Ричард Райт - Человек, который жил под землей
Давно он здесь? Не поймешь; он еще не привык к этой жизни; пение прихожан возбудило в нем такое сильное чувство, что ему показалось, будто он тут давно, однако разум говорил, что времени прошло мало. В этой тьме единственным мерилом времени для него был недолговечный огонек спички. Он пополз обратно но норе к коллектору, раскаты хора стали стихать и вскоре совсем смолкли. Он добрался до начала норы, услышал шум потока, и время снова ожило для пего, расчлененное на мгновения этим плеском.
Дождь, должно быть, утих, потому что вода спала и доходила ему только до щиколоток. Рискнуть, вылезти на улицу и попробовать спрятаться где-нибудь еще? Но его наверняка поймают. При мысли, что опять надо будет бегать и прятаться от полиции, он весь сжался. Нет, он останется и придумает, как от них улизнуть. Но тут-то что делать? По тоннелю он дошел до следующего колодца и остановился в нерешительности. Из круглых отверстий вдруг вырвались золотые стрелки и уперлись в воду. Да, уличные фонари... Наверно, уже вечер...
Он шел по воде еще четверть часа, без всякой цели, осторожно шаря впереди шестом. Вдруг остановился, напряженно уставясь в одну точку. Что это? Непонятный, но как будто знакомый предмет и привлекал его, и отталкивал. Под желтыми лучами, пробивавшимися сквозь отверстия в люке, в груде сора - крохотное детское тельце, наполовину залитое водой. Подумав, что ребенок жив, он бросился было спасать его, но обострившиеся чувства подсказали, что тело мертвое, холодное - ничто, как пение мужчин и женщин в церкви. Вода распускалась пеной около крохотных ножек, крохотных рук, крохотной головы и мчалась дальше. Глаза были закрыты, словно он спал; кулаки сжаты, словно он сердился; рот чернел, разинутый в беззвучном плаче.
Он выпрямился и перевел дух с ощущением, будто он целую вечность наблюдал за этой мраморной водой, равнодушно обтекавшей сморщенное тельце. Он чувствовал себя обреченным, как тогда, когда его обвиняли полицейские. Он невольно поднял руку, отогнать видение, но рука бессильно упала. Наконец он поборол оцепенение: закрыл глаза, вытянул правую ногу и носком размокшей туфли спихнул труп ребенка в поток. Не открывая глаз, он видел, как вода подхватила маленькое тело и, вертя, унесла в темноту. Его передернуло, он открыл глаза, вдавил кулаки в глазницы и долго слушал, как в мрачной темноте бежит вода.
Побрел дальше, ощущая время от времени, как ускоряется течение - здесь в тоннель выливался сток из очередной трубы, и вода вокруг его ног поднималась выше. Через несколько минут он опять оказался под люком, сквозь который глухо доносились уличные шумы. Трамваи и грузовики, подумал он. Поглядел под ноги и увидел застойное озерцо серо-зеленой жижи; иногда из нее вырывался блестящий фиолетово-синий пузырь газа и лопался на поверхности. Потом другой. Он повернулся, потряс головой и, кривя губы, зашлепал обратно, к пещере возле церкви.
В пещере он сел и прислонился спиной к земляной стене. Руки и ноги у него слегка дрожали. Чуть погодя он успокоился и уснул. Проснулся озябший, тело было как чужое. Надо было уходить из этого поганого места. Но уйти значило попасть в руки полиции, которая несправедливо его обвинила. Нет, он не может выйти на свет. Он вспомнил, как они его били и как он подписал признание - признание, которого даже не прочел. Они заорали: "Расписывайся!" - а он к тому времени так устал, что подчинился - лишь бы кончилась боль.
Он стоял и шарил руками в темноте. Церковное пение смолкло. Сколько он проспал? Он не имел понятия. Однако усталость прошла, и хотелось есть. Он вдруг осознал, что не может прийти к решению и нервно сжал кулак. Сделал несколько шагов и споткнулся о ржавый кусок трубы. Поднял его, нащупал зазубренный конец. Да, тут есть кирпичная стена, можно ее пробить. Что он за ней найдет? С улыбкой он нашарил в темноте кирпичную стену, сел и от нечего делать принялся долбить сырой цемент. Шуметь нельзя, предостерег он себя. Потом ему захотелось пить, но воды не было. Либо надо как-то убивать время, либо выходить наружу. Цемент поддавался легко; он вытащил четыре кирпича, и из дыры потянуло. Он испугался, замер. Что там? Он долго выжидал, но ничего не произошло; тогда он снова стал ковырять стену, медленно, бесшумно; расширил пролом, пролез через него в темное помещение и наткнулся на другую стену. Ощупью двинулся по ней вправо; стена кончилась, пальцы шарили в пустоте, как усики насекомого.
Сунулся дальше, нога наткнулась на что-то деревянное, полое. Что это? Потрогал пальцами. Ступеньки... Нагнулся, снял туфли, поднялся по ступеням и увидел желтую полоску света, услышал тихий голос. Заглянул в замочную скважину: на белом столе лежало голое, воскового цвета тело мужчины. Низкий вибрирующий голос бормотал какие-то слова, все время на одной ноте. Он выгнул шею и поглядел наискосок, чтобы увидеть говорящего, но тот был вне поля зрения. Над голым телом висел громадный стеклянный сосуд с кроваво-красной жидкостью, а от сосуда вниз тянулась белая резиновая трубка. Он придвинулся к двери и увидел краешек черного предмета, обитого розовым атласом. Гроб, выдохнул он. Похоронное бюро... Кожу стянуло паутинным кружевом льда, он вздрогнул. В глубине желтой комнаты раздался гортанный смешок.
Он повернул назад. Спустившись на три ступеньки, он сообразил, что где-то здесь должен быть выключатель; пошарил по стене, нашел кнопку и нажал; свет хлестнул по зрачкам с такой силой, что он на минуту ослеп, стал беспомощным. Зрачки сузились, он сморщил нос от странного запаха. Он тут же вспомнил, что этот запах смутно чувствовался и в темноте, - а свет помог ощутить его в полную силу. Какое-то вещество, которым бальзамируют, подумал он. Он спустился с лестницы и увидел штабеля досок, гробы, длинный верстак. В углу стоял ящик с инструментами. Ага, инструменты пригодятся, чтобы пробивать стены. Он поднял крышку ящика и увидел гвозди, молоток, ломик, отвертку, лампочку с патроном на длинном шнуре. Отлично! Надо утащить к себе в пещеру.
Он уже хотел взвалить ящик на плечо, как вдруг заметил за топкой парового котла дверь. Куда она ведет? Попробовал открыть ее, по она была заперта основательно. Без лишнего шума он изломал ее ломиком; дверь открылась на скрипучих петлях наружу. В лицо пахнул свежий воздух, и он услышал приглушенный, далекий рев. Осторожней, напомнил он себе. Открыл дверь пошире, оттуда выкатился кусок каменного угля. Бункер... Видимо, дверь вела в другой подвал. Рев стал громче, но происхождение его было непонятно. Где он? Ощупью перебрался через угольную кучу и в темноте двинулся дальше но усыпанному крошкой полу. Рев доносился как будто сверху, потом снизу. Ладонь скользила по стене, наткнулась на деревянный выступ. Дверь, прошептал он.
Рев замер на низкой поте; но синие у пего побежали мурашки. Казалось, с ним ведет какую-то игру человек гораздо умнее его. Он прижал ухо к двери. Да, голоса... Боксерский матч? Голоса звучали близко и отчетливо, по он не мог понять, радуются там или огорчаются. Он повернул ручку, замок мягко щелкнул, и дверь пружинисто толкнула его. Он боялся открыть дверь, по удивление и любопытство взяли верх. Он распахнул дверь на себя, и в дальнем конце подпала увидел раскаленную докрасна топну. Метрах в трех была еще одна дверь, приоткрытая. Он подошел к ней и выглянул и пустой высокий коридор, исчезавший в хитросплетенной тени. Зычные голоса гремели где-то совсем рядом, дразнили любопытство. Он шагнул в коридор, голоса загремели еще громче. Крадучись дошел до узенькой винтовой лестницы наверх. Он поднимется туда во что бы то ни стало.
Пока он поднимался но винтовой лестнице, голоса накатывались на пего сплошной волной, потом, достигнув предельной громкости, утихали, но слышны были все время. Впереди горели красные буквы: ВЫХОД. Наверху он остановился перед черным, вяло колышущимся занавесом. Раздвинул складки, и взгляду его открылась вогнутая глубь, устланная бессчетными гроздьями мерцающих отсветов. Под ним теснились человеческие лица, они смотрели вверх и что-то кричали, скандировали, свистели, смеялись. А перед лицами, высоко на серебристом экране, корчились тени. Кино, сказал он, и с его губ сорвался запоздалый смешок.
Он стоял в ложе кинотеатра, и, так же как в церкви, ему захотелось остановить этих людей. Над своей жизнью смеются, с изумлением подумал он. Кричат и свистят собственным ожившим теням. Сострадание воспламенило фантазию. Он вышел из ложи и зашагал по воздуху, зашагал к зрителям; паря у них над головами, он протянул руку, чтобы коснуться их... Картина растаяла - он опять стоял в ложе и смотрел на море лиц. Нет, этого нельзя сделать; их не пробудить. Он вздохнул. Эти люди - дети: живут во сне, просыпаются при смерти.
Повернулся, раздвинул черный занавес и выглянул наружу. Никого не увидел. Когда он спустился по белой каменной лестнице, навстречу вышел человек в хорошо подогнанной синей форме. Он так привык находиться под землей, что ему казалось, он может пройти мимо этого человека, как призрак. Однако человек остановился. Остановился и он.
