Генрик Ибсен - Пер Гюнт
Поваром был - сразу видать!
(Выпускает его.)
Повар
(идя ко дну)
Хлеб наш насущный даждь нам...
(Тонет.)
Пер Гюнт
Аминь!
Собой ты остался средь водных пустынь.
(Забираясь на лодку.)
Где жизнь, там надежда, - видишь, старик!
Посторонний пассажир
(хватаясь за лодку)
С почтеньем!
Пер Гюнт
Ой!
Пассажир
Услыхал я крик.
Славная встреча средь гибельных скал.
Видите, точно я все предрекал.
Пер Гюнт
Прочь! И один тут не знаешь как быть.
Пассажир
Левой ногой могу я доплыть,
Лишь бы хоть кончиком пальца
К лодке мне прикасаться.
Кстати, о трупе...
Пер Гюнт
Заткни хайло!
Пассажир
Все остальное прахом пошло.
Пер Гюнт
Молчать, было сказано!
Пассажир
Я буду рад.
Молчание.
Пер Гюнт
Что же?
Пассажир
Молчу.
Пер Гюнт
Проклятье и ад!
Что же вы?
Пассажир
Жду.
Пер Гюнт
(рвет на себе волосы)
С ума тут сойдешь!
Кто же вы?
Пассажир
Друг.
Пер Гюнт
А дальше-то что ж?
Пассажир
Кто я, скажите? Хоть черточкой малой
Схож ли я с кем-нибудь?
Пер Гюнт
С чертом, пожалуй.
Пассажир
(ласково)
Есть ли у черта обыкновенье
В гибельный час приносить утешенье?
Пер Гюнт
Вот как? Выходит, в том ваш секрет,
Что через вас ниспослан мне свет?
Пассажир
Знали ли вы хоть два раза в год
Страх, что всю душу перевернет?
Пер Гюнт
Будешь бояться, коль видишь опасность.
Но в ваших словах отсутствует ясность...
Пассажир
Хоть раз вы добыли, скитаясь по свету,
Из страха рождающуюся победу?
Пер Гюнт
(разглядывая его)
Ежели знанье чрез вас мне дано,
То стоило б вам объявиться давно.
Глупо учиться, ежели вскоре
Жизни лишит разъяренное море.
Пассажир
Разве надежней бы стала победа,
Когда б у камина шла наша беседа?
Пер Гюнт
Нет, но смешки ядовитые ваши
Вряд ли судьбу мою сделают краше.
Пассажир
В мире, откуда шел я, пилигрим,
Пыл от иронии неотличим.
Пер Гюнт
Всему свое время. Как говорится,
Епископу - срам то, чем мытарь кичится.
Пассажир
Мертвые, пеплом лежащие в урнах,
Отнюдь не ходили весь век на котурнах.
Пер Гюнт
Проваливай! Жить я хочу! Как-нибудь
До берега надо бы мне дотянуть.
Пассажир
Избавьте себя от излишних забот:
Средь пятого акта герой не помрет.
(Исчезает.)
Пер Гюнт
Вот весь он, как есть, - и весьма неказист:
Всего лишь обыденный моралист.
----
Кладбище в горах. Похороны. Пастор и народ. Поют последний псалом. Мимо идет
Пер Гюнт.
Пер Гюнт
(у ограды)
Еще один отдал душу и плоть.
Спасибо, что это не я, господь.
(Проходит за ограду.)
Пастор
(над могилой)
Душа теперь витает в небесах,
И пуст, как шелуха, сей бренный прах,
Покойника нам должно помянуть,
Обозревая пройденный им путь.
Был неумен и не имел достатка,
К тому же был не храброго десятка,
Не смел открыть суждения свои,
И не был чтим в кругу своей семьи,
И, приходя молиться в божий храм,
Себя незваным чувствовал и там.
Он, в Гудбрандской долине живший ране,
Переселился мальчиком сюда.
Вы ежели припомните, всегда
Держал он руку правую в кармане.
Рука в кармане как бы составляла
Особенность, в которой весь был он,
Хотя бы замечали вы сначала
Отчаянно застенчивый поклон.
Но хоть он жил как будто в тайнике
Меж нас на положенье чужестранца,
Как ни скрывал он, все могли дознаться:
Четыре пальца было на руке.
Однажды утром, много лет назад,
Я в Лунде был при воинском наборе.
Велась война. Кругом стояло горе,
И друг за другом беды шли подряд.
Я в Лунде был. Я помню, мы сидим,
Я, пристав, капитан и офицеры,
И чуть не всей округи кавалеры
Идут в солдаты, как пристало им.
В присутствии полно было народу.
От смачных шуток не было проходу.
Вновь выкликают. Входит паренек.
Он бел, как свежевыпавший снежок,
Рука его обмотана тряпицей,
Он весь трясется, словно по пятам
За ним бегут, и плачет, хоть грозится
С ним обойтись сурово капитан.
Мы от него словечка добивались,
Нашел он силу наконец в себе
И что-то лепетать стал о серпе,
Обрезавшем ему случайно палец.
И тишина настала в тот же миг,
Лишь шепоток недобрый не затих.
Был пострашнее каменного града
Упрек безмолвно брошенного взгляда.
И тут, знававший горя через край,
Встал капитан и вымолвил: "Ступай!"
И он пошел. Все сдвинулись в сторонку.
Пред ним образовалась пустота.
Он побежал в родимые места
И задыхался, словно бы вдогонку
За ним толпа взъяренная пустилась,
А хижина его средь скал ютилась.
Прошло полгода, он явился вдруг.
При нем грудной ребенок, мать, невеста.
Для своего участка взял он место,
Где начинается общинный луг.
И под венец пошел с невестой он,
Едва лишь домик был сооружен.
Он скудный свой возделывал надел.
И, надобно сказать, в том преуспел.
Ласкало взоры хлеба колошенье.
Работали, хоть скрытен был и тих,
Те девять пальцев за десятерых,
Да все весной сгубило наводненье.
Едва спаслись. Он начал все с начала,
И к осени над домом был дымок.
Теперь его жилище представляло
Собой вполне надежный уголок
При наводнении! Да все едино
Его сгубила снежная лавина.
Но бодрость в бедняке не иссякала,
Несчастная душа не поддалась,
И, прежде чем снега покрыли скалы,
Он выстроил жилище в третий раз.
Трех сыновей он вырастил, бедняга,
А школа там - далеко от села.
Ходить учиться - надобна отвага:
Тропинка по-над пропастью вела.
Что ж делал он? Пускал вперед старшого,
Веревкой привязав его к себе,
И, чтобы риска не было большого,
Он двух меньших нес на своем горбе.
Шел год за годом. Сыновья росли.
Отцу надежда виделась вдали.
Три богача забыли в Новом Свете,
Как шли в Норвегии когда-то в школу дети.
Он недалеким был. И за порогом
Своих забот видал лишь мрак густой.
Слова, что людям говорят о многом,
Все были для него что звук пустой.
В словах "народ", "отечество" и "гений"
Не видел он отчетливых значений.
Однако он смиренен был всегда,
Всю жизнь он помнил о своем обмане,
Горела на лице печать стыда,
И руку прятал он всегда в кармане.
Он преступил закон своей страны?
О да! Но что-то есть и над законом.
Ведь и над тучами вознесены
Отроги, вздыбленные горным склоном.
Плохой был гражданин. Сучок бесплодный
Для родины и церкви. Но ведь здесь
Он был велик в работе ежегодной,
В которой он самим собой был весь.
Звук, шедший от него, был чист вполне,
Хотя он не был за судьбу спокоен,
Усни же с миром, бессловесный воин,
В рядах крестьянства павший на войне.
Творить свой суд над бренными сердцами
Негоже тем, кто прахом станут сами.
Но говорю вам: я уверен в том,
Что он пред божьим праведен судом,
Народ расходится. Пер Гюнт остается один.
Пер Гюнт
Как христианский дух-то хорош!
О страхе, о гибели нет ни звука.
Собой быть самим - в атом вся штука,
И все, что пастор сказал, не ложь,
А только нам, недостойным, наука.
(Глядя на могилу.)
Не этот ли парень отсек себе палец,
Когда мы с ним в лесу повстречались?
Как знать! Не стой я тут в стороне,
Решил бы я, что речь обо мне,
И мне наконец говорят наяву,
Как праведно я и прекрасно живу.
Ах, тем и хорош христианский обряд,
Что все над могилой добро говорят
О жизни, которую прожил покойный.
Я был бы не прочь, чтобы пастор достойный
Открыл, сколь светла моя жизнь и мудра:
Но, правду сказать, о могиле пристойной
Мечтать мне еще не настала пора.
Как учат: "Не ищут добра от добра",
"Дню каждому злоба довлеет его"
И "Плата могильщику - прежде всего".
Да, церковь и впрямь нам дает утешенье.
Я этого в толк все не брал до сих пор,
Но радостно слышать кругом разговор,
Вполне подтверждающий давнее мненье:
Что сеял, то жнешь. Золотое сужденье!
Итак, оставаться самим собой
Во всем, даже в малости надо любой!
Пускай мы счастливыми так и не стали,
Зато соблюдали законы морали.
Отправлюсь домой! Пусть и горя не счесть,
И путь мой окажется вовсе бесплоден,
Но старый Пер Гюнт будет тем, что он есть.
Собой! Будет беден, но благороден.
(Уходит.)
----
Горный склон с иссохшей рекой. Развалившаяся мельница. Все давно заброшено. Повыше, за мельницей, широкий двор, во дворе аукцион. Толпа. Пьянка и шум.
На камне у мельницы сидит Пер Гюнт.
Пер Гюнт
Куда ни ступи, - что вперед, что назад,
