерью. Здесь, в Венеции, весь наряд мальчика (а он тоже узнал меня) состоял из какой-то длинной желтой полотняной рубахи. Прежде на ногах его красовались восхитительные сверкающие башмачки, теперь же он был бос. Взглянув на меня, он побежал к ожидавшей его безобразной старухе. Та цепко схватила его за руку, и через минуту они скрылись в одном из людных переулков.
Из Венеции мы поехали в Триест (по Венской железной дороге тогда можно было доехать только до Лайбаха, а движение по Земмерингскому тоннелю не было еще открыто). Как-то во время небольшой остановки между Лайбахом и Грацем один мой товарищ вышел подкрепиться, а когда вернулся в вагон, сообщил: "Я только что видел того свирепого господина из Баден-Бадена с двумя детьми". Разумеется, до этого я рассказывал своим друзьям о мальчике, встреченном в Венеции, и о тех странных изменениях, которые претерпела его одежда. На сей раз мой спутник поведал о том, что дети выглядят бледными, изможденными и одеты в совершеннейшие лохмотья.
Я выходил еще на нескольких станциях и осматривал все вагоны в надежде увидеть мальчиков, но их нигде не было. И с тех самых пор я их больше не видел. Вот и вся моя история. Кто они, эти дети? Что могло с ними происходить? Как разгадать эту загадку? Почему мать оставила их? Почему при ней они были одеты богато и с удивительным изяществом, а через месяц в Венеции один из них был бос и грязен, а потом их видели и вовсе в лохмотьях? Или их отец проигрался в пух и прах и вынужден был продать их одежду? Но как случилось, что из рук благородной, с изысканными манерами, дамы (какой, несомненно, была их мать) они попали к грубой простолюдинке, которую я видел в Венеции?
Перед вами всего лишь одна глава этой жизненной повести, глава, открывшаяся мне, но полная странных загадок. Напишет ли кто последующие или предыдущие главы? Кому известны они? Эта таинственная история может иметь весьма простое объяснение. Ведь я видел только, как двух маленьких мальчиков, одетых с изяществом принцев, разлучили с матерью и заботу о них взяли на себя другие, а две недели спустя один из них бродил босой и выглядел как нищий. Так кто же разгадает эту загадку о Двух Мальчиках в Черном?
