Адам Ведеманн - Где собака зарыта
4. Жажда истины задает вопросы истине. Истина задает вопросы действительности. Действительность не отвечает истине. Жажда истины впадает в ярость. Истина ничего не может изменить.
5. Электрокоагуляционную процедуру я вспоминаю как сквозь туман, да и ехал я на нее через стелющийся туман, под колесами велосипеда шелестели листья, а на плейере «Французские сюиты» для клавесина Баха. Все в неясной разреженной атмосфере семи часов утра. В дороге я думал о неком загадочном сходстве, которое роднит все мелодии, сочиненные одним человеком (если он действительно великий композитор), что можно заметить как у Баха, так и у Йоко, не говоря уже о беспрестанном моцартовском пиликанье по одному и тому же месту при видимости богатства. Будто сочинительство сводится к воспроизведению (с большими или меньшими отклонениями) той единственной темы, которую каждый берет в свое собственное пользование и носит в себе, а какой-то внутренний императив не позволяет признать собственной ни одну из мелодий, так или иначе не соответствующую этому образцу. Когда я ждал в очереди на процедуру, в коридор вошла женщина в белом халате и из всего сидящего там угрюмого народа выбрала именно меня, чтобы я помог ей открыть огромную бутыль с мутной жидкостью, что у меня в общем-то получилось, но что-то я при этом сделал себе с рукой, и это было худшее из происшедшего со мной в то утро, потому что до самого вечера я ощущал неприятные последствия. Зато электрокоагуляция на этот раз прошла практически безболезненно, правда, когда я вошел в кабинет, я перепутал санитарку с докторшей, после чего ожидал адской мести со стороны последней, она же подошла к этому случаю с величайшей деликатностью, так что даже раствор у меня не растекся; дальше я должен был не задерживаясь идти на английский, но решил хоть на этот раз остаться верным ранее принятому решению, короче: спать мне хотелось просто по-черному, вот почему дома меня смог разбудить только стук Моники Шевц.
6. Даже если бы Бытие было действительно Бытием и, оснащенное всеми атрибутами Бытия, существовало только как единственное и неопровержимое Бытие, да если бы еще удалось установить, что так есть на самом деле и иначе быть не может, то тогда сразу же надо было бы принять во внимание, учесть нечто такое, что этим Бытием не является, нечто не обязательно важное, но в то же время и не такое, на чем могли бы поломаться идеально подогнанные друг к другу шестеренки Бытия, ну и как же возможно представить Бытие без чего-то такого — сбоку, сзади (может, даже внутри) —?
7. Впрочем, Моника пришла главным образом к Яреку, с чем я, человек добродушный и по природе ко всем доброжелательный, конечно, сразу согласился. А так как Ярека не было (хотя, когда я вернулся с процедуры, он еще спал), и так как приближалось время обеда, и так как у него был выкуплен талон, и так как он не дурак пожрать, то не подлежало сомнению, что он вот-вот явится; мгновенно провернув всю эту мысленную операцию, я предложил Монике посидеть, пока я оденусь, организую чай и т. д. и т. д.; я вылез из постели, Моника удивилась, почему у меня на одной ноге носок, пришлось рассказать ей об электрокоагуляции, а потом (сокращаю, сокращаю) в общем скажем, что уже пришел Ярек, смерил ситуацию мрачным взглядом, пропущенным через очки, а я к нему сразу с такими вот словами: Видишь ли, Ярек, у Моники к тебе какое дело, думаю, что ты должен согласиться. И к Монике: Моника, скажи Яреку, с чем пожаловала. Тогда Моника начала тоном, исключающим какие бы то ни было сомнения, излагать свое в принципе довольно неясное дело: ей бы хотелось утром быть ближе к поезду, и поэтому она предпочла бы эту ночь провести в Жачке, что, в свою очередь, зависит от того, поедет ли Ярек в эту свою Новую Дембу и освободит кровать или нет. А Ярек, может, и поехал бы, ему даже лучше сейчас автостопом, чем утром на поезде, потому как и денег в обрез, да вот только темно уже делается и неизвестно, как лучше будет — вдоль Вислы ехать или через Тарнув. Оно конечно, вдоль Вислы, кажется, ближе, но там вроде машин меньше проезжает. Ярек посмотрел на нас, как будто мы были в состоянии подтвердить или опровергнуть его догадки, а потом впал в глубокую задумчивость, и стало совсем непонятно, о трассе ли вдоль Вислы продолжает он думать или уже о чем-то совершенно другом, как это с ним, Яреком, бывает, когда от него ждут конкретных решений. В итоге Моника, уже собравшаяся уходить, заявила, что в любом случае она придет сегодня вечером посмотреть, как решится вопрос. Тогда Ярек вдруг выдал, что если ей это так важно, то он может пойти спать к брату; Монике эта идея очень понравилась.
8. Как происходит исполнение наших молитв, так называемых молений о ниспослании ч.-л. В принципе они суть констатация такого положения дел, какое мы по тем или иным причинам не в состоянии себе представить, т. е. возникновение такой ситуации без сверхъестественного вмешательства представляется нам невозможным. Но вот когда наши молитвы вдруг исполняются, всегда случается нечто такое, чего мы не предвидели и что не позволяет нам воспользоваться новой ситуацией, т. е. радоваться исполнению желаний. Может, так проявляется неприязненное отношение Божества к приумножению чего-либо, даже если оно возникает только в голове и только как констатация невозможности. При всей так называемой доброй воле, т. е. воле обратить внимание на эти наши желания. Хотя возможно, что это всего лишь свойство ума выискивать как можно большее количество выполненных желаний и видеть их даже там, где они являются своей собственной противоположностью — если вместо радости они несут только грусть и замешательство.
9. Ярек спросил, отобедаю ли с ним, я, естественно, да; спустились в столовую, был выбор — клецки или макароны с капустой, я скоренько сообразил, что берем макароны; Ярек согласился, но вроде как с сожалением, хотя на самом деле не знаю, чего тут жалеть: девушку на раздаче удалось уговорить, и она отработанным энергичным движением подбросила нам еще немного на тарелки, а потом, уже за столом, Ярек заявил: «Достала меня вчера эта твоя Сюзи».
После обеда я взял велосипед и поехал покупать IX Симфонию Брукнера в исполнении ЧСО и Шолти, о которой думал вот уже два дня практически беспрерывно, поначалу я даже намеревался отложить вожделенную покупку до очередной зарплаты, но, видать, немилы мне удовольствия, купленные ценой самоистязаний, а кроме того, это был единственный повод, ради которого я был готов выйти из дома на воздух. Вот так, уже через пару минут я возвращался с моей любимой в сумке, хотя радость все время омрачалась мыслью о том, что вместо вожделенного спокойствия я заполучу себе на голову Шевц и Клейнберга одновременно, причем до самого завтрашнего утра. Однако, придя на наш этаж, я поразился какой-то неестественной тишине в коридоре. Открываю дверь, а на столе шоколадная обертка, на которой такой текст: «Поехал домой. Вернусь в понедельник. До свидания! Желаю веселого трупа». Я обалдел (и думаю, что каждый, кто хоть немного знает Ярека, тоже обалдел бы) (впрочем, я тоже знаю его лишь чуть-чуть, и, быть может, все от этого), я начал бестолково оглядывать комнату и соображать, как это Ярек мог так быстро собраться уехать, но так и не смог представить этого. Однако, придя в себя, я поскорее вставил Брукнера в играющую машину и принялся переживать этот отчаянный, жуткий, неземной вопль, растворяясь в нем без остатка, отдаваясь ему на съедение и на погибель. Увы, и этого мне не было дано: примерно где-то на середине Адажио соседка слева, ведущая с нами бесконечные музыкальные войны, ни с того ни с сего начала вбивать гвоздь, вбивает и вбивает, а как справедливо где-то сказал профессор, кажись, Шеффер, брукнеровские аккорды плохо звучат на фоне отзвуков мира; я уже был порядком взвинчен, когда сообразил, что стук идет, похоже, со стороны двери, пришлось встать и выглянуть, а там Ярекова баба — Малгоська. Ну я начал вроде как оправдываться, что, дескать, кто-то раньше гвоздь забивал и поэтому я не был до конца уверен. А она, что это, мол, ничего, да что за прекрасная музыка, наверняка какая-то современная. Во всяком случае, говорю, только что приобретенная, — а она еще больше восхищается, что у нас есть прекрасная музыка, Ярек тоже ее ставил, она на этого Ярека как на икону (а он, гад, ее ни чуточки не любит), пирожное ему принесла. Только вот, объясняю, нет Ярека, домой поехал. Так, может, она только зайдет и сигарету выкурит. Я сделал потише рев этот возвышенный, прямо-таки нечеловеческий, чтобы дать гостье выговориться; не буду из-за отсутствия места распространяться, но ни о ком еще мне не случалось узнать так много за такое короткое время. В итоге девушка ушла, оставив мне пирожнице, я же подумал, сохранить его, что ли, до прихода Шевц, но сначала развернул, чтобы посмотреть, каково оно, ну а поскольку оказалось с кокосом, я его тут же и съел.
