Уильям Конгрив - О юморе в комедии
Аффектация представляет нас такими, какими мы сознательно желаем казаться.
Здесь я должен заметить, что длительная аффектация может превратиться в привычную манеру поведения.
Образ Угрюмца из "Молчаливой женщины" {4} я считаю относящимся к категории юмора. И этого персонажа я выбираю в качестве примера среди многих других персонажей данного автора, ибо хорошо знаю, что многие осуждали его как неестественный и фарсовый. В одном из писем ко мне по поводу некоторых пьес Джонсона {5} вы сами намекнули на то, что он вам не нравится, и по той же самой причине.
Предположим, что Угрюмец человек по природе своей желчный и меланхоличный. Может ли быть для существа с такими свойствами что-либо более докучное, чем шум и крик? Пусть судьей в данном случае будет любой человек, подверженный хандре (а таких в Англии предостаточно). Мы можем ежедневно наблюдать примеры такого рода. В девяти случаях из десяти, если вы обедаете с кем-нибудь вчетвером, трое из компании обязательно раздражаются, если кто другой примется кромсать ножом пробки или царапнет ножом по тарелке. Мера раздражительности в натуре человека и определяет, будет ли тот или иной звук для него неприятным, ибо многие другие на подобные звуки и внимания не обратят. Отлично. Но вы скажете, что Угрюмец в этом отношении настолько экстравагантен, что не может выносить речи или разговора громче шепота. Ясно, что именно эта крайность и делает его смешным и тем самым подходящим для комедии персонажем. Если бы автор придал ему подобные свойства лишь в умеренной степени, не меньше половины зрителей оказались бы на стороне персонажа и осудили бы автора за то, что он пытался придать комическое значение чертам, ничем не примечательным и совсем не смехотворным. К тому же расстояние между сценой и публикой требует, чтобы выступающий на ней персонаж был несколько большего масштаба, чем в реальной жизни: ведь черты лица на портрете человека нередко бывают больших размеров, чем у оригинала, и тем не менее изображение может быть необыкновенно сходным с моделью. Если бы количественная точность соблюдалась при воспроизведении острословия, как многие требуют этого в отношении юмора, во что бы превратились персонажи, которые должны изображать остряков? Если бы какой-нибудь автор решил украсть extempore {Без подготовки, экспромтом (лат.).} диалог между двумя остроумнейшими людьми на свете, ему пришлось бы убедиться, что эта его сценка весьма холодно принята широкой публикой, что, однако, было бы вполне справедливо...
Сэр Джон Доу из той же пьесы является персонажем нарочито аффектированным. Он всюду изображает себя необыкновенно ученым, хотя не только сам, но и зрители прекрасно понимают, что он невежда. К той же категории относятся такие персонажи, как Фрасон в "Евнухе" Теренция и Пиргополиник в "Хвастливом воине" Плавта. Они выступают в обличье храбреца, хотя и сами они и зрители знают, что это совсем не так. Подобная похвальба своей доблестью в человеке действительно доблестном явилась бы чертой, относящейся к юмору, ибо некоторая пылкость темперамента может довести человека до тех крайностей, которые лишь аффектируются упомянутым мною персонажем.
Коб в комедии "Каждый в своем нраве" и большая часть второстепенных персонажей в "Варфоломеевской ярмарке" {6} обнаруживают лишь особенности в повадке, соответствующие воспитанию и профессии изображаемых лиц. В данном случае это не юмор, а привычная манера, усвоенная благодаря обычной жизненной практике. К такого рода персонажам относятся всевозможные деревенские шуты, матросы, торговцы, жокеи, игроки и т. п., которые постоянно употребляют жаргоны или диалекты своего ремесла и профессии. Создавать подобные персонажи можно чуть ли не по определенному рецепту: от автора требуется только одно - набрать несколько подходящих фраз и терминов данной профессии и заставить своих персонажей употреблять их в качестве нелепых метафор в своих разговорах с различными другими персонажами. В ряде новых пьес такого рода персонажи выводились достаточно успешно, но, по-моему, для этого не потребовалось большого труда и таланта: здесь нужна хорошая память и поверхностная наблюдательность. Но подлинный юмор человека нельзя показать в комедии без глубокого проникновения в самое нутро человека, без старательного исследования тех корней, которые его породили.
Если бы я сейчас писал для широкой публики, то мне пришлось бы прибегнуть к более пространному рассуждению по поводу всех этих различий с большим количеством убедительных примеров, ибо я уверен, что без этого они не будут в достаточной мере поняты широкой публикой. Но для того, чтобы мои взгляды на этот счет смогли уразуметь вы, достаточно намека: и я надеюсь, что сейчас вы уже согласны со мной в том, что юмор это не острословие, не дурашливость, не какое-либо физическое или духовное уродство, не аффектация и не своеобразная повадка, но что все это понималось и определялось как юмор.
Мне не хотелось бы пускаться даже в простое описание того, чем является юмор и тем более давать ему точное определение, но раз уж я этим занялся, скажу вам, что для меня заменяет и описание и определение. Я считаю, что под юмором следует понимать {7} некую особую и в каждом данном случае неизбежную манеру вести себя и говорить что-либо, свойственную какому-либо одному человеку, естественно присущую ему и отличающую его поведение и речь от поведения и речи других людей.
Юмор так же соотносится с нами и со всем, что от нас исходит, как феномены соотносятся с существом, - это своего рода цвет, запах, вкус, которыми пропитаны мы и все, что мы делаем и говорим. Деяния наши не столь уж многочисленны и многообразны, все они - ветви одного дерева и по природе своей имеют единый характер. Единству этому можно искусным образом придавать кажущееся многообразие, но изменить суть дела нам не дано: можно различно окрашивать ядро, но немыслимо его изменить. Так, естественное звучание одного инструмента отличается от звучания другого, хотя сами звучащие ноты единообразны. Стараясь скрыть истинную сущность, мы можем постепенно достичь в этом успеха, но никогда не сумеем превратиться в то, чем не являемся: такие попытки всегда будут в известной мере насилием над естеством.
Человек может изменить свои взгляды, но я полагаю, что ему было бы весьма затруднительно расстаться со своим юмором. И ничто так не раздражает, как сознание, что ты бессилен что-либо изменить в этом отношении. Иногда приходится встречаться с людьми, которые может быть и вполне невинно задают вопрос в высшей степени бесцеремонный: "Почему вы так невеселы? Почему не оживлены, не приятны в обществе, не любезны?" Вместо ответа я спросил бы со своей стороны: "Почему вы не красивы? Почему не черноглазы и не сложены получше?" Природа не терпит насилия.
Оба знаменитых философа из Эфеса и Абдеры {8} и посейчас имеют своих сторонников. Одна и та же вещь у одних вызывает слезы, у других - смех. Я не сомневаюсь, что вы замечали, как некоторые люди смеются, когда они сердиты, другие молчат, третьи громко выражают свои чувства. Тем не менее я не считаю, что сам гнев здесь в большей или меньшей степени различен у этих трех людей, но думаю, что главную роль играет в данном случае юмор, который и заставляет их выражать свое чувство тем или иным образом. Столь же разнообразны и выражения удовлетворения чем-нибудь. Одного человека свойственный ему юмор побуждает уединиться, когда что-либо доставило ему неожиданное удовольствие: он радуется в одиночестве и даже считает особым наслаждением делать из своей радости тайну. Другой словно поджаривается на угольях, пока не получает возможности сообщить о своей радости всему свету: для полноты блаженства ему нужно, чтобы и другие были осведомлены о его счастье. Сходные результаты мы наблюдаем, когда человек охвачен горем или какой-нибудь иной страстью. Бесконечно разнообразны проявления любви и воздействия этого чувства на различные юморы. Но тут лучшими судьями являются дамы, имеющие много поклонников. Раз уж речь зашла о дамах, думается, можно сделать кое-какие наблюдения над юмором и у прекрасного пола, поскольку они бывают так любезны, что поставляют персонажей для комедии. Должен признаться, что ни разу еще мне не приходилось замечать в женщинах то, что я считаю подлинным юмором. Может быть, страсти настолько владеют лицами этого пола, что не дают развиваться их юмору. А может быть, из-за природной холодности дам юмор не достигает у них той степени экстравагантности, какая бывает свойственна мужчинам. Ибо если в женщине что-либо и может показаться комичным или смехотворным, то это не более, чем какая-нибудь внезапная блажь или аффектация. Мы называем женщин слабым полом, но думаю, что истинная причина здесь та, что наши безумства куда сильнее, а прегрешения - значительнее.
Могут подумать, что разнообразие юморов, которое широко распространяется среди рода человеческого, являет собою категорию бесконечно варьирующуюся словно для того, чтобы поддержать искусство комедии. Но если мы внимательно обдумаем этот вопрос и тщательно установим отличие одних юморов от других, то, мне кажется, обнаружим нечто совершенно противоположное. Ибо если даже считать, что в каждом человеке есть нечто присущее лишь ему одному и свой особый юмор, то не у каждого человека он имеется в таком количестве, чтобы носитель его стал явлением примечательным. Или: если многие даже и становятся примечательными, благодаря своим юморам, далеко не все эти юморы забавны. Кроме того, следует не только разуметь, какой юмор забавен, но также в какой мере он забавен, что именно в нем подчеркивать и показывать, а что оставлять в тени, как лучше демонстрировать его публике, вводя подготовительные сцены и противопоставляя его другим юморам в одной и той же сцене. Иногда из-за ошибочной оценки юморы тех или иных людей могут противопоставляться друг другу и в том случае, когда между ними нет никакого существенного различия, а тут или там имеется лишь большее или меньшее количество одних и тех же черт, в зависимости от большей или меньшей флегматичности или холеричности или других признаков темперамента в том или ином человеке, которые и являются источником юмора.
