Жюль Ренар - Дневник (1887-1910)
- Пока я ограничиваюсь сидением с удочкой на берегу.
- "Паразит", - продолжает Биванк, - очень нужная книга.
- Вот этот-то эпитет мы пока еще не нашли, - подхватывает Валлет. Лично для меня - это юмористическая книга.
- Ничуть! - возражает Биванк. - Я считаю, что. она ближе к Мольеру, чем к английской безулыбочной юмористике. Подобно "Тартюфу", "Паразит" вызывает смех трагическими эпизодами.
12 мая. Ох, эти разъезды из Булонского леса, с бегов, эти грустные лица, эти бледные кучера, эти господа, которые молча, серьезно глядят друг на друга, забившись в уголок кареты, этот жест кучера, подымающего руку, чтобы предупредить кучера заднего экипажа! Самые веселые здесь лошади, бодро поматывающие головой.
Старики, сожительствующие со своими дочерьми. А шлюхи! И эти люди веселились!
13 мая. Никогда ничего не делать, как другие, в искусстве; в области морали делать только то, что другие.
11 июня. Талант - это как деньги: вовсе не обязательно его иметь, чтобы о нем говорить.
Я уже приобрел врагов, потому что никак не могу обнаружить таланта в тех, кто говорит, что я на редкость талантлив.
* Он вышел за пределы своей натуры и ключ унес с собой.
* Хозяйка прислуге: "Вы слишком много спите, милая. Вы спите не меньше меня".
* Подумайте только, если я овдовею, мне придется ездить обедать в ресторан.
* При виде жирафов начинаешь верить в существование дьявола.
* Есть и такой вид мужества - сказать парикмахеру: "Не надо мне одеколону!"
* Серебро луны упало в цене.
14 июня. Неповторимая индивидуальность капли воды.
30 июня. Разве доказывает что-нибудь успех? Нужно ли приводить имена людей непонятых, пьес провалившихся, книг отвергнутых?
И, кроме того, может случиться, что в один прекрасный день у вас окажется талант.
9 июля. Писать прокаленными словами.
11 июля. Быть ясным? Но мы еле способны сделать над собой усилие, чтобы понять других.
* Поискать мемуары, автор которых не старался бы все время сойти за независимого.
12 июля. Когда она благоразумно приняла решение экономить, она тут же перестала подавать нищим.
13 июля. Искусство создавать ренту из собственного бескорыстия.
* Улитки с жирафьими шеями.
* Яблоньки в белых шапочках, похожие на начальника станции.
* Libera nos от Гектора Мало 1.
1 Избави нас (лат.).
* Блаженны могущие сказать: "Иду во Французский банк".
20 июля. Расин на столе у Верлена.
- Как-то утром, - рассказывает Швоб, - я зашел к Верлену, в подозрительную гостиницу, не стану вам ее описывать. Отворяю дверь. Кровать деревянная с железной спинкой. Железный ночной горшок, до краев полный, вонь. Верлен лежит на кровати. Виден лишь клок волос, борода и часть лица, желтого, помятого, воскового.
- Вы больны, мэтр?
- Угу!
- Вы поздно возвратились?
- Угу!
Он повернулся ко мне. Восковой шар стал виден весь, со всей своей грязью, нижняя челюсть вот-вот отвалится...
Верлен протянул мне кончик пальца. Он лежал одетый. Грязные ботинки торчали из-под простыни. Он отвернулся к стене. "Угу".
На ночном столике лежала книга: это был Расин.
26 июля. У него был попугайчик, жирный, как кенар, который сидел у хозяина на плече и выщипывал у него волосы. Потому-то он и облысел.
27 июля. Опавшие листья стиля.
3 августа. Если вдохновение действительно существует, не следует его ждать; если оно приходит - гнать его, как собаку.
* Хорошо бы переписать "Мокриц" от первого лица! Я буду говорить: "мой отец", "мой брат", "моя сестра". Я буду персонажем, который наблюдает; у меня не будет определенной роли, но я буду видеть все. Замечу, что служанка раздалась в талии. Скажу: "Что же будет?" Буду всматриваться в лица. Скажу: "Ого, теперь мама хочет ее выгнать!" Историю Луизы вывести из истории Анетты, подробностями оснащу сам. Это будут воспоминания "несносного ребенка". Напишу: "Я получил затрещину, зато посмеялся". Сделать это очень веселым на поверхности и очень трагичным под спудом. Моя мать ничего не замечает. Она болтает с утра до вечера.
Так у меня будет "Рыжик" - или детство, "Мокрицы" - отрочество и "Паразит" - юность. Превратить их в интимную сатиру. Я приманиваю: "кис-кис".
5 августа. На минуту представьте себе, что он умер, и вы увидите, как он талантлив.
24 августа. Достаточно было мухе сесть на лист чистой бумаги, чтобы он разрешил себе лениться. Он тут же бросал писать из страха потревожить муху.
8 сентября. Всякий раз, когда в трубе завывает ветер, Рыжик вспоминает детство.
19 сентября. Быть мальчишкой и играть в одиночку под ярким солнцем на площади какого-нибудь провинциального городка.
22 сентября. Обед в "Журналь". Все приглашенные имеют договор (где, кстати сказать, наш договор с Россией?), по которому каждому обеспечено место в первой колонке на первой странице. Искусный калькулятор высчитал, что если бы собрать все эти заметки только за один год и разложить их, они от дверей ресторана протянулись бы до ворот Константинополя.
3 октября. Эрнест Ренан умер, и теперь некоторыми молодыми людьми овладевает беспокойство. Они спрашивают себя: что с нами будет? У них нет веры - обходятся без этого. Я хотел бы видеть человека, который страдал бы от сомнений, как страдают от костоеды, и кричал бы от боли. Тогда я поверю в нравственные страдания.
И я тоже пошел посмотреть на Ренана.
7 октября. Благосклонный ко всему человечеству и страшный в отношении к отдельной личности.
* Ясный стиль - вежливость литератора.
10 октября. Да, да, Верлен - это Сократ, на редкость неопрятный. Входит, распространяя запах абсента. Ванье дает ему под расписку сто су, и Верлен не уходит, что-то бормочет, говорит больше жестами, хмурит брови, морщит кожу черепа, шевелит жидкими прядями волос, разевает рот, похожий на логово кабана, говорит с помощью своей шляпы и галстука, выуженного из помойной ямы. Говорит о Расине, о Корнеле, "который уже не тот". Он говорит:
- У меня есть талант, гениальность. Я могу быть симпатичным и антипатичным.
Возмущается, когда я говорю:
- А дело Ремакля, значит, не движется?
Спрашивает, выпрямляя торс:
- Почему? Я хочу знать почему?
Обзывает меня любопытным, инквизитором и требует, чтобы ему "дали покой, этот разнесчастный и сволочной покой".
Улыбается мне, говорит о своих элегиях, о Викторе Гюго, о Теннисоне великом поэте - и поясняет мне:
- Я пишу стихи, которые должны переходить из уст в уста. Я говорю стихами. Элегия - это нечто прекрасное, нечто простое. Она не имеет формы. Не хочу больше формы, презираю ее. Если бы я решил написать сонет, я написал бы их два.
Спрашивает меня:
- Стало быть, мосье богат?
Кланяется чуть ли не до земли. Предлагает проводить меня до угла, глядит на свой абсент глазами, которые наделены даром речи, смотрит на питье, как на море красок, и, когда я расплачиваюсь, говорит:
- Сегодня я беден. Деньги у меня будут завтра.
Крепко зажимает в ладони монету в сто су, которую ему дал Ванье, говорит, как послушный ребенок:
- Я образумлюсь, буду работать. Моя женушка придет меня поцеловать. Пусть я сижу в дерьме, лишь бы она могла есть омаров.
Что-то лопочущий, отвратительный, цепляющийся за что попало. С болезненным видом пристукивает ногой, желая убедиться, что стоит на ногах, обожает Ванье.
- Зря меня натравили на него. На мне он много не зарабатывает.
Когда Ванье отходит, показывает ему вслед кулак:
- Издатель чертов! Я для Ванье дойная корова!
Страшная нищета. Я заказываю себе хинную настойку, он говорит:
- Кто пьет хинную, тому хана.
И хрипло скрежещет, словно гиена захохотала.
И вдруг целая речь по поводу: "Родриго, хватит ли тебе отваги", а также "Финикии, не забудь великолепье этой ночи".
13 октября. Я не пишу стихов, потому что так люблю короткие фразы, что любой стих кажется мне чересчур длинным.
20 октября. Мои представления о сельских священниках. Добренькие старички!.. Но ведь они же глупы, как сутана, из которой вытряхнули попа.
21 октября. Он никогда не слыхал пенья птиц. И не стыдился в этом признаваться.
24 октября. Какое глупое заблуждение - пытаться быть единственным верным другом.
26 октября. По-настоящему знаменит тот писатель, которого знают и никогда его не читали. "Фанфары славы" прогремели нам лишь его имя.
* О нем скажут, что он был первым среди маленьких писателей.
28 октября. Морис Баррес, узнав, что Леон Блуа готовит о нем разносную статью, которая может ему сильно повредить в провинции, пришел к Швобу спросить, не знает ли он Блуа в лицо.
- Видите ли, - сказал он, - я найму людей, заплачу им, чтобы они избили Блуа до появления статьи.
24 ноября. Молнии, похожие на след невидимого когтя.
2 декабря. Жестокое теперь в такой моде, что стало приторным.
12 декабря. Вы невинно забавляетесь, пытаясь угадать, что останется от них через сто лет. Но, голубчик, что от вас-то уже сейчас осталось?
