Аугуст Гайлит - Тоомас Нипернаади
Тоомас Нипернаади прошел лесами Яанихансу, дальше дорога круто пошла под уклон. Перед ним расстилались широкие просторы Маарласких болот и торфяников, среди которых бугрились отдельные островки. На них стояли бедняцкие домишки и узкие полоски полей, которые начинались у самых домов и латвинами тянулись прямо в болото. Узкая извилистая тропинка, опираясь, словно стлани, на кочки и корни деревьев, соединяла эти островки, то приподнимаясь, то совсем пропадая в разводьях. Лесами Яаникансу текла широкая река Каава, но добравшись до Маарласких болот, она разливалась плодя озерца, промоины и топи. Только далеко, у водопада, река снова сливалась, снова втекала в русло и с шумом устремлялась порогами вниз. У водопада стоял паром и хижина паромщика на берегу, потому что на той стороне был трактир, утопавший в зарослях черной ольхи, ивы, пушистых берез. Его красная крыша, как маяк, горела над болотом.
Нипернаади уже пошел было вниз, как вдруг ощутил внезапный порыв ветра. Будто взвыла собака — раз, другой, третий. Загудели кусты и деревья, столбы пыли закрутились с проселка к болоту. Лес словно задрожал, сначала тихо, где-то в глубине, в самом сердце, а потом закачался, зашумел, и верхушки елей заколебались, как тростник.
С той стороны болот поднималась черная туча.
Будто мрачная черная стена вырастала прямо из земли.
Она поднималась быстро, равномерно, кромка ее белела, лучилась. Вот и далекий удар грома долетел, как из душного помещения. Тоомас остановился завороженный.
Туча своим появлением разрезала всю землю на половины. Та, что осталась за чернеющей стеной, стала цвета вороного крыла, будто зимняя ночь накрыла поля. Леса, поля и дома словно повалились в пропасть. А по эту сторону все еще светлело, лучилось, солнце еще сияло на полями и болотами и желтые столбы пыли весело неслись друг за другом к болоту.
Ветер смолк, тихонько прислушиваясь, леса как будто простонали и замерли, выпрямились в тревожном ожидании. Даже соломинка не шелохнется. Смолкли, затаив дыхание, птицы, не стало слышно и щебета, ни свиста, ни писка, даже кузнечики престали стрекотать. Только припозднившаяся ворона зловеще летела к лесу. повисла странная тишина, трепетное ожидание и тревога перед чем-то огромным и жутким.
И тут взвыл вдруг ветер, будто буйный конь взвился на дыбы, похватал деревья, взъерошил кусты, весело взмыл к облакам и порывом буре понесся по-над лесами и болотами. Загудели деревья, кусты словно обезумели, все до последней веточки, до последней былинки закружилось, зашуршало, засвистело. Уже пали первые капли на горячую землю, крупные и тяжелые.
Черная стена туч достигла середины неба, ее широкая кромка лучилась и сияла желтыми языками пламени. Но вот солнце пропало за чернеющей стеной и угрюмый вечерний мрак стал над землей. Только далеко впереди еще миг светлели пригорки. Раскаты грома стремительно приближались. Пошел дождь. Тоомас стоял и смотрел в растерянности.
Тяжело, неуклюже разбрасывая руки, он бежал в Кааваскаму трактиру. Короткие ноги в тяжелых сапогах ступали, как у пьяного. Он был низенький, толстый, небольшая голова росла прямо из плеч. За ним, порядочно отстав, чесала девушка, прихватив рукой подол юбки.
- Кюйп, Кюйп, - звала она, - Кюйп, не бросай меня одну!
Но Кюйп и не думал оглядываться, мчался, как лошадь с поклажей под гору.
- Кюйп, зараза, - жалобно крикнула девушка, - да подожди ты!
Внезапно громыхнуло совсем рядом. Дождь хлынул как из ведра. По горячей земле, что еще минуту назад пылила, собрались быстрые струйки, сначала маленькие, слабые, но скоро они проворно прочертили бороздки, по пути сливались, ширились, словно острым клювом пропахивали себе русло, и уже весело журчали в канавках мимо лужиц. Тяжелые капли, ударяясь о землю, рассыпались блистающей пылью. Земля парила, кипела.
Девушка остановилась посреди дороги, испуганно озираясь по сторонам.
Одним прыжком Нипернаади оказался рядом с ней схватил ее за руку и повлек к стоявшему поблизости полуразвалившемуся сараю. Промокшие до нитки, они заскочили под крышу.
Разверзлись хляби небесные, словно пенящиеся водопады, они блистали, искрились, шумели. Уже побежали широкие ручьи со склонов и пригорков к болоту, неся на себе тяжелую ношу — сорванные листья, сухие ветки, погнившие шишки и прихваченный с дороги мусор, грязь. Низинки превратились в огромные лужи и озерца. Молния разорвала небеса: ослепительный огонь словно вырвался из огромного горна. Воздух дрожал и гудел от непрерывных раскатов грома, будто в пустом зале. Было невыносимо жарко и душно.
- Как тебя зовут? - спросил Нипернаади.
- Анне-Мари, - ответила девушка, отирая воду с лица. Мокрые волосы облепили ее насупленное рябое лицо, маленькие глаза глядели сердито. При каждом раскате гром она пугливо вздрагивала и придвигалась к Тоомасу. Вокруг нее на полу образовались лужицы от стекавшей с платья воды.
- И что ты такое в лесу делала? - спросил Нипернаади. - Даже не слыхала, как надвигается буря?
- Не слыхала, было так тихо, так хорошо. Светило солнышко...
Вдруг ее мысли словно обрели нужное направление.
- Паразит этот Кюйп! Бросил меня посреди дороги, пускай молния прибьет, - трус несчастный! Вот и ходи с таким в лес! Так припекло, я, балда, и заснула под кустом. Ну, а когда вокруг почернело и молния удалила, Кюйп как вскочит и галопом к лесу. Обо мне и не вспомнил. Заяц серый! Мы в лес-то пошли ненадолго за ягодами и просто погулять.
- А кто этот Кюйп? - спросил Нипернаади.
- Кюйп трактирщик, вот там, на берегу Каавы, - девушка показала пальцем в дверной проем на болото. - Трактир ничего особенного, летом ни души. Только мухи таращатся с голых столов. Зимой, правда, получше, мужики больше в поле не работают, домой возвращаются, и цыганские таборы катят обратно. Тут уж Кюйп без дела не сидит.
- Цыгане, здесь, на болоте? - удивился Нипернаади.
- Они самые! - внушительно ответила Анне-Мари. - Вон, видишь, налево, - девушка показала пальцем через плечо, - там их лачуги. Сейчас в них никого, один только Яан Рысак живет — может, слыхал о нем? По-настоящему его зовут Яан Индус, а Рысаком он назывался потому, что сумасшедший и думает, что он лошадь. Хлещет себя кнутом, ржет и носится по тропинкам на болоте, ну совсем ненормальный. Он всю жизнь барышничал, продавал, обменивал, воровал, а теперь на старости лет решил, что он сам конь. Ему бы только рыть ногой землю, ржать да скакать. А если его стегнут и крикнут — н-но, залетная! - большего счастья ему и не надо: голову закинет, заржет и припустит по дороге, как ветер. Цыгане, когда бывают тут проездом оставляют ему поесть какие-нибудь корки, но старый Индус и сено есть, и овес, и траву. А цыгане потому здесь поселились, что на болотах им хорошо прятать краденых лошадей. Здесь до них чужой человек не доберется!
- А сама ты кто?
- Сама? - протянула Анне-Мари. - Да так, всего-ничего. Муж мой Яйрус тоже ушел а я у Кюйпа служанкой.
Вдруг раздался страшный грохот, сарай полыхнул будто весь объятый огнем. Земля задрожала, загудела. Одним прыжком девушка оказалась в объятиях Тоомаса.
-Иисус Христос, единственный и возлюбленный сын Божий, единый наш ангел-заступник, прости мои прегрешения и заблуждения, обман и несправедливость, как прощал ты и раньше всех грешных! - на одном дыхании выпалила девушка, молитвенно сложив руки у самого рта.
- Ты, видно, много грешишь с этим Кюйпом? - рассмеялся Нипернаади, держа девушку в объятиях.
Анне-Мари презрительно глянула на него и оттолкнула.
- С дураком таким тоже мне грех! - простодушно сказала она.
Вода все капала с нее на пол, и девушка, словно стесняясь лужиц, что собирались вокруг нее, снова перескочила, как сорока, на сухое место. При каждом ударе грома она вздрагивала, опасливо озираясь, и подносила сложенные руки к губам. Но в промежутках между раскатами была словоохотлива, весела, щебетала быстро и занятно. Платок она сняла и разложила на коленях, светлые волосы мокрыми прядями свисали на плечи. Рот был словно красный помидор в желтоватой раме лица.
Нипернаади, рассматривая ее с легким отчуждением спросил:
- Твой муж Яйрус тоже в поле трудится?
Девушка сморщилась, отвела глаза.
- Терпеть не могу таких расспросов, - ответила она угрюмо. - Муж ушел, и весь сказ. Уже два года и три месяца, и не вернется прежде, чем пройдет еще девять месяцев. Вот так. И больше мне по этому делу сказать нечего.
Улыбнулась, взглянула на парня. И снова стала приветливее.
- Ты любопытный, как Таавет Йоона, - заметила она. Знаешь, может, Таавета Йоону? Это наш паромщик, вон в той избушке, напротив трактира. Еще молоденький, ему лет двадцать, а уже в десять остался сиротой и с тех пор перевозчиком на пароме. Осиротел он с тех пор, как его отец умер ужасной смертью. Он, понимаешь, был тот еще проходимец. С такой огромной черной головой, как у льва, когда он кричал на своем пароме, так будто гром гремел. Не было человека, который не боялся бы старого Йоону с львиной гривой, просто так никто не совался на переправу. Кто только мог, оставался лучше дома, а когда ехали в городи или возвращались оттуда, то сбивались в длинный обозы только потом подходили к парому. А любил тот старый 1оона одну цыганку, как комар присосался к ней и не отставал. Ему и так и сяк говорили, эй, старый Йоона, опомнись, возьмись за ум, куда тебе такая девушка! Нет, не захотел ион взяться за ум, не образумился, рычал в ответ, как медведь. Не ваше, говорил дело и девка не ваша, сам разберусь! И вот однажды цыгане надо было через реку переправиться, старый Йоона взял ее на паром, и там он спрашивает девушку: слушай, в последний раз ответь мне теперь, как перед своим богом — будешь ты со мной до гробовой доски? Так он сказал. А девушка в ответ засмеялась; чего ей было бояться и о чем думать? Дурачилась и смеялась от души. Но когда паром достиг стремнины, старый Йоона перерубил канаты и понесло их к водопаду. Ох как кричала, как звала на помощь та девушка, да уже ничего не поделаешь — только через несколько дней нашли утопленников гораздо ниже по течению, их выбросило на берег. Даже река таких не приняла.
