Джон Апдайк - Переворот
Ничто, товарищ полковник, — продолжал Эзана громче и настойчивее, видя, что его слушатель заерзал и грозит прервать его, — яснее этой настоятельной потребности экспортировать сырье, противоречащей всем империалистическим принципам, не указывает на упадок, в котором находится Америка, и на ее грядущий крах. Тем не менее на данный момент их земляной орех подрывает продажу нашего в Марселе, и фермеры, которые, по настоянию правительства, отдали свою землю под выращивание прибыльного ореха, жалеют, что они не выращивали просо и ямс, чтобы кормить своих детей. Без франков, которые могли бы принести нам земляные орехи, у нас не хватает валюты на закупку вышедших из строя частей для чешских динамо-машин, чтобы в Истиклале не прекратилась подача электричества.
— Возможно, это не так уж и плохо, — заметил Эллелу, поглаживая чашку с шоколадом, который он осторожно попробовал и нашел безупречным. — Куш вернется к Божьему свету и не станет использовать ночь для таких дел, против которых возражает Мухаммед. «При свете дня и при наступлении ночи твой Повелитель не покинет тебя». Что принесло нам электричество, спрашиваю я, кроме безбожия и еще большей зависимости от чехословацких посредников?
Золотой зуб Эзаны сверкнул, и он положил на стол перед президентом листок желтой бумаги.
— Без блага электричества, — сказал он, — мы будем лишены подобной связи.
Эллелу прочел: ПО ВОЗМОЖНОСТИ СКОРЕЕ СООБЩИТЕ ВСЮ ИНФОРМАЦИЮ КАСАТЕЛЬНО ИСЧЕЗНОВЕНИЯ СЕНТ 73 ДОНАЛДА ГАЙБСА СОТРУДНИКА АМЕРПОМ РАБОТАЮЩЕГО СОВМЕСТНО С ФАО И ВФП БЛИЗ СВ ГРАНИЦЫ КУША. СРОЧНО. КЛИПСПРИНГЕР ЗАМГОССЕКРЕТАРЯ США.
Эллелу сказал:
— Они, должно быть, имеют в виду Гиббса. В Америке нет такой фамилии — Гайбс.
— Вероятное не всегда бывает реальным, — возразил Эзана. — Как наше правительство должно отнестись к этой телеграмме?
— Нет более красноречивого ответа, — сказал Эллелу, — чем оставить без ответа.
— Вслед за этим листком бумаги могут появиться люди. А следом за людьми — орудия и самолеты. Этот Гайбс кому-то нужен.
— Следовало написать: Гиббс, — поправил его Эллелу. — Гайбс — это оскорбительно.
— Как бы там ни было, правительство считает судьбу этого человека вопросом чести, и последствия могут быть несоизмеримы, как, к сожалению, часто бывает в делах между странами. У американцев нет свойственных азиатам качеств, как у наших советских друзей, которые получают такое непреходящее удовольствие в причинении боли поверженным и в выживании взаперти на протяжении своих зим. Американцы испытывают хроническое раздражение от своих нескончаемых выборов, которые делают из них лжегероев, и, насколько я понимаю, исторически достигли того опасного периода, когда религия, чтобы опровергнуть собственное ощущение умирания, хлещет других. Так христианство обрушилось на неверие мира после того, как Вольтер и Дарвин доказали, сколь нелепы его сети; так обедневший султан Марокко отправил в 1591 году войско через Сахару в Гао и Тимбукту и одержал победу, которая ничего ему не дала, но навеки уничтожила империю Сонхай.
— Я не знаю американцев, — солгал Эллелу. — Но я не думаю, чтобы они, только что вырвавшись из объятий генерала Тью, стали рисковать своими людьми, посылая их против голодающих Куша.
— Конечно, не станут, — согласился Эзана колючим тоном, более похожим на несогласие. — Пока не пройдет морализация по поводу провала во Вьетнаме, они будут — подобно нашим бывшим менторам французам — охотно продавать оружие обеим сторонам местных конфликтов и сохранять в прежнем виде поставки масла земляного ореха.
— Кстати, о земляных орехах и электричестве, — отважился спросить Эллелу, — не может ли Банк Франции рассмотреть вопрос о предоставлении нам еще одного займа?
— Проценты по существующим займам, мой добрый президент, плюс жалованье нашим чиновникам составляют сто одиннадцать процентов национального бюджета Куша.
От этих цифр сердце Эллелу упало.
Но Эзана сказал:
— Не волнуйся. Наши долги на самом деле открывают нам кредит, так как убеждают страны, владеющие капиталами, держать нас на плаву. Тем временем весь капитал перетекает в страны — экспортеры нефти. Однако оттуда он возвращается в страны, которые производят машины и предметы роскоши. Хвала Аллаху, нам в определенном смысле не надо больше заботиться о деньгах, так как они существуют над нами в аэросфере, смешивающейся с атмосферой, стратосферой и ионосферой, и невидимо циркулируют над нами.
— Из-за этих, как и из-за других, циркуляций у нас в Куше и нет дождя.
— Ты преувеличиваешь. Сегодня утром выпала невероятно обильная роса. В глобальной аэросфере бывают временные перепады, но по законам газообразования не может быть полного вакуума. Наш черед настанет, — возможно, он уже настает.
— В форме телеграмм от Большой Палки.
Этот разговор действовал на Эллелу угнетающе, особенно из-за живости ума Эзаны. Вспыхивавшая в этом человеке радость от принадлежности к элите не заражала, а вызывала противоположные чувства. Получать удовольствие от власти казалось ребячливым святотатством. Власть — это реальность, власть — это причина огорчений. Эллелу чувствовал, как его сердце проваливается сквозь покровы внешней схожести в полнейшую пустоту, на которой покоится все. Жизни, миллионы жизней зависели от воли Эллелу и тянули его вниз. Голод до боли давил на него. Энергия ушла куда-то на дно души. Он вернулся в этот край пустынь, степей и саванн, признательный за его излучение простоты, горя желанием запечатать его безупречность, но своей волей он не сумел предотвратить образование груды проблем, — скорее он стал одним из элементов этого процесса, этих неясных, вытекающих из действительности проблем, сгустком которых был Эзана с его проворными пальцами и хорошо сшитыми нарядными костюмами, этакая сверкающая росинка на раздражении народа.
— Что, если, — предложил неутомимый Эзана, имея в виду телеграмму, которую Эллелу уже переварил, превратив в снег, похожий на те первые сухие колючие снежинки, провозвестницы начала висконсинской зимы в ноябре, когда из зеленого, а затем бурого край становится белым, — мы ответим телеграммой, в которой выразим протест против вмешательства ЦРУ во внутренние дела Куша, а именно: против их неуклюжих, омерзительных — как бы это выразиться — капут-измышлений по поводу короля, которого казнили вполне законно, согласно положениям Корана и марксизма? Нам не составит труда представить доказательства виновности ЦРУ — даже следы, оставшиеся на песке, указывают на американские кроссовки.
— Да они же прискакали на лошадях.
— Несколько человек спешились в суматохе. И немало доказательств выпало из их карманов. Перочинные ножи, полосканье для зубов.
— Более чем немало, — сказал Эллелу.
— Мы можем послать по компьютеру неопровержимые снимки. А еще дешевле — отправить фотографии в «Нувель ан нуар-э-блан», на которую подписаны все западные Посольства.
— И однако же, — сказал Эллелу, — от тарги, прошедшего мимо меня, пахло Россией. Свеклой и водкой.
Эзана пожал плечами.
— Туареги пьют сладкий зеленый чай, который так же пахнет.
— Но ты же говоришь, что это были не туареги, а ЦРУ.
— Да. Разве не это самое ЦРУ устроило убийство собственного президента и его брата? Невозможно измерить всю глубину их хитроумных уловок. Они как рак, который размножается от собственных безрассудств.
— Странно слышать от моего министра внутренних дел, — заметил Эллелу, — такие озлобленные антиамериканские высказывания.
Эзана растопырил пальцы с наманикюренными ногтями, отполированными до лунного блеска, на стеклянной крышке письменного стола, словно признавая: «шутки окончены» и теперь он будет держаться «на уровне».
— Я хочу заранее дискредитировать слухи, которые могут огорчить моего президента, — сказал он.
— Какие слухи?
— Печально абсурдные. Среди суеверной болтовни нашего бедного отсталого народа бытуют слухи, что голова короля чудесным образом соединилась с духом его тела и вещает пророчества из пещеры глубоко в горах.
Эллелу не слышал ничего подобного, и этот слух, словно луч луны, попавший в глубины колодца, проник во тьму его депрессии.
— Опять-таки, — заметил он, — это отзывает Россией. Булубы близко находятся от ракетной установки.
Эзана откинулся на спинку кресла, потягивая шоколад и следя за президентом, — так черный циферблат его часов следит за сменой суток. Эллелу, чувствуя, как слегка забилось сердце при мысли, что король в каком-то смысле, возможно, выжил и, следовательно, его собственный поступок в каком-то смысле ущемлен, глотнул шоколада.
— Это не в Булубских горах, — поправил его Эзана, — а в Балаке.
— В Балаке? В Дурном краю?
Эзана почтительно кивнул.
— Где даже «Нэшнл джиогрэфик» не бывал.
Дурной край — бездорожная северо-восточная часть страны, граничащая с Ливией и Занджем. Там вы не встретите ни скорпионов, ни колючих растений, ни даже выносливых Hedysarum albagi, воспетых Кайе. Широкие вади помнят древние воды, а теперь причудливые плоские холмы обтесаны злыми невиданными ветрами. Днем в пустыне стоит слепящая жара, так что пески в некоторых впадинах превратились в расплавленное стекло, а по ночам мороз раскалывает камни с треском пишущей машинки. Геометрически идеально ровные пространства неожиданно обрываются у основания стен, словно возведенных потоком лавы, который вдруг повернул вспять, и оканчивающихся приплюснутым гребнем, где викторианские путепроходцы заметили снег в эпоху, более влажную, чем наша.
