Валентин Черных - Москва слезам не верит (сборник)
…За окнами стемнело. В зале ресторана включили свет. На эстраде рассаживались музыканты.
Писатель отложил вилку.
— Значит, так. Приступаем к разбору вашей ситуации. Есть жена, дочь и появляется другая женщина, к которой вы неравнодушны. Так?
— Не совсем так, — сказал Тихомиров.
— Тогда внесём уточнения.
И тут в ресторан вошла пара: молодая женщина и средних лет мужчина. Проходя мимо их столика, женщина небрежно кивнула:
— Привет, гений!
Писатель ничего не ответил и отвернулся, явно помрачнев.
— Знакомая? — осторожно поинтересовался Тихомиров.
— Жена, — ответил писатель и пояснил: — Бывшая.
— Красивая, — отметил Тихомиров.
— Красивая, — согласился писатель. — Но хотела жить, как все нормальные люди. А я ненормальный.
Тихомиров пристально посмотрел на писателя.
— С медицинской точки зрения я нормальный, — успокоил его писатель. — В общем, не получилась у нас жизнь… Видите ли, она была недовольна, что я мало зарабатываю.
— А зарплата у вас сколько?
— А нам зарплату не платят, — ответил писатель. — Написал, взяли — получишь. Не взяли — извините, сосите палец.
— Как же так? — удивился Тихомиров. — Это несправедливо. Вы же целый год работали. Так было только в колхозе и то в самые голодные годы. Целый год работаешь, а получать нечего. А сейчас у всех зарплаты хорошие. Люди хорошо жить стали.
— Вот именно, — сказал писатель. — Поэтому она мне всё время талдычила: иди работать в школу. Я ведь учитель по образованию. А может быть, я когда-нибудь напишу гениальную пьесу и стану знаменитым и богатым…
— Конечно станете, — утешил его Тихомиров. — Раз так сильно добиваетесь, станете. А сейчас, значит, не очень получается?
— Да получается. Но у нас тоже свои игры. Я принёс в театр пьесу о неопознанных летающих объектах, а мне говорят; ты напиши что-нибудь о тружениках сельского хозяйства, область наша в основном сельскохозяйственная.
— Их тоже понять можно, — сказал Тихомиров. — Область и правда в основном даёт хлеб, мясо и молоко.
— Их можно понять, — согласился писатель. — Но и меня пусть поймут тоже. Откуда я знаю тружеников сельского хозяйства, я ведь в городе родился, вырос, учился.
— Ну, труженики сельского хозяйства такие же нормальные люди, как и везде. Со своими, конечно, небольшими ненормальностями, — посчитал нужным добавить Тихомиров. — Я думаю, если так уж требуется про тружеников сельского хозяйства, почему вам бы не приехать к нам в колхоз «Стальной конь», пожить, поизучать?
— Сейчас не получится, — сказал писатель. — На изучение нужны деньги, а сейчас я на мели.
— Какие деньги в деревне? Поселитесь у меня, еда вся своя. Только бумага и чернила. Так возьмём в конторе. А если ещё и беседу с народом проведёте, с оплатой не обидим.
— Я подумаю, — сказал писатель. — Может быть, и воспользуюсь вашим предложением. А теперь давайте вернёмся к вашей ситуации.
— Когда приедете, там всё и обсудим, — сказал Тихомиров. — На месте всё виднее…
Придя вечером с поля, Тихомиров сообщил Полине:
— Завтра писатель приедет. Я его пригласил у нас остановиться.
— А со мной не мог посоветоваться?
— Я вот и советуюсь. Но если ты против…
— Могу быть и против, — сказала Полина.
— Тогда я скажу Буянову, пусть у других устраивает. Можно к модистке.
— У нас будет жить, — отрезала Полина. — Но если ты хоть раз упомянешь имя этой…
— Не упомяну, не упомяну, — пообещал тут же Тихомиров.
Полина готовила комнату для писателя. На окно повесила новые занавески, стол застелила парадной скатертью и осмотрела критически комнату — на тумбочке стояло несколько книг, в основном по тракторам, нижняя полка была завалена нотными тетрадями.
— Слазь на чердак, — приказала она Тихомирову, — достань художественную литературу.
— Да он её, может, читал, — сказал Тихомиров.
— Он, может, и читал, — отпарировала Полина, — но пусть знает, что и мы читали тоже.
— А какие брать?
— Какие поновее. Прошлый раз Нюрка полчемодана привезла.
— Ладно, — согласился Тихомиров и, приставив лестницу, полез на чердак.
Писатель приехал в полдень. Из вещей с ним был полупортфель-получемодан; такие сейчас выпускают — для чемодана маловат, для портфеля великоват. Он поздоровался с Тихомировым, а Полине поцеловал руку. Полина так смутилась от этого, что тут же спрятала руку под передник.
Парторг Буянов заранее приготовился к визиту писателя. На столе лежали кипы амбарных книг и папок.
— Мы вам под готовили документацию, — пояснил Буянов, — чтобы вы могли проследить динамику роста хозяйства.
Писатель прикинул на вес амбарные книги.
— Не беспокойтесь, — заверил его Буянов, — мы всё это перевяжем в два пакета, чтобы руки не оттягивало. — Буянов достал моток верёвки, и они с Тихомировым быстро и ловко соорудили два внушительных пакета.
— Теперь мы готовы ответить на ваши вопросы, — сказал Буянов.
— Вопросов нет, — сказал писатель. — Поживу, познакомлюсь. Вопросы будут потом. С вашего позволения, я забираю всё это на квартиру.
— Забирайте, — сказал Буянов. — Тихомиров останется. У нас сейчас самая горячая пора — сев. Кое-какие проблемы надо обсудить.
Писатель забрал пакеты, а Тихомиров и Буянов остались вдвоём.
— Да, — сказал Буянов. — Несолидный всё-таки писатель.
— Как понять?
— Ботинки его видел? По пятнадцать рублей, Мой младший в восьмом классе, а такие отказывается носить. Не модно! А пиджачок? Двадцать семь рублей. Витебская швейная фабрика.
— Встречают по одёжке, — возразил Тихомиров, — провожают по уму.
— Не знаю, как мы его будем провожать, но ничего, кроме неприятностей, от него нам не будет, попомни моё слово.
— У тебя какие-то факты есть? — насторожился Тихомиров.
— Нет у меня фактов, — вздохнул Буянов, — но я знаю одно: если человек носит ботинки по пятнадцать рублей, это опасный человек, потому что ему плевать, что о нём подумают люди.
Вечером писатель и Тихомиров шли по деревне. Информация по деревне распространяется мгновенно, поэтому писателя рассматривали особенно пристально. Особого впечатления он не произвёл. На нём был серый, по-видимому, много раз стиранный плащ и простецкая кепка. Деревенские парии были одеты несравнимо лучше: почти на каждом была импортная куртка со множеством пряжек и «молний".
Было тихо и благостно. Душа, что называется, радовалась и отдыхала. И тут они услышали истошный женский крик. Женщина кричала на самых высоких нотах, казалось, этот крик никогда не прекратится. Тихомиров бросился вперёд, побежал за ним и писатель. Их обогнали мальчишки на велосипедах и мопедах.
За правлением колхоза, у складов, была огромная лужа, которая просыхала только к середине лета. И здесь, по колено в грязи, стоял Пехов в светло-сером костюме, а по краю лужи металась его жена, понося его всевозможными срамными словами. Помешкав, Пехов вдруг уселся в луже, поплескал по грязи руками. Жена Пехова заплакала, мальчишки весело гоготали.
— Выходи, Иван, — попросил его Тихомиров.
— Не хочу, — сказал Пехов. — Я теперь в этой луже жить буду. Мне здесь лучше. — Пехов поднялся, нырнул головой в грязь, а потом забрался в самую середину лужи, почти по пояс, и запел:
Прощайте, товарищи, все по местам,
Последний парад наступает, —
и начал медленно оседать в грязь.
Тут писатель бросился в лужу, в три прыжка добрался до Пехова.
— Пойдём!
— Куда? — спросил Пехов.
— Домой, — сказал писатель.
— Домой не пойду, — ответил Пехов.
— Тогда поедем в райцентр, — предложил писатель.
— Зачем? — спросил Пехов.
— Пива попьём, — ответил писатель.
— Хорошее предложение, — согласился Пехов. — Поедем.
Они вышли из лужи, залепленные грязью. Кто-то засмеялся, но тут же притих.
— Забирай его домой, — сказал Тихомиров жене Пехова.
— Не нужен он мне. Не нужен! — взвилась она.
— Ты же требовала, чтобы он вернулся, — тихо сказал Тихомиров. — Или ты уже этого не хочешь?
Жена Пехова всхлипнула, молча взяла мужа за руку и повела к дому.
Писатель сидел, закутавшись в одеяло, Полина застирывала ему брюки.
— Зря вы в лужу полезли, — говорила Полина. — Неделю назад он на крышу дома взобрался, едва сняли. Говорят, его модистка приворожила, зелье подмешала, он и чокнулся. А её, знаете, как ещё в деревне зовут? Мина!
— Почему мина? — удивился писатель.
— А потому что неизвестно, кто на неё наступит и где она взорвётся. Она же семью разбивает. Против неё всю общественность надо поднимать.
— Ну что ты такое говоришь? — укоризненно сказал Тихомиров. — Разве такие дела общественностью можно решать? Жена Пехова уже один раз подняла общественность. Что из этого получилось, сама видишь. У Пехова с модисткой любовь.
