Ян Папп - Братья
А, вот оно что. Вы пришли сказать, что он умер.
Ни то, ни другое, ответил капитан. Я не доктор, никого не оперировал, не имею даже представления, о чем ты меня спрашиваешь. Я пришел совершенно по другому делу.
Он был рад, что вступление позади, и, торопясь как-то наладить отношения, сказал:
Почему ты мне выкаешь? В нашем отряде называют друг друга на «ты». Ведь мы с тобой из одного отряда.
В ответ ни звука.
Метод Галагия, чувствовал себя хуже некуда и, чтобы прервать неловкое молчание, представил офицера:
Пан капитан из другой половины отряда. Пан капитан командует солдатами. Ты же знаешь, Винцо, с той поры как мы объединились, все равно, что они, что мы. Он пришел просить помощи...
Меня занимает только одно, глухо сказал Грнко, и ты очень хорошо знаешь, что это занимает меня больше всего на свете.
У него дрожали губы. Лихорадка на нижней губе стала сочиться, он прижал ее запястьем правой руки, потом посмотрел на запястье. Несколько раз повторил это движение. Напротив кто-то с присвистом захрапел, и тут же рядом раздалось пощелкивание языком.
Они подождали.
Винцова брата ранило, обернулся Метод Галагия к капитану. Винцов брат тут, с нами. Из последнего боя пришел с целой горстью свинца в груди. Этим часом его должен оперировать врач из бригадного госпиталя.
Галагия взглянул на часы, слегка повернул их — блеснуло стекло — и снова вложил в маленький кармашек на брюках.
Скоро три, сказал он, должно быть, как раз оперируют, потому что за доктором отправились в тринадцать, а дорога занимает час. Час туда, час обратно.
Прости, участливо сказал капитан, не знал я.
Он рассердился, что Галагия и остальные не предупредили его.
Грнко поднялся, он был примерно одного с капитаном роста, только плотнее. Выдернул из-за голенища газету, клочок от нее оторвал — здоровый, почти с ладонь. Скрутил «козью ножку», насыпал мелкого табаку и прикурил. Остаток газеты сложил, сунул за голенище и сказал:
Мне бы надо представиться, чтобы не вышло ошибки.
Он в упор взглянул на Галагию.
Болтают обо мне всякое, а у меня свое понятие о людях, Живу я без робости, надежно, говорю всем, что думаю. Мне не надо ломать голову да вспоминать, что говорил вчера.
Он опять покосился на Галагию, поэтому капитан решил вступиться за него:
Я попросил его проводить меня к тебе, он меня и привел. Вот и все.
Ладно, сказал Грнко.
И следом:
Не люблю я солдат. Учились всему, а воевать не научились.
Затянувшись, он медленно выпускал едкий дым через ноздри и уголки губ. Зеленовато-серый дым запутался в бороде, впитался в нее, потом стал просачиваться наружу — казалось, борода где-то исподнизу тлеет.
Я обязан был вам это сказать, чтобы с самого начала все между нами было ясно.
Он по-прежнему упорно выкал ему.
Винцо...
Тебя не спрашивают, Метод. Если разобраться, ты мужик неплохой, но лучше заткнись. В твоих советах я не нуждаюсь.
Он ногой поправил тюфяк, сучковатой палкой снял автомат и сказал:
Ребята спят. С немецким транспортом здорово пришлось повозиться. Воротились мы только к полудню, хлопцы вдосталь хлебнули. Не надо тревожить их, они умаялись как лошади. Ежели вам от меня что надо, выйдите наружу.
Капитан и Метод сочли это успехом.
Перед охотничьим замком тянулись к небу недавно пересаженные трех-, четырехметровые ели и сосны, крышу замка прикрыли еловыми ветками, к стенам прислонили срубленные деревья — всюду маскировка. По склону позади замка вырыты землянки. Лагерь раскинулся до самого леса. На ближнем пригорке намек на противовоздушную оборону — станковый пулемет на высокой подставке.
Как видите, сказал Грнко, ни одного фургона.
Эти слова вызвали еще один недоумевающий взгляд — капитан Бела не мог понять, куда он клонит.
Что ты этим хочешь сказать, а? — спросил Галагия и про себя подумал: Этот всегда устроит потеху — такую, когда не играют, не танцуют, не поют и о веселье вовсе не помышляют...
Заткнись, оборвал его Грнко и, высморкавшись, продолжал: Говорят, кое-кто из господ офицеров пожаловал на восстание с целым фургоном добра.
Ах, вот что, вырвалось у капитана. Он понял, на что намекает Грнко: слух о большом фургоне, в котором один генерал перевез мебель и ценности из Банска-Бистрицы в Доновалы[4], быстро разнесся повсюду. Кабы с такой скоростью передавались приказы, подумал капитан. Но что поделаешь. Он был бы рад о многом рассказать бородачу: ну хотя бы об успешных до сих пор операциях регулярных частей в восстании, и об отрицательном влиянии официальной «людяцкой» пропаганды на ребят в форме, и о том, как мало коммунистов в армии и, главное, среди офицеров, — в общем, о многом, но времени было в обрез, да и Грнко его все равно бы не понял, потому что не захотел бы понять.
Тут произошло неожиданное: издали долетел грозный гул.
Оба невольно взглянули на небо, да так и застыли, напрягая слух. Капитан встревожился больше. Отношение партизана к армии перестало его занимать, голова была полна одним: он должен выполнить приказ командира бригады.
Двухмоторный «хейнкель-111», сказал он значительно и стиснул зубы. Чуть погодя продолжал: Пузатый, как черепаха, и несет в себе лавину смерти. Кто пережил бомбежку, дружище, тот знает, что это такое. Дождь осколков, воздушной волной разорванные легкие, искалеченные тела, фонтаны земли и камней, перемешанных с деревом, опаляющий воздух, кровь, боль. Смерть! Бомбежка — это свинство, равного которому нет. А они бомбят наших. Наших! Таких, как ты, как Галагия, я, как мы все.
Услыхав про самолет, Галагия с явной опаской уставился в небо, рука на губах, должно быть, зажала выкрик. Она дрожала. На щеках выступили белые и лиловые пятна. Мысль о такой смерти погнала всю кровь его в грудь, сердце не могло с нею справиться. Галагию затрясло. И не из страха перед смертью. Смерти он не боялся. Но самолеты в расчет не принимал. И о такой смерти не думал. Круто повернувшись, он уставился на единственную противовоздушную огневую точку, какая имелась у них, — пехотный пулемет. Голова раскалывалась от боли, до того острой, что он перестал ее чувствовать. Он пришел в ярость: один станковый пулемет, да и тот прикрыт еловыми ветками. Чем занят расчет? Чем заняты остальные? Почему не объявлена тревога? Галагия схватился за сердце. Не услышал его, не почувствовал. Впрочем, он вообще уже ничего не чувствовал — стоял как вкопанный, как окаменелый. Это уже будет не бой! Это будет бойня! Великий боже, настоящая бойня!
Винцо Грнко презрительно на него посмотрел и сплюнул. Затянулся слюнявой самокруткой так сильно, что она вспыхнула пламенем. Он притушил его рукой и стал неторопливо рассказывать о чьей-то жизни и чьих-то мытарствах. Изредка носком сапога ударял по камням у дороги и отшвыривал их вместе с глиной неподалеку в траву. Вдруг Винцо сказал:
Сколько всего просеялось через мои сорок лет. Сколько всего, и ничего хорошего.
Разве только то... — не упустил случая капитан, чтобы как-то утешить его и в то же время заинтересовать приказом, но Грнко не дал ему договорить:
Нас было четверо. Старший погиб в концентрационном лагере, младший борется со смертью.
Он сказал это так, будто внутренне был не причастен к тому, что сейчас происходило довольно далеко от них, но все же не так далеко, чтобы не касаться и их.
Вдруг кто-то впился ему в локоть — будто буравил когтями. Он дернул руку, высвобождая ее, и увидел искаженное лицо Галагии. Запрокинув голову, тот хотел что-то крикнуть, но не мог выдавить ни звука. Наконец это ему удалось, хотя крик его скорей походил на мяукание:
Вот он! Вижу!
Капитан тоже заметил самолет, прикинул расстояние и сказал:
Далеко еще.
Метод Галагия был не бог весть каким смекалистым парнем, но прилив страха подсказал ему самое правильное, по его мнению, решение. Он закричал:
В лес, врассыпную!
Грнко покосился на него, высвободил, наконец, руку и крепче ухватил свою сучковатую палку. Совершая эти нужные движения, он угрожающе прошипел Галагии:
Шевельнешься, убью.
Галагия не шевельнулся. На лбу и висках набрякли синие жилы — это было все, на что его хватило. И еще: от корней волос побежали тонкие струйки пота, будто между слипшимися волосами под сдвинутой на затылок ушанкой был родничок, вздумавший как раз в эту минуту доставлять ему неприятности.
С тебя станет: плюнуть на раненых и беспомощных и спасаться бегством. Ты и на такое горазд, выговаривал ему Грнко.
Капитан следил за бомбардировщиком — летел он сравнительно низко и чуть в стороне от них.
Порожний, решил капитан, это, должно быть, тот самый, что лютовал в Старой долине.
«Хейнкель»? — спросил Галагия.
«Хейнкель», подтвердил капитан, но этот нам не опасен. По крайней мере сейчас.
Грнко ухмыльнулся и насмешливо повторил:
По крайней мере сейчас.
Он отвернулся от Галагии. И нахмурившись, сказал:
