Адам Ведеманн - Где собака зарыта
Однако значительно сильней воздействуют переживания страха и отчуждения, являющиеся продолжением линии прозы Гомбровича. Это отнюдь не фрейдовская Unheimlichkeit, как того хочет Марек Залеский в рецензии на «Вездесущность порядка» (Res Publica Nowa. 1998. Июль — август), а скорее дурнота, охватившая Рокантэна Сартра при виде каштанового дерева. Юзя в «Фердыдурке» во время бегства из города переживает страшное отчуждение в отношении природы: «Налетел ветер, закачались деревья, зашелестели листья, и один из них, на самой верхушке, беспощадно выставленный в пространство, привел меня в ужас». «Наше положение в космосе», как говорил Гомбрович, просто ужасно.
В «Польских воспоминаниях» Гомбрович описывает странный случай с собакой, которая гуляла где-то ночью, а потом забралась к нему на постель и улеглась в ногах. Собака была прекрасно известной ему «благородной дворнягой», но Гомбрович наделил ее «дьявольской сутью» из старинных романов о явлении дьявольского духа под видом собаки. Правда, рассказчик «Капитана» довольно быстро, после приступа страха из-за того, что «дверь сама открывается и кто-то (невидимый) сквозь нее проходит», узнает старого спаниеля Фитцджеральда. Однако происходит нечто ужасное: «Фитцджеральд принялся издавать звуки, подходившие никак не собаке, а скорее ребенку, который только учится говорить». Ситуация не позавидуешь: «Я тут спать хочу, а это грязное животное сидит возле постели моей и лопочет, видать, все одно и то же». Может, то, что в «интертекстуальном» «Пуделе», возникшем, как утверждает автор, из «духа дадаистской игры», из абсурдистской игры словами? Что ни говори, а пудель, как известно из «Фауста», существо демоническое.
В финале «Резкого ослабления слуха» мы узнаем, что мы скованы одной цепью, вынужденно солидарны с рассказчиком, напуганным сном? реальной опасностью? опасностью, увиденной во сне? «Сюда я привел вас, здесь вас и оставляю. Дальше хода нет. У вас нет другого выбора — вы должны остаться со мной, здесь. Или как-то мне поможете или же готовьтесь к тому, что грядет и что рождается там, в той тишине, к ужасному, таинственному. Будем переживать это вместе». Самое страшное приключение рассказчика — это когда он думал, что в душевой кабинке находятся два человека, но был один, который вышел, а кабинка оказалась пустой. Самое главное переживание Бааты-Беаты — это то, что мать ночью засунула ей палец в рот. Страхи Гомбровича и Бялошевского оказываются страхами Ведеманна.
Наверное, самый главный рассказ в сборнике — «Капитан» — повествует об удачной-неудачной встрече. Сначала письма после каникул, «никогда не попадающие в десятку, но так замечательно все пускающие побоку». При условии откровенности снимающие проблемы — «болезненные или даже просто беспокоящие, смущающие и воняющие». Пускание всего побоку становится также результатом реальной встречи реальных людей. После совместного исчерпывающего вызывания духов, в том числе и духов живых знакомых, происходит вялое прощание:
«Мы вышли на какую-то маленькую площадь, поросшую травой, с парой скамеек по периметру […]
— Здесь я прогуливала уроки, — неожиданно сказала Баата. […]
— И чем ты занималась, когда прогуливала уроки?
— Просто сидела здесь.
И это было все, что мы сказали друг другу. Час худо-бедно пролетел».
М. Янион
ЭЛИАДА
бергмановский рассказ
Волей-неволей пришлось открыть глаз, а открыв, взглянуть вверх. И была там ночь. В таком случае, подумалось Ему, день должен находиться где-то внизу. Ибо был Он Господом Богом, что в который уж раз с трудом осознавал. Из двух зол все-таки лучше день, снова подумал Он. Люди тогда на меня молятся, приятно посидеть утречком в каком-нибудь костеле. Или хотя бы в часовне. Места все такие славные, такие приятные. И чистые. «И как это Тебе не наскучит», — подал голос Сатана. Господь Бог давно уже научился не обращать внимания на Сатану, но на этот раз Он подумал: если и дальше так пойдет, то я перестану отличать голос Сатаны от своих собственных мыслей, — и быстро направил взор вниз.
День выдался ненастный, к тому же праздничный. Каждый раз пани Эльжбета отмечала, что не любит, ну просто не любит — и в этом нет никакой ложной аксиологии — чувствует какую-то врожденную антипатию к таким дням, когда автобусы отстаиваются в парке, магазины не работают, а Господь Бог отдыхает. Ничего себе отдыхает, вздохнул всуе мысленно упомянутый Господь Бог, ибо в этот самый момент заметил, что на улицах становится все больше людей с маленькими (какое счастье, вздохнул Господь Бог) корзиночками в руках, и каждая корзиночка покрыта белой кружевной салфеткой. Белизна салфеток постепенно темнела под каплями дождя. «Вот взять бы да объявить, что в дожде меня столько же, сколько и в святой воде, — размечтался Господь Бог. — Да послать бы Матерь Божью к каким-нибудь детишкам, чтобы она открыла им эту истину. Она ведь так любит детей». «И опять станет уговаривать: почему бы нам еще детишек не завести?» — встрял Сатана, чем сильно смутил Господа Бога. «Что ж, дети они и есть дети, — подумал Господь Бог, — думают, что мир можно изменить. Что его можно разобрать на части, а потом обратно сложить и что станет лучше. А в результате — ненужные разочарования. И прекрасные ненужные книги. Слишком много слов в этих книгах, — подумал Господь Бог, — всего слишком много». — И тут же принялся обдумывать очередную книгу, в которой Он наказал бы все свои ранее написанные книги сжечь. Но тут же этой мысли испугался.
Тем временем пани Эльжбета, от которой Господь Бог на секунду отвлекся, поддалась искушению и подошла к случайно попавшемуся на пути телефону-автомату. У нее как раз оказалась не использованная до конца карта. «Что мне делать одной в чужом городе, причем в праздник», — подумал за нее Сатана, и она принялась бойко набирать семизначный номер пани Дарьи. «Тебе повезло, — сказала пани Дарья, когда подруги поздоровались, — если бы ты позвонила двумя минутами позже, то не застала бы меня». — «И что бы мне позвонить двумя минутами позже», — с сожалением подумала пани Эльжбета. Договорились встретиться в привокзальном кафе, чтобы пани Эльжбете было недалеко. «У тебя что, пересадка?» — спросила пани Дарья перед тем, как повесить трубку, и пани Эльжбета ясно поняла, что не стоило звонить. Но не выставлять же себя дурочкой. «Договорились, значит, пойду», — подумала она, а Господь Бог пришел к болезненному выводу, что в данной ситуации Он бессилен. Вспомнил об ожидающей Его вечером трехчасовой литургии Страстной Субботы и сразу почувствовал усталость. «Опять будут петь о погребенных под водой египтянах, — подумал Он. — Какое им до этого дело, ведь столько веков минуло». — «Как тебе не стыдно», — захихикал Сатана. «Ничего, я всемогущий, а значит — могу позволить себе и устыдиться, — отрезал Господь Бог. — Не в пример тебе». — «Какой там всемогущий (в голосе Сатаны послышалась издевка), небось уж и дождь не сумеешь как следует остановить». На что Господь Бог, не говоря ни слова, остановил дождь.
Впрочем, это последнее мало чем помогло пани Эльжбете, только что вошедшей в кафе и смотревшейся в зеркало, что висело между гардеробом и туалетом. «Выгляжу как мокрая курица», — подумала пани Эльжбета и, очень этим обстоятельством расстроенная, села за первый попавшийся столик у окна. Официантка, казалось, не замечала ее появления, что даже было бы пани Эльжбете на руку, если бы не три вазочки с недоеденным мороженым, наличие которых на столике слегка раздражало ее. Наконец, преодолев себя, она с вежливой робостью обратилась к вертящейся как юла особе в черном:
— Вас можно просить?
— Вы хотели что-то заказать? — любезно осведомилась официантка.
— Пока нет, спасибо, я жду подругу, — вежливо ответила пани Эльжбета.
— Просто так сидеть в кафе и ничего не заказывать нельзя, вы должны что-нибудь заказать, — заявила официантка, — а плащ, пожалуйста, сдайте в гардероб, в пальто не обслуживаем.
— Но когда я вошла, там в гардеробе никого не было, — пыталась оправдаться пани Эльжбета. Она оделась легко, и ей казалось, что без плаща будет холодно.
— Как это — никого? Одежда не висела? Гардеробщица, видимо, отлучилась в туалет, — затараторила официантка, расплываясь во все более доброжелательной улыбке, а тем временем, не замеченная пани Эльжбетой, появилась пани Дарья, чтобы захватить подругу врасплох нежным поцелуем в щечку.
— Привет, Эля, — сказала пани Дарья, — что сидишь в мокром плаще? Давай, помогу снять его (и вот снятый пани Дарьей с пани Эльжбеты плащ висит, переброшенный через спинку третьего стула из стоявших у их столика).
— Понимаешь, я только что пришла, — снова стала оправдываться пани Эльжбета и сразу же обозлилась на себя за то, что оправдывается. Пани Дарья выглядела потрясающе. На голове свеженький перманент, на самой — весенний, прямо с иголочки костюм. Как же так получается, подумала пани Эльжбета, что люди всегда знают, что надеть и что с собой захватить. Как у нее так получилось, что совсем не промокла?
