Интернет-журнал Виноградова - Номер 3, Осень 2009
– А смысл? Игра вообще весь софт помяла. Лезет куда не нужно. Хуже вируса. Хотите, гоночки принесу вам шикарные?
Борис Олегович с тоской посмотрел на монитор. На зелёно-голубом шаре копошились миллиарды забавных человечков. Строили, ломали, любили, убивали, воевали, смеялись и плакали. Весёлые тупые человечки. Жалко, конечно, было расставаться с ними, хотелось добраться до финиша и посмотреть, чем же всё закончится.
– Давай, – махнул рукой Борис Олегович.
– Форматнуть бы.
– Занимайся, тебе видней. И гонки не забудь принести, – босс подошёл к панорамному окну и уставился на ангелов, парящих над бесконечными розовыми облаками далеко внизу.
– Пароль скажите.
– По моим инициалам. БОГ.
Format C – ловко набрали на клавиатуре пальцы сисадмина.
Мнемозина Помпадур
Месть Нибелунга
Он вредный. Очень.
– Ты чего всё спишь, мне скучно, вставай! – требует он на своём языке и идет хулиганить.
Потому что я не встаю. Мне лень.
Я закрываю глаза.
Потом с ужасом открываю. Он что-то свалил с грохотом.
Ага. Пульт от телевизора. Цел, как ни странно.
– Ну, обормот, дождёшься тапка!
Его не видно. Толстый, а шустрый. Заныкался куда-то.
Падаю в кровать.
Только начинаю засыпать – опять шум падающих предметов с высоты.
Горку книжек свалил на пол. Разлетелось по всей спальне моё чтиво.
Вон, "Айседора" валяется кучей. Хана книге. 500 рублей стоила.
Хватаю тапок.
– Эй, ты, выходи!!!
Нету засранца.
Нда-а-а-а, уже не заснешь.
Делаю вид, что вставать не собираюсь. Слежу из-под ресниц. Вот он вылез из укрытия и смотрит в мою сторону. Ага… Полез на комод. Исследует, как закреплен телик. Лапой. А ведь, гад, никогда днем этот прибор его не волнует. Стоит и стоит себе. Чтоб он его домогался! Теперь, вот, пытается свалить. Понимает: «Шуму будет о-го-го! "Эта" встанет тогда уж, точно. Даже вскочит, как фурия, и будет бегать за мной. А я от нее. Воооот, что надо-то! Побегаем, хозяйка! Подъём, я сказал! Шевели лапами на кухню! Сыпани мне в миску жратвы! Я ваще-та есть не хочу. Мне скуууучно!»
Элоиза
Отрывок из романа "Несколько эпизодов из жизни людей и демонов"
Департамент Воздушных Мытарств. Частный Суд. Отдел Чревоугодия.
«… Я собрана. Спокойна. Все действия чётки и своевременны. Я работаю. Я профессионал.
Звон хрустальных колокольчиков в воздухе: это вызов от дежурного диспетчера. Слышу голос Зараэля (сегодня его смена):
– Нат, приготовься. Новый клиент.
Я держу сферу восприятия. От моих пальцев тянутся нити, на конце каждой из которых – образ или событие. Нити невидимы, неощутимы, и на самом деле их не существует вовсе. Это лишь аллегория, позволяющая описать, как я работаю. И в то же время для меня они сейчас более чем реальны. В них сконцентрировались все мои чувства: зрение, слух, осязание, обоняние, вкус, интуиция. Сквозь них изливается вся моя сила: сила воздушного демона одиннадцатого ранга.
В сферу влетает что-то свежее, прозрачное, трепещущее. Человеческая душа. Я делаю быстрое сканирование и разворачиваю картинку, исходя из психодуховных особенностей клиента.
Безбрежный купол лазурного неба. Изумрудно-шёлковая трава. Солнца нигде не видно, но свет льётся отовсюду. Контуры чёткие. Цвета яркие. Изображение полностью объёмное.
Василий – а нового клиента зовут именно так – дико озирается. Выглядит он не очень. По материалам дела: тридцать восемь лет. На вид можно дать и все пятьдесят. Или даже больше… Тощая костлявая фигура. Из одежды – какая-то рванина. Лицо – в противовес общей худобе – отёкшее, одутловатое, с кожей нездорового, застойно-медного оттенка. На носу и щеках проступает сетка красных прожилок. Под глазами набрякшие мешки. Волосы грязны, всклокочены. На макушке запеклась чёрная корка.
Да, первое время после смерти они выглядят практически так же, как в последние мгновения жизни.
Василий видит меня. Моё лицо напоминает беломраморный лик античной статуи. Золотистые локоны рассыпаются по плечам. Бирюзовое одеяние до пят драпируется эффектными ниспадающими складками.
Василий трёт глаза. Он ещё не понял, что с ним случилось. Хотя интуитивно уже догадывается.
– Где я?
– А как ты думаешь, Вася? – мягко отвечаю я вопросом на вопрос.
– Вроде ж, зима была, – бормочет клиент.
– Была, Вася, – соглашаюсь я. – Только теперь это уже неважно.
Василий оглядывает свои руки. Кисти мелко подрагивают. Переводит взгляд на живот, ноги, ступни. Его ноги босы и имеют грязно-серый цвет. Травинки проводят по ним своими острыми кончиками, перебираемые ветром.
– Я… в раю?
– Как бы тебе сказать, Вася… Не совсем.
На границе сферы замерли двое Проводников. Даже пребывая на самом краю моего поля зрения, они неприятно режут глаза своим свечением. Регламент предписывает им не заходить в сферу без крайней необходимости. Проводники напряжённо следят за моими действиями, готовясь отразить атаку, как только она начнётся. Я им не нравлюсь.
Клиент, наконец, закончил изучать собственный облик и вперился взглядом в меня. Белки его глаз желтушны. Пара сосудов на склерах лопнула, растекаясь розовыми облачками.
– Ты… кто? Ангел?
– Я – твоя совесть, Вася.
Свет, пронизывающий атмосферу, тускнеет. Трава приобретает пепельный оттенок. Я придвигаю к Василию высокое, выше человеческого роста, зеркало. Зеркало совершенно обычное и отражает то, что перед ним находится. Но человек почему-то пялится на собственное отражение, как на откровение свыше.
– Там… что? – тычет он в стекло трясущимся пальцем.
– Там – ты. Это зеркало, Вася.
– Не-е-е… Не я! Там – не я. Вот же я!…
Перед нашим общим взором пролетает мимолётный образ. Узкое худое лицо парня лет восемнадцати. Забавный нос с широким закруглённым концом. Выступающие скулы. Впалые щёки в веснушках. Каштановые волосы слегка кучерявятся и торчат в стороны неприглаженными вихрами.
– Нет, Вася. Таким ты был двадцать лет назад. А теперь ты – вот.
Я плавно указываю на отражение. Картинка в зеркале меняется.
… Заснеженное пространство. Сугроб в проулке между двумя глухими заборами. В сугроб впечатана тёмная скорченная фигура. Тело лежит лицом вниз. Оно выглядит уже застывшим. Картинка наезжает на зрителя. Становятся различимы детали. Чёрная заскорузлая пятка на фоне белого снега. Дыра на штанах – сбоку, выше колена. Что-то липкое, бурое склеило волосы на макушке.
– Нет, – шепчет клиент. Его рука машинально тянется к темени, чтобы ощупать оставшуюся там корку. – Кто меня? Кто меня так?!
– Какая разница? Ну, если угодно, твой последний собутыльник. Вы с ним там же и познакомились, где сели потом пить. Только умер ты не от этого. Травма лёгкая: так, только кожа лопнула. Ты даже боли не почувствовал. Ты просто уснул в снегу. И там же замёрз. Славная кончина.
– Протестую! – дёрнулся один из Проводников. – Последняя фраза носит оскорбительный характер! Это попытка оказать психологическое давление на человека.
– Протест принят, – пожимаю я плечами. – Я изменю формулировку. Бес-славная кончина. Это не психологическое давление. Это констатация факта.
– А что ж я там… – бормочет Василий. – Что ж я там – так и лежу до сих пор?
– Ну, прошло всего два часа с момента смерти. Светает у вас сейчас поздно… Место глухое… Полагаю, тело пролежит ещё не меньше суток, прежде чем кто-нибудь его найдёт. Искать тебя некому…
– Как некому?… Как – некому?!! А Верка?! Что ж она, сука ебучая… Уй!…
Василий в ужасе прихлопывает собственный рот ладонью. За последние пятнадцать лет бранные слова столь часто вылетали из его уст, что стали как бы основным языком для выражения мыслей. И эмоций. Они и сейчас сорвались по старой привычке, автоматически, в неразрывной ассоциативной связи со словом «Верка». И только теперь его уму, не скованному более протравленным алкоголем мозгом, открылся их подлинный смысл. А дух, освобождённый от оков плоти, содрогнулся от стыда.
– Где Вера? – спрашивает он изменившимся голосом. – Что с ней?
– Забыл, Василий? Не живёт с тобою Вера Сергеевна. Уже шесть лет, как не живёт.
– Где… где она? Она ж живая должна быть!
– Да живая, живая. В деревню уехала, к тётке. Опостылела ей такая семейная жизнь, какая у вас получалась.
Новая картина в зеркале. Усталое лицо женщины неопределённого возраста. Волосы гладко зачёсаны назад и стянуты где-то на затылке. Причёска подчёркивает нездоровую полноту: в юности она такой не была. Выцветшее платье, когда-то бывшее синим. Выцветший взгляд глаз, когда-то бывших голубыми.
