Айвен Саутолл - Джош
- Ты высокого роста для своих лет, Джошуа. Да-да, представь себе. Но надо будет, чтобы ты тут поправился. - То есть считает его долговязым и хилым. И вдруг вытянулась и поцеловала в щеку, вот уж не ожидал. Влажный, холодный поцелуй, пахнет крепким чаем. - Ты красивый мальчик. Твой отец был паренек хоть куда. По нем тут некоторые страдали. Как поживают все?
- Спасибо, хорошо.
- У тебя голос уже сломался! Какая жалость. Мне так не терпелось услышать твое красивое детское сопрано. Выходит, ты его дома оставил? Ну, стихи твои, надеюсь, у тебя в чемодане, их ты не забыл захватить?
Джош, поеживаясь и с трудом сдержав вздох:
- Не забыл, тетя Клара, они со мной. (Но не для ваших глаз, разве только из моих собственных рук.)
- Тогда идем. Билет у тебя наготове? Дай его мне. Бери чемодан. Здесь не оставляй.
Он и не собирался его нигде оставлять.
И пошли от бледных станционных шарообразных фонарей по темной аллее между двумя рядами деревьев, тихо шелестящих на ветру, совсем как в туннеле, и неба не видно, только чуть просвечивает на закате. Ее пальцы по-прежнему у него на рукаве, властно ведут и не дают сменить руку, в которой чемодан. Мысли у Джоша недобрые, в висках стук, рука онемела, разбирает досада: надо же, за ручку ведет, как маленького!
- Твоей сестре уже шесть лет. Я до сих пор не получила фотографий. Напомни маме, пожалуйста. Мои слова не действуют, а из рождественских поздравлений раз в году много не выжмешь. У вас дома наверняка есть фотоаппарат. Твой папа, когда последний раз сюда приезжал, без конца все щелкал.
А вам-то что, тетя Клара? Но не вслух, чтобы не услыхала. Зачем вам карточки? Достаточно посмотреть на одного какого-нибудь Плаумена, и можно считать, что видел их всех.
- Идем же, Джошуа, подымай выше ноги. Ты cдерешь себе подметки.
Меня, между прочим, зовут Джош, с вашего позволения. С какой стати вы меня так именуете? Но опять же не отважился сказать это вслух. А чемодан тянул назад, гнул к земле. Вот деревянные мостки, доски уложены поперек, неровные, специально чтобы споткнуться человеку, когда он устал, и освещение плохое, а за мостками - дорожка, посыпанная гравием, тащись вверх по косогору, понукаемый тетиклариной властной рукой. Лошадь, груженная как вол.
А далеко вверху - удивительно, до чего далеко, - злой фонарь отмечает конец тропы. Сдохнешь, пока дотащишься до этого фонаря, Джош, а далеко ли еще оттуда придется тащиться? За деревьями по всему склону мерцают желтые окна домов - что за люди в них живут, интересно знать. Сильно пахнет коровьим навозом, а тетя Клара говорит без умолку, Джош только старается покряхтывать к месту. Откуда столько коров, пахнет, как на скотном дворе. Джоша даже передернуло неизвестно почему, так и чудятся в теплой темноте потные вздрагивающие бока, горячие фыркающие ноздри, слюнявые растянутые рты, жующие жвачку, и глаза такие же злые, как вон тот уличный фонарь. Где-то кричат ребята, похоже совсем маленькие, им бы давно пора спать, и слышна фальшивая песня того пьяного весельчака из поезда - он зигзагами взбирается по косогору, тоже держа курс к фонарному столбу. Тетя Клара говорит сокрушенно:
- А ведь хороший мальчик, много лет у меня занимался, очень жаль, что ты его встретил в таком виде. Он теперь каждый субботний вечер вот так.
Да видел я пьяных, тетя Клара, тысячу раз... Но сказать этого Джош не успел, слова выскочили у него из головы, потому что он поскользнулся и тяжело плюхнулся на землю, а тетя Клара над ним всплеснула руками:
- Ты что же, сел прямо в навоз, глупый мальчик? Джош в ужасе:
- Не зна-аю!
- Господи боже! Что это с тобой? Разве ты не видишь, куда ступаешь?
- Конечно, не вижу, тетя Клара. Ведь темно. - Джош с трудом встает, ему страшно ощупать сзади штаны. - Проклятые коровы! С какой стати они здесь шляются и поганят дорогу?
Он отковылял к обочине, трет ботинки о траву, очищая подошвы. И весь передергивается от омерзения:
- И на одежде есть? - спрашивает тетя Клара.
- Нет, нет, нет! - кричит он, чуть не рыдая.
- А то мне придется облить тебя из шланга.
- Не придется, тетя Клара.
- У тебя очень слабое ночное зрение. Тебя надо кормить морковью. Я, например, все вижу, а мне семьдесят три года. В этих местах нельзя расхаживать, задрав нос в небеса. Здесь живут коровы.
Джош огрызнулся:
- Почему же их здесь не держат за загородкой на выгоне, как у нормальных людей?
- В это время года? Там сейчас голая земля. Трава осталась только по обочинам дорог. Ну, довольно, пошли. Что ты так возишься? Бери чемодан. Идем вот сюда. Здесь ближе.
Свернули прямо в черную, неосвещенную, траву, она достает до колен и сухо шуршит под ногами, будто переходишь вброд бумажную реку. Джош бредет ощупью, принюхиваясь, всматриваясь, не побывали ли и тут коровы.
- Что ты все время спотыкаешься? Иди-ка вперед. Разве тебе не видно тропинку? Ах ты, господи, у тебя совсем плохое зрение. Плохо питаешься, должно быть. Чем только тебя дома кормят?
- Пищей.
- Ну, этим словом покрывается немало преступлений. Почему ты так плетешься? Ты что, хромой? Может быть, у тебя одна нога короче, а другая длиннее?
- Да нет же! Это из-за чемодана. Тяжело очень.
- Не должно быть тяжело. Такому большому мальчику. Все Плаумены, без исключения, прекрасно физически развиты. Ты, наверно, слишком быстро растешь. Надо будет попить пивные дрожжи и рыбий жир. Как это я сразу не догадалась, когда мне сообщили, что ты пишешь стихи. Неподходящее дело для здорового мальчика. Ты спортом занимаешься?
- Да, тетя Клара, конечно, занимаюсь!
- Чем же именно?
- Много чем, тетя Клара! Бегаю. В крикет играю. Да мало ли чем еще!
- В крикет? Ага... это я и хотела услышать. И в футбол тоже?
- В футбол зимой, тетя Клара. Не сейчас же.
- А плаваешь?
- И да и нет.
- Это не ответ, мой друг. Я от тебя жду большего. Джош бормочет, потупясь:
- Мне холодно в воде. А я не люблю холод. У меня от него мурашки по всему телу. И я тону.
- Ничего удивительного. Ты же худ как палка. Наверно, все ребра торчат. Кожа да кости... Надо будет покормить тебя сметаной. Истощенный Плаумен, слыханное ли дело? Что с твоим папой? Неужели он не в состоянии заработать довольно денег, чтобы тебя прокормить? На автомобили, наверно, тратится? И в доме небось все куплено в рассрочку? Холодильники всякие и прочий хлам. А с зубами у тебя как? Все в дуплах, должно быть. Все чиненые, пломбированные?
- У меня прекрасные зубы!
- Посмотрим, посмотрим. Надо будет тебе давать побольше молока и сыру.
- Но я ведь приехал всего на неделю, тетя Клара!
- И очень жаль, но надо, чтобы ты уехал отсюда с хорошим аппетитом, тогда им придется тебя кормить как следует. Сюда, Джошуа, наверх. Вон калитка, видишь? Да вон же, силы небесные!
Но когда подошли вплотную, оказалось, что это всего лишь одна натянутая проволока.
3
Над задней дверью горит электрическая лампочка, вокруг бешено бьются сотни ночных бабочек и тысячи мелких мошек, широкая веранда с каменным полом, плетеные кресла, деревянные скамьи, столбы увиты розами, по стене хлопают сочные листья гигантского папоротника, а на пороге лениво развалился огромный белый котище, когда дверь открывается, то задевает его, но он только вытягивает одну лапу с растопыренными когтями и, так уж и быть, позволяет через себя перешагнуть. Так и хочется вытереть об него ноги и шугануть: "А ну, брысь отсюда, лежебока толстомясый".
Внутри. Пахнет цветами, дровяным дымом, старой мебелью, мастикой и печевом. Густые тени полны тайн. Под сводами дверей на длинных проволоках висят странные шуршащие портьеры из толстых отдельных нитей. Темные двери с ручками из рубинового стекла. Потолки высоченные: метра, наверно, четыре. Между тростниковыми циновками поблескивают черные лоснящиеся половицы. Джош со стуком поставил чемодан. И боль облегчения пронзила ему плечи, как горящая стрела. Словно пришел в музей после закрытия, когда уже нельзя, не полагается здесь быть. Словно кто-то перевернул столетие задом наперед. Со стены сумрачно смотрит прадедушка Плаумен во всем параде: при бороде и баках, с часовой цепочкой поперек живота. Смотрит сумрачно и неодобрительно, будто почувствовал неприятный запах. Типично плауменовское выражение. Папа рассказывал, что его лики висят чуть не на каждой стене. Автопортреты, написанные любящей рукой. Человек полжизни провел, глядясь в зеркало.
- Не надо оставлять вещи здесь. Идем в твою комнату.
Джош волочит неподъемный чемодан прочь с прадедушкиных глаз, тащится вслед за тетей Кларой в сводчатую дверь, нити портьеры щекотно шуршат, цепляются за, волосы, а тетя Клара уже ушла вперед, затерялась в полуночной тьме, нашарила на стене выключатель. И Джош с чемоданом вдруг оказывается посреди какой-то пещеры чуть не пяти метров в высоту и такой же длины и ширины, освещенной странным красным калением и пропитанной душным запахом лаванды. На окнах колышутся шторы из бусинок, под потолком позванивают хрустальные подвески, а внизу красуется кровать, блестя золотом шариков и завитушек и атласным покрывалом, такая широкая, в ней вполне бы уместилось одновременно полдюжины взрослых здоровых Плауменов. И тут же, конечно, прадедушка. Висит над мраморным камином. Больше, чем в натуральную величину, весь разодетый, похожий на короля Генриха VIII.
