Оливер Голдсмит - Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке
Обзор книги Оливер Голдсмит - Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке
Голдсмит Оливер
Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке
Оливер Голдсмит
Гражданин мира, или письма китайского философа,
проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке
Предуведомление издателя {1}
В старину мужи науки располагали точным способом оценивать дарования святых и сочинителей. Про Эскобара {2}, например, говорили, что учености у него на пять баллов, таланта - на четыре, а здравомыслия - на семь. Карамуэля {3} ценили выше: за ученость - восемь, талант - шесть, а здравомыслие - тринадцать. Случись мне определять таким же способом достоинства нашего китайского философа, я без колебаний оценил бы его талант еще выше, а уж за ученость и здравомыслие смело поставил бы девятьсот девяносто девять баллов, ни на йоту не погрешив против истины.
Однако же, когда его письма были впервые у нас напечатаны {4}, многих читателей раздосадовало, что он не такой невежда, как триполитанский посол {5} или посланник из Мюжака {6}. Их изумило, что человек, родившийся за тридевять земель от Лондона, этой школы благоразумия и учености, не лишен известных способностей. Словом, они дивились его познаниям точно так же, как китайцы дивятся нашим. "Чем объяснить, - спрашивали эти последние, - что европейцы, живущие так далеко от Китая, столь справедливо и здраво обо всем судят? Ведь они никогда не читали наших книг, вряд ли знакомы с азами нашей грамоты, а между тем говорят и философствуют не хуже нас" {Ле Конт {7}, т. I, стр. 210.}. Дело же в том, что мы очень похожи на китайцев. Ведь различия между людьми обусловлены не расстоянием, их разделяющим, а тем, насколько утончен их ум. Дикари повсюду неразумны и жадны, а цивилизованные народы, даже живущие вдали друг от друга, в одном и том же черпают утонченные наслаждения.
Развитые народы мало чем различаются, но то, в чем китайская мысль своеобычна, можно найти на каждой странице приводимых ниже писем. Все метафоры и сравнения в них принадлежат Востоку. Наш автор со всем тщанием блюдет особенности китайской словесности, а излюбленные нравственные правила поясняет примерами. Китайцы всегда лаконичны, - таков и он. Им свойственна простота, - таков и он, китайцы серьезны и склонны к назидательности, таков и он. Но одно сходство особенно примечательно: китайцы нередко скучны, - наш автор тоже. И тогда я приходил к нему на помощь. В одном старинном романе рассказывается, как нежно дружил некий странствующий рыцарь со своим конем. Обычно конь носил на себе рыцаря, но иной раз случалось рыцарю платить услугой за услугу и тащить коня на своей спине. Так и мы с нашим автором. Обычно он поднимал меня на высоты восточного красноречия, а я порой в свой черед одалживал ему мое легкое перо.
И странно, что в наш век панегириков, когда любой сочинитель сам себя хвалит или щедро взыскан хвалой приятелей, достоинства этого философа остались в забвении. Точно медали в день коронации {8}, раздаются кому попало эпитеты "искусный", "плодовитый", "изысканный" и "утонченный" - всем, но не нашему китайцу. Размышляя о непостоянстве вкусов общества и капризах фортуны, недолго и впасть в меланхолию. Однако, чтобы не усыпить читателя своими назиданиями, я лучше сам вздремну, а, пробудясь, поведаю о том, что мне приснилось.
Привиделось мне, будто Темза замерзла и я стою на ее берегу. На льду сооружены лавки, и какой-то зевака объясняет мне, что тут открывается ЯРМАРКА МОД. Он добавил, что любой сочинитель, который принесет сюда свои творения, может рассчитывать на благосклонный прием.
Я, однако, предпочел остаться на берегу, чтобы понаблюдать за происходящим, не подвергаясь опасности. Ведь лед того и гляди мог проломиться, а во сне я обычно трусоват.
Но кое-кто из моих знакомых проявил меньшую осмотрительность и бесстрашно вступил на лед. Одни везли свои сочинения на санках, другие - на тележках, особенно же плодовитые - в фургонах. Я только дивился их отваге, потому что знал, сколь тяжела их поклажа, и ждал, что все они с минуты на минуту пойдут ко дну. Однако сочинители благополучно добрались до лавок и вскоре, к моему великому удивлению, начали один за другим возвращаться, очень довольные оказанным им приемом и вдобавок с барышом.
В конце концов успех этих сочинителей воодушевил и меня.
- Уж если такие преуспели, - воскликнул я, - быть может, и неудачнику на сей раз повезет? Попытаю-ка и я счастья. Китайские изделия, безделушки и фейерверки издавна у нас в чести; почему бы мне не свезти на ярмарку и небольшой груз китайской мудрости? Если китайцы помогли испортить наш вкус, я погляжу, не поспособствуют ли они усовершенствованию нашего ума. Только я обойдусь без фургона, а предусмотрительно воспользуюсь тачкой.
Придя к такому решению, я погрузил свой товар и, благословясь, пустился в путь; но не успел я подъехать к торжищу, как лед, выдержавший перед тем добрую сотню фургонов, затрещал подо мной, и тачка вместе с поклажей пошла ко дну. В испуге я проснулся и пожалел, что наводил на эти письма английский лоск вместо того, чтобы сочинять политические прожекты или сюжеты для фарсов. Тогда бы свет признал меня либо поэтом, либо философом, и я стал бы завсегдатаем одного из тех клубов, где пекутся громкие репутации. Пока же я не принадлежу ни к какому кругу. Я подобен дикому зверю, которого похитили из родного леса для развлечения любопытных. Я всегда мечтал прожить жизнь в безвестности, но меня за гроши выставили на всеобщее обозрение, чтобы я метался и дергался на цепи. Хотя ярость моя никого не страшит, нрав мой слишком строптив, чтобы я стал приобретать друзей искательством; я слишком упрям, чтобы учиться новым штукам, и слишком беспечен, чтобы задумываться о последствиях. Дух мой не удовлетворен, но все же я спокоен. Лень мешает затевать интриги, а робость - назойливо искать милостей; я... но кому важно, что я такое...
Т
Т Т .{*}
{* Рок и Надежда, прощайте, - видна мне заветная пристань
- Долго играли вы мной, - другими играйте теперь {9}.
(Все стихотворные переводы в тексте выполнены А. Голембой).}
ElpiVcaisutuchmegacairetetonlimeneuronOudenemoicuminpaixetetouVmeieme ПИСЬМА ГРАЖДАНИНА МИРА К СВОИМ ДРУЗЬЯМ НА ВОСТОКЕ.
Письмо I
[Вступление. Описание китайского философа.]
Господину ***, лондонскому купцу.
Амстердам
Милостивый государь, письмо ваше от 13-го сего месяца с вложенными в него двумя векселями (один на господ Р. и Д. на сумму в 478 фунтов, 10 шиллингов, другой на господина *** на сумму в 285 фунтов) дошло благополучно. Первый вексель был оплачен своевременно, что до второго, то, боюсь, что его придется опротестовать.
Податель сего письма - мой друг, а потому не откажите ему в вашем расположении. Он родом из китайской провинции Хэнань и оказал мне немаловажные услуги в те времена, когда был мандарином, а я - главой фактории в Кантоне {1}. Постоянно бывая среди англичан, он выучил ваш язык, но совершенно не знаком с вашими обычаями и нравами. Он слывет философом, и я убежден, что он честный человек; это послужит ему наилучшей рекомендацией в ваших глазах, равно как и то, что он друг
бесконечно преданного вам... и т. д.
Письмо II
[Приезд китайца в Лондон. Цель его путешествия. Описание улиц и домов.]
Лянь Чи Альтанчжи к ***, амстердамскому купцу.
Лондон
Друг сердца моего!
Да осенят крыла благодати ваше жилище и да оградит вас щит совести от пороков и невзгод! Примите мою благодарность и уважение за все благодеяния это единственный дар, который может предложить бедный странствующий философ. Судьбе угодно было сделать меня несчастным: другим она позволяет, выражать дружескую привязанность поступками, мне же для изъявления искреннего чувства оставляет одни слова. Могу ли я не замечать, с какой деликатностью вы стараетесь умалить собственные достоинства и мой долг перед вами. Уверяя, что недавние знаки вашей дружбы - всего лишь ответ на мои прежние услуги, вы добиваетесь, чтобы в вашей великодушной щедрости я видел лишь простую справедливость.
Оказывая вам в Кантоне некоторые услуги, я был побуждаем к тому законом, человечностью и просто служебным долгом; те благодеяния, которыми вы осыпали меня в Амстердаме, не предписывались законом или справедливостью, и даже половина их превзошла бы самые пылкие мои ожидания.
Поэтому прошу вас принять назад тех деньги, которые вы тайно положили в мой багаж, когда я уезжал из Голландии, и которые я обнаружил лишь по приезде в Лондон. Вы - купец, я - ученый, и, стало быть, вы любите деньги больше, чем я. Избыток для вас - источник радости, я же охотно довольствуюсь необходимым. Поэтому примите то, что принадлежит вам по праву. Деньги эти могут принести вам радость, даже если вам не случится истратить их, мне же они счастья не прибавят, ибо я счастлив тем, что имею.
Плавание из Роттердама в Англию было для меня тяжелее всех прежних моих путешествий. А ведь я пересекал необозримые и дикие просторы Татарии, испытал всю меру суровости сибирского климата, сотни раз грозила мне гибель от руки диких кочевников, и без трепета смотрел я на то, как вздымался к небу песок пустыни, точно волны бурного моря. Во всех этих злоключениях я неизменно сохранял присутствие духа. Но, когда я плыл в Англию, решительно все вызывало изумление и ужас в том, кто впервые доверился морю, хотя команда корабля не видела ни малейшего повода для тревоги. Наблюдать, как земля исчезает из виду, а корабль взлетает на волнах, точно стрела, пущенная из татарского лука, слышать, как воет в снастях ветер, и испытывать тошноту, которая лишает мужества даже самых сильных, - все это было для меня внове и застало меня врасплох.
