Оливер Голдсмит - Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке
Для вас, европейцев, морское путешествие - пустяк, мы же, китайцы, восхищаемся человеком, побывавшим в открытом море. Я знаю провинции, где нет даже слова, обозначающего океан. Тем удивительнее народ, среди которого я теперь живу, народ, который создал империю на столь зыбкой стихии и возвел города среди морских валов, что вздымаются выше хребтов Типарталы, над пучиной, что страшнее самого свирепого урагана.
Признаюсь, рассказы об этом и побудили меня отправиться в Англию; они-то и склонили меня предпринять путешествие, длившееся семьсот тягостных дней, ибо я хотел воочию убедиться в благоденствии этой страны и ознакомиться с ее городами, искусствами, науками и ремеслами.
Судите поэтому сами, сколь велико было мое разочарование по приезде в Лондон: ведь я не увидел ничего похожего на благоденствие, о коем столько разговоров за границей. Куда ни взгляну, на всем - на домах, на улицах и жителях - лежит печать унылой мрачности. Здесь не встретишь нарядной позолоты, украшающей китайские здания. Некоторые улицы Нанкина {1} устланы листовым золотом. В Лондоне ничего похожего не увидишь. Зловонная жижа медленно течет по мостовой {2}; доверху нагруженные фургоны с огромными, тяжелыми колесами заполняют все проезды, так что чужестранцу некогда глядеть по сторонам, и он рад уже тому, что вовремя унес ноги и не был раздавлен.
Архитектура здешних домов очень бедна, их украшают лишь грубо намалеванные картины {3}, которые вывешены на дверях или окнах и свидетельствуют о бедности и тщеславии их владельцев: тщеславии - потому что каждый из них непременно выставляет такую мазню на всеобщее обозрение, бедности - потому что они не могут приобрести картины более пристойные. К этому следует прибавить, что фантазия здешних художников поистине жалка: поверите ли, - провидя не более полумили, я видел пять черных львов и трех голубых кабанов, хотя, как известно, животные подобного цвета если где и водятся, то только в буйном воображении европейцев.
Сумрачный вид здешних домов и угрюмые лица их обитателей наводят меня на мысль, что народ этот беден и что, подобно персам, англичане производят впечатление богачей всюду, но только не у себя на родине. Богатство человека видно по его глазам, гласит пословица Кси Ксо-фу {4}; если верить этому, то нет под солнцем народа беднее англичан.
Впрочем, я живу здесь только два дня, а потому не стану делать поспешных заключений. Прошу вас всемерно содействовать тому, чтобы письма, которые будут адресованы мной Фип Си-хи в Москву, пересылались туда как можно скорее. Я не стану их запечатывать, дабы вы имели возможность снять с них копию или сделать перевод, поскольку вы в равной мере владеете голландским и китайским языками. Дорогой друг, пусть наша разлука огорчает вас так же, как она огорчает меня. Даже сейчас, когда я пишу это письмо, я не перестаю скорбеть о том, что вы далеко.
Прощайте!
Письмо III
[Еще о лондонских впечатлениях. Приверженность англичан к роскоши.
Благие последствия этого. Джентльмен и дама, одетые по моде.]
Лянь Чи Алътанчжи - татарскому посланнику в Москве Фип Си-хи
для последующей пересылки с русским караваном в Китай {1},
первому президенту Академии церемоний {2} в Пекине - Фум Хоуму.
Не думай, о наставник моей юности, что разлука может ослабить мое уважение к тебе, а разделяющие нас пустыни - стереть в памяти твой благородный облик. Чем дальше я уезжаю, тем острее боль разлуки, ибо по-прежнему нерасторжимы узы, связывающие меня с отчизной и с тобой, и каждый переезд лишь удлиняет цепь, которую я влачу {3}.
Доведись мне найти в этом далеком краю даже безделицу, достойную быть посланной в Китай, я с радостью бы сделал это, но тебе придется удовольствоваться возобновлением моих былых раздумий, а также беглым описанием народа, с которым покамест я знаком весьма поверхностно. Наблюдения человека, находящегося всего лишь три дня в чужой стране, неизбежно ограничиваются тем, что на первых порах более всего поразило его воображение. Я испытываю такое чувство, будто заново родился в неведомом мире - все вокруг изумляет меня, и разумом правит лишь ненасытная любознательность. Самые незначительные происшествия способны доставлять удовольствие, пока не утратят прелесть новизны. Когда я перестану изумляться, возможно, ко мне вернется способность судить обо всем более здраво, и тогда я призову на помощь рассудок и сравню друг с другом предметы, которые дотоле созерцал, не размышляя. Итак, я в Лондоне, разглядываю столичных жителей, а они - меня. Судя по всему, моя наружность кажется им диковинной; впрочем, живи я безвыездно дома, я, вероятно, тоже нашел бы англичан весьма забавными. Но долгие странствия научили меня потешаться лишь над глупостью, а высмеивать только подлость и порок.
Первое время после того, как я покинул родину и очутился за Великой китайской стеной, любое отступление от наших обычаев и нравов мнилось мне грубым попранием природы. Я с улыбкой глядел на синие губы и красный лоб тунгуса и едва сдерживал смех, видя дауров {4}, украшающих голову рогами. Остяки, мажущие лица толченым красноземом, и калмыцкие красавицы 5, разряженные в овчины, казались мне весьма потешными. Но вскоре я уразумел, что если кто и смешон, так это я сам, а не они: ведь я без всякого права осуждал других людей только потому, что они не придерживались обычаев, рожденных в свою очередь предубеждениями и пристрастностью.
Вот почему до тех пор, пока я могу судить об англичанах только по их внешности, у меня нет желания порицать их за отклонение от природы. Возможно, они лишь пытаются усовершенствовать слишком простой ее замысел, ибо всякая причудливость одежды проистекает из желаний приукрасить природу. А такого рода тщеславие настолько невинно, что я вполне извиняю и даже одобряю его. Ведь именно желание быть лучше других способствует нашему совершенствованию. И, поскольку это стремление оборачивается источником пропитания для тысяч людей, ополчаться на него может только невежда.
Ты сам знаешь, почтеннейший Фум Хоум, что и в Китае множество ремесленников обязано своим пропитанием безобидному тщеславию своих сограждан. Наши прокалыватели ноздрей, бинтовальщики ног, красильщики зубов и выщипыватели бровей {6} лишились бы куска хлеба, если бы ближние их избавились от тщеславия. Однако в Китае удовлетворение этих прихотей требует меньше рук, нежели в Англии. Здесь же у светского щеголя или щеголихи едва ли отыщется на теле живое место, не преображенное искусными ухищрениями.
Для создания щеголя требуются совместные усилия разных мастеров, но более всего цирюльника. Вы, конечно, слыхали об иудейском богатыре, вся сила которого была в волосах {7}. Англичане же, по-видимому, решили, что волосы являются вместилищем мудрости. Чтобы здесь прослыть мудрецом, достаточно позаимствовать волосы у своих ближних и водрузить потом эту копну на собственную голову. Здешние судьи и врачи носят их в таком количестве, что порой трудно сказать, где голова, а где одни волосы.
Те, кого я только что описал, желают важностью осанки походить на льва, те же, коих я намереваюсь изобразить ниже, напоминают скорее дерзких суетливых мартышек. Цирюльник, преображающий этих, стрижет им волосы весьма коротко, а потом, смешав муку со свиным жиром, мажет этой смесью голову своей жертвы, так что кажется, будто у несчастного на голове чепец или пластырь. В довершение этой удивительной картины вообразите себе хвост какого-нибудь животного, например борзой или свиньи, который подвешивается к затылку, оканчиваясь как раз там, где у других животных хвост обычно только начинается. Прицепив такой хвост и напудрив голову, щеголь воображает, будто стал красивее; он напяливает на свое грубое лицо улыбку, и придает себе вид, приторный до отвращения. В этом обличий щеголь мнит себя неотразимым, уповая более на пудру, густо покрывающую его голову, нежели на мысли, в ней заключенные.
Впрочем, вспоминая, какова та, кому он строит куры, я перестаю дивиться, что он так вырядился. Она ведь тоже обожает пудру, хвосты и свиной жир. По правде говоря, почтеннейший Фум, я нахожу здешних дам чудовищно уродливыми, и вид их вызывает у меня одно лишь отвращение. Как непохожи они на прелестных китаянок! Европейские представления о красоте сильно разнятся от наших. Стоит мне вспомнить о крошечных ножках восточной красавицы, как я уже не в силах смотреть на женщину, у которой ступни достигают десяти дюймов. Вовек не забыть мне красавиц моего родного города Наньфу {8}. Как широки их лица, как малы носики, как узки глазки, как тонки губки, как черны зубы! Снег на вершинах Бао {9} бессилен соперничать с белизной их щек, а брови поспорят с линией, проведенной кистью Куамси {10}. Но обладай подобными прелестями здешняя дама, ее сочли бы безобразной. Между красавицами Голландии и Китая есть известное сходство, но англичанки решительно ни на кого не похожи. Розовые щеки, зубы отвратительной белизны и большие глаза не только здесь не редки, но служат предметом вожделений. В довершение всего у английских дам почти мужские ноги, и некоторые из них даже способны прогуливаться пешком.
