Констан Бюрньо - Бельгийская новелла
Он подошел к нему так умело, что к двум часам с четвертью ворота замка Бородача пропустили машину, в глубине которой хозяин и его директор, удобно устроившись каждый в своем углу, ехали в направлении Антверпена, подставив ветру свои бородки. Г-н Кош, раскрывая подноготную расставленной сети, добросовестно отчитывался в том, что было ему известно о масштабах деятельности дома Ле на рынке сбыта, высказал свою точку зрения на выгоды и неудобства активизации ее деятельности, рассмотрел различные варианты — выкуп, слияние фирм, создание отдельной фирмы. Он вложил в анализ все знания, накопленные за долгие годы ревностного изучения дел, и здравомыслие честного человека.
Мадемуазель Ариадна высказывала свои продиктованные женской недоверчивостью возражения, разыгрывая при этом защитницу обреченного. Ее отец предпочитал отмалчиваться: в глубине души он полагал, что и на этот раз в его распоряжении группа дополняющих друг друга политиков. Он, пожалуй, даже не покривил душой, когда, предложив гостю осушить бокал «мерсо», он поставил свой и сказал:
— Мне очень больно, мосье Кош, что в такой момент приходится требовать от вас дополнительного напряжения. Но вы абсолютно необходимы на сегодняшнем послеобеденном совещании. Я поеду туда с вами, чтобы в случае надобности сразу подписать бумаги.
Ничем, кроме скорбного молчания, г-н Кош не мог выразить протест.
— Отец, — вмешалась мадемуазель Ариадна, — позвольте же мосье Кошу достойно…
— Мосье Кош и горе мосье Коша несомненно выше условностей, если ты имеешь в виду перерыв в работе по случаю траура. К тому же на таком расстоянии траур совсем не то что…
В Антверпене совещание у адвоката продолжалось очень долго; была подписана целая гора выгодных для г-на Амбера договоров: новорожденная фирма «Амбер и Ле» издала свой первый крик. Они смогли уехать из Антверпена только после десяти вечера, отужинав в опустевшем к этому часу ресторане. Добравшись до глубокого кожаного сиденья автомобиля, г-н Кош сразу задремал. Перед тем как погрузиться в забытье без снов о Дезире, он вспомнил, что на второй вечер во время той далекой парижской проделки, вернувшись из театра, он позорно уступил вот такому же мертвому сну, который лишил его еще одной ночи любви с Мадлен.
На следующий день, в субботу, выйдя в это чудесное райское утро на порог своего дома, человек в черном увидел, как к нему в очередной и последний раз направляется другой человек в черном, с малиновыми отворотами на рукавах, с отливающим золотом медным рожком на воротничке и, едва заметив его, достает из сумки почтовую открытку с режущим глаз голубым небом. Какое неудобоваримое сочетание цветов! Мадлен прикрыла бы глаза рукой с длинными пальцами. А эти грязноватые лацканы, эта лоснящаяся от долгой носки куртка… Золотой отблеск меди, пурпур и голубизна во вкусе янки — все это складывалось в невыносимое сочетание, кричащую дисгармонию, отметил он про себя. Затем быстро вошел в дом, чтобы рассмотреть орфографические ошибки Дезире, которые так помогали ему представить ее себе.
Ошибки не было ни одной. Она писала из гостиницы-ранчо, расположенной, вероятно, с другой стороны этой появившейся накануне Долины Смерти, которая во второй раз была представлена на лицевой стороне открытки пейзажем, похожим на первый, состоящим из ущелий песочных и бурых тонов, придавленных неизменным индиго. Они провели целый день в этих горах; на следующее утро должны были поехать в Санта-Барбару. И надо же было, чтобы опять повторилось роковое название, уже начертанное ею на открытке, полученной вчера. Санта-Барбара… Текст заканчивался словами, удивившими его, ибо он уже не ожидал, что она когда-нибудь хоть словечком обмолвится о своем счастье; Я очень счастлива. Крепко тебя целую. Штемпель был датирован 2 июня; на конверте, как обычно, значилось; 9 часов утра. Открытку бросили в ящик в то самое утро, утро последнего дня.
Открытка была тоже последней. И ни одной орфографической ошибки, в которых так непосредственно обнаруживались ее наивность и простота; но на этот раз Дезире, видимо, особенно постаралась. Незначительные слова, похожие на исповедь, торжественное провозглашение счастья. И Крепко тебя целую. Последний вздох.
Эта жизнь в жизни, эти три дня (хотя отсрочка, подаренная иллюзией жизни через почту, не складывалась в три дня: от утра четверга до субботнего утра — всего сорок восемь часов), ход которых надо было бы остановить, пронеслись с головокружительной быстротой. Г-н Амбер преуспел в своем грубом натиске: подхваченный порывами коммерческой бури, директор вышел из задумчивого оцепенения. Дело Ле, решение которого вполне можно было бы отложить до следующей недели, теперь, когда оно завершилось, незамедлительно потребовало чрезвычайного внимания. И г-ну Кошу ничего не оставалось, как положить последнюю весточку поверх других глянцевых голубых открыток, убрать их в ящик и отправиться в контору, где г-н Соэ и двое других служащих уже ожидали, чтобы отправиться с ним в Антверпен и начать там составление описи имущества приобретенной фирмы. Вечером, возвращаясь в Льеж, он снова проспал всю дорогу.
Но на следующий день было воскресенье, день, ненавистный для одиноких людей. Он предвидел, что его пригласят в замок Бородача, и хотел бы избежать визита; но существовало дело Ле и необходимость отчитаться в том, что он обнаружил в течение первого дня изучения дел фирмы и описи. Утро прошло быстро: в конторе за последние дни накопилось много бумаг; до одиннадцати часов он занимался их разбором, затем состоялась длительная беседа с патроном. Отказаться от завтрака не удалось. Мадемуазель Ариадна была одета по-воскресному, в шелковое платье; г-н Кош не был уверен, сочла бы Мадлен безобразным этот цвет, который, на его взгляд вполне можно было бы назвать баклажановым. С беззастенчивой напористостью спиритка спросила у г-на Коша, какие послания он получил и не были ли они последними.
— Кстати, мосье Кош, — сказал патрон, — вам надо бы принести открытки дочери, чтобы мы в точности могли проследить маршрут ее путешествия по большому атласу.
Немного смутившись, г-н Кош признался, что открытки у него с собой. Пиджак действительно оттопыривался на уровне сердца, того сердца, которому мадемуазель Ариадна уже приписала расширение: он завернул их в небольшой пакет, собираясь попросить разрешения посмотреть атлас патрона, даже если тот и забыл о своем предложении. Выпив очищенного от кофеина кофе, все трое поднялись в археологический кабинет. Это была просторная комната, уставленная книгами и ящиками с картотеками; овального стола не хватало для исторических трудов, вдоль окон построили стеллажи, на которых громоздились планы и монографии. План раскопок, предпринятых в саду, занимал часть одной стены. За окном, в проеме между большими деревьями, довольно далеко был виден дом г-на Коша и окно, у которого он теперь каждый вечер долго вопрошал звезды.
На один из стеллажей — после того как отодвинули в сторону объемистую университетскую диссертацию, исследующую проблему расположения палаток Людовика XI и герцога Карла в ту знаменитую ночь, — возложили том большого атласа Соединенных Штатов.
Г-н Амбер вооружился большой лупой с черной ручкой; нужды в ней не было; г-н Кош первым указал пальцем на Золотой Каньон, оказавшийся почти на том самом месте, где он и предполагал. Затем они попытались определить место, где находилось ранчо на последнем этапе. Это оказалось потрудней; пейзаж, который был воспроизведен на открытке, можно было кое-как сопоставить с определенным местом благодаря шкале высот, данной в описании, и перекрестку дорог, который г-н Амбер разглядел в лупу на заднем плане открытки; но стоянка могла оказаться довольно далеко от того отеля, где была написана открытка.
— Определить их местонахождение все-таки можно, — сказал г-н Амбер, — Можно запросить туристское агентство о том, какие отели принимают заказы на бронь. Мы выберем наиболее подходящие с учетом главного направления на Санта-Барбару, напишем по отобранным адресам, чтобы получить от кого-нибудь из них подтверждение того, что супруги Мэн останавливались у них в ночь с 1-го на 2 июня.
Он думал, что проще было бы спросить об этом непосредственно Гарри Джорджа Мэна. Но почувствовал, что г-н Кош стал бы упорствовать в своем нежелании о чем бы то ни было спрашивать мужа Дезире.
Адажио «умерла дочь, умер зять» никогда еще не звучало для него с такой определенностью.
— Пометьте у себя, Кош. Написать в солидное туристическое агентство через генерального консула в Лос-Анджелесе с оплатой ответа по чеку. Пока все.
— Отец, — сказала мадемуазель Ариадна, — вам надо полежать. Мы снова займемся атласом после того, как вы отдохнете.
— Я не хочу спать. Мы можем теперь снова проследить маршрут, найти недостающие звенья…
