Майя Луговская - Проливной дождь
Борису нравилось в Валерии, что тот читает, записывает, заучивает, потому и запоминает. А Наташа и так помнит, что не прочтёт, что надо и что не надо — всё. Значит, голова так устроена. Валерий как-то про неё сказал: «Самая способная на факультете. Защитит диплом, и сразу в аспирантуру возьмут. Конечно, если сама захочет». А чего она хочет, того она ещё сама не знает. От неё всего можно ждать. Но чего захочет, того добьётся, это уж обязательно. А Валерий, пусть умён, а вот понять не может, что у Наташи он под наблюдением. Изучает она его и неспроста. Видать, очень для неё важно, как и в какой момент он себя покажет. Борис не раз уже замечал, как только Валерий поступит справедливо или примет какое-нибудь ответственное решение, Наташа засияет. И ведь чувствует всё, как никто. Почувствовала же, что неприятно мне слушать о Тамарке, так она, как назло, всё о ней да о ней и знай нахваливает. И какая там она необыкновенная — баба как баба, такая же, как и все. И, вспомнив о Тамарке, Борис опять ощутил непонятное, не то чтобы ревнивое, но неприятное чувство.
Ведь за день до того, как Наташа с Никандровной пошли гулять к заброшенному посёлку, Борис там побывал и напоролся на Тамарку.
Ехал он в сельпо за продуктами мимо посёлка, слышит — движок работает. Посёлок уже несколько лет был заброшен, экспедиция поработала, установила запасы железа и ушла. Домов никаких не осталось. А подъехал, видит — буровая. Откуда она взялась? Он туда, не померещилось. Двое у станка. Один, кореец, молчит, другой, Петром звать, русский, из Иркутска. Разговорились. Их бригада работает от управления. Задали им здесь несколько контрольных точек на железо, бурят на триста метров. Жильё себе сколотили. Не успел Борис его расспросить, как подходит к ним женщина, походка вёрткая такая. Он спрашивает Петра: «Это кто?» — «А это с нами, Тамарой Николаевной звать». Тут и она подошла. Смотрит на неё Борис — узнаёт и не узнаёт. Драная, как кошка, в морщинах, а глазищи как были зелёные, кошачьи, такими и остались, и щурится по-кошачьи. «Здравствуй! — говорит. — Давно с тобой не виделись». И руку Борису протягивает с большим фасоном. Он её руку в свою взял да как стиснет во всю силу. Она даже в лице переменилась, но промолчала. «А тебя-то какой чёрт сюда занёс? — спрашивает её Борис. — Ты как сюда попала?» Она отвечает: «Почему чёрт, может, ангел. — Улыбнулась и левой рукой правую растирает, видать, здорово он её прихватил. — Я здесь с мужем. Он мастером работает. Приходи в гости, познакомлю». И с таким достоинством всё это преподносит, всем видом хочет показать, что у неё с Борисом никогда ничего не было. Смотрит, как святая, будто с этой самой Тамаркой он в кабине не ночевал и вместе с ней ни разу пол-литра не раздавил. Забыла, как будто всё забыла.
Борису ничего не оставалось делать, как сесть в машину и уехать. В сельмаге он купил, что было надо, опять мимо посёлка проезжает, и что-то подмывает его свернуть на буровую, порасспросить Петра. «Скажу, что воды в радиатор долить надо».
Корейца не было, у буровой Пётр. «Ну, как вы тут?» — спрашивает его Борис. «Хорошо. Как видишь, работаем. А за водой придётся тебе к ручью сходить, у нас здесь нет». Опять о том, о сём поговорили. Борис разговор так направляет, чтобы побольше про мастера разузнать, и никак это у него не получается. Но всё же выведал. Мастер их, по фамилии Божан, муж, значит, Тамарки, в управлении работает недавно. Мужик рискованный. Там зачислили его сразу, потому что на такую тяжёлую работу охотников мало. Мастер он хороший, справедливый, норму они перевыполняют, и вообще грамотный и специальностей у него много. Тамара Николаевна готовит им здесь еду и вообще женщина очень даже уважительная. Где её Божан отыскал, Пётр не знает, только в управление они уже вместе приехали.
Пошёл Борис к ручью за водой, хотя вода ему эта совсем и не нужна была. Шёл он как дурак, для виду и чуть было не наткнулся на Тамарку. Заметил их в траве. Он, значит, Божан, лежит лицом вниз, а она, Тамарка, сидит рядом и гладит его по волосам, шевелюра богатая. И так она гладит, что можно с ума сойти… А лицо у неё — как на картине. Они не заметили его — как прошёл к ручью, как ушёл… Тогда и мелькнула у Бориса мысль, вот ему уже за тридцать, и никогда в своей жизни этого он не знал, чтобы какая-нибудь баба с ним вот так, как Тамарка с этим.
Ехал и думал: ну их к чёрту. Сама оторва и, видать, связалась с таким же, только его и ждала, кошка драная. Теперь мимо посёлка ездить не буду, лучше дам кругаля, пропади они пропадом. И всё же не удержался, рассказал Наташе, что бичаги в посёлке появились. Про Тамарку, конечно, ни слова. Не сказал бы ей, не потащилась бы она туда с Никандровной, это уже наверняка. А теперь своим носом что-то учуяла и всё о Тамарке да о Тамарке. Конечно, может, она так, простосердечно, без всякой подковырки, всё это ему рассказывает, не понимает, что красным машет перед быком. А он, делать нечего, должен слушать со всеми подробностями. И всё, что Наташа ему рассказывает, как будто сам видит, видит и переживает.
…Добрались они с Никандровной к посёлку уже совсем затемно. Пустырь. Вокруг одна свалка. Как-то не по себе им стало, решили повернуть обратно. Вдруг огонёк заметили, ну и пошли на него. Домишко маленький, только что название, но всё же домишко, окна застеклённые. Постучали. Довольно долго не было ответа. Потом услышали: «Кто там?» — женский голос. «Геологи, — отвечают, — из отряда, ваши соседи». — «Сейчас, сейчас открою, пожалуйста, подождите минутку», — голос звонкий, приветливый. Дверь женщина открыла, а сама волосы в пучок забирает, высоко на затылке их закручивает, лицо всё освободила. Глаза зелёные, вразлёт, скулы заострённые, шея длинная. Халатик голубой накинула, байковый.
А Борис думает: эти её манеры мы знаем — шею вытягивать.
«Проходите, проходите, — говорит. — Мы уже слышали, что рядом с нами геологи. Вы уж нас извините, что врасплох застали. И как хорошо вы сделали, что зашли!»
Всё помещение — одна комната на всех. Обстановка — нары, стол да табуретки. Лампочка на потолке горит от движка. Печка-времянка. Вот и всё. Тамарка-то встала, а сам лежит. Раз уж вошли, вроде и подыматься ему неудобно, небось в кальсонах. За ним на нарах, тоже под одеялом, кореец — одной рукой транзистор настраивает, музыку ловит, в другой — мячик на резинке, с ним играет. «Не обращайте внимания, вы уж их извините, — Тамарка говорит, — пусть лежат, весь день работали, устали. Здесь у нас всё по-походному. Сейчас, сейчас я чай поставлю. Усаживайтесь. — Табуретки им придвигает, стол скатертью накрыла. — У нас и варенье для вас найдётся, сейчас, сейчас. Это муж мой, — на лохматого показывает. — А это — Ким. Не его смена, отдыхает лапонька. — К корейцу обращается: — Выключи-ка свою музыку. Что поговорить не даёшь?»
Наташа смутилась, не вовремя пришли. Но Вероника Никандровна, как ни в чём не бывало: «Лежите, лежите, очень даже хорошо. Мы и не разрешим вам подниматься. Чаю выпьем с удовольствием». И начинает разговор так просто, будто сто лет со всеми знакома. Наташа, уж какая бойкая, и то удивляется. Только кореец молчит, ни слова, как с ним Никандровна ни заговаривает, транзистор свой выключил и только мячик на резинке — вниз и вверх, вниз и вверх.
«И как же у вас здесь хорошо, и тепло, и чисто. Повезло вам с такой хозяйкой». Тамарка улыбается, а Божан Никандровне: «Повезло не то слово. Жизнь она мне вернула». И всё о себе как на ладони выложил. И о том, что сидел два раза тоже рассказал. Первый раз посадили — приписки к нарядам делал, ребят хотел заинтересовать, чтобы лучше работали. Он мастером тогда был на авторемонтном заводе, на Украине. Мало одному надбавки показалось, донёс, решил — себе больше берёт. Он этого не стерпел, врезал ему как следует, так, что тот в больницу угодил. Отсидел. Вернулся. Жена не ждала его, с другим связалась. Он всё ей оставил: и дом, и обстановку всю. С одним чемоданом к братёнку в село. Встретили его там с приветом, с угощением, стол накрыли, гостей наприглашали. А он весь в своих переживаниях. Выпили. Кто-то возьми да и скажи про него: «Без кола и двора остался, зато с рогами». Не сдержал себя, опять врезал. Ещё три года схлопотал. Ну, а потом на шахтах, и механиком, и буровым мастером, как и сейчас.
Всё это он им запросто излагает, а Тамарка с таким участием ему: «Божан, ты мой обожан, ну не волнуйся. Всё у нас с тобой так хорошо…»
«Очень хорошо, — думает Борис, — трепалась, трепалась и удостоилась на свалке жить, на нарах спать». Наташин рассказ вызвал в нём только раздражение против Тамарки. Для себя он решил больше с ней никогда не встречаться, но и отряду не видать Тамаркиных оладий.
Начал он с Валерия.
— Зачем нам тащиться к такому сброду?
Валерий поначалу отнёсся довольно безразлично:
— Как они хотят. Что тут такаго особенного, можно и заехать. Я, лично, не возражаю. — Он весь этот день был очень занят, составлял для Москвы месячный отчёт, и было ему ни до кого и ни до чего. А Наташа услышала, как Валерий прореагировал, и просияла.
