Симона Бовуар - Мандарины
— Сядь сюда, — сказал Анри. Он сел рядом с ней и положил свою ладонь ей на руку. Ему очень хотелось остаться одному, но он не мог бросить Надин с ее угрызениями совести, он и сам терзался из-за того, что не сумел завоевать ее доверие. — Посмотри на меня.
Она обратила к нему свое несчастное лицо с опухшими глазами, и он порывисто обнял ее. Да, что предпочитаешь всему остальному, то и любишь; к ней он был привязан больше, чем к кому бы то ни было: он любил ее, и надо было убедить ее в этом.
— Ты, правда, думаешь, что я не люблю тебя? Это серьезно? Надин пожала плечами:
— А за что меня любить? Что я тебе даю? Я даже не красива.
— Ах, оставь эти дурацкие комплексы, — сказал Анри. — Ты мне нравишься такой, какая есть. А даешь ты мне себя: это все, чего я прошу, потому что люблю тебя.
Надин опечаленно взглянула на него:
— Очень хотелось бы тебе верить.
— Попробуй.
— Нет, — ответила она. — Я слишком хорошо себя знаю.
— Видишь ли, я тоже тебя знаю.
— Вот именно.
— Я тебя знаю и думаю о тебе только хорошее: так что?
— А то, что ты плохо меня знаешь. Анри рассмеялся:
— Отличный вывод!
— Я плохая! — сказала Надин. — Я все время делаю отвратительные вещи.
— Да нет. Сегодня вечером ты рассердилась, и это понятно. Ты не предвидела, что произойдет. Так перестань терзать себя.
— Ты добрый, — сказала Надин. — Но я этого не заслуживаю. — Она снова заплакала. — Ну почему я такая? Я сама себе противна.
— Ты не права, — ласково сказал Анри.
— Я сама себе противна! — повторила она.
— Не надо, дорогая, — сказал Анри. — Видишь ли, все было бы гораздо лучше, если бы ты не решила, что тебя никто не любит: ты сердишься на людей за их мнимое безразличие, и потому в наказание время от времени ты им лжешь или делаешь какую-нибудь пакость. Но это никогда не заходит слишком далеко и не является порождением черной души. Надин покачала головой:
— Ты не знаешь, на что я способна.
— Прекрасно знаю, — улыбнулся Анри.
— Нет, — произнесла она таким безнадежным тоном, что Анри обнял ее.
— Послушай, — сказал он, — если тебя что-то мучает, лучше скажи мне. После того, как скажешь, это покажется тебе менее ужасным.
— Я не могу, — ответила Надин. — Это отвратительно.
— Не говори, если не хочешь, — сказал Анри. — Но если это то, что я думаю, то все не так страшно.
Надин с тревогой посмотрела на него:
— Что ты думаешь?
— Речь идет об одной вещи, которая касается тебя и меня?
— Да, — призналась она, не спуская с него глаз. Губы ее дрожали.
— Ты нарочно забеременела? Тебя это мучает? Надин опустила голову.
— Как ты догадался?
— Ты должна была сплутовать, это единственное объяснение.
— Ты догадался! — сказала она. — Не говори мне, что я тебе не противна!
— Но, Надин, ты никогда бы не согласилась, чтобы я женился на тебе против воли, никогда ты не стала бы меня шантажировать! Это всего лишь маленькая игра, в которую ты играла сама с собой.
Она с умоляющим видом подняла на него глаза.
— Нет, я никогда не стала бы шантажировать.
— Я прекрасно знаю. По той или иной причине у тебя, верно, был приступ враждебности ко мне, и тогда ты затеяла эту игру. Ради забавы ты навязала мне ситуацию, которой я не хотел, но ты рисковала больше меня, так как никогда не желала всерьез принуждать меня.
— И все-таки это было отвратительно! — сказала Надин.
— Да нет. Главное, это было бесполезно: чуть раньше, чуть позже мы все равно поженились бы и завели ребенка.
— Это правда? — спросила Надин.
— Разумеется. Мы поженились, потому что оба хотели этого. И я не чувствовал никаких особых обязательств по отношению к тебе, так как догадывался: ты хотела того, что случилось.
— Думаю, если бы тебе не нравилось жить со мной, то ты и не стал бы этого делать, — в нерешительности произнесла Надин.
— Сделай еще одно усилие, — весело сказал Анри. — Пойми, что мне это не понравилось бы, если бы я не любил тебя.
— Ну, это другое дело, — возразила Надин. — Тебе может кто-то нравиться, но ты не обязательно его любишь.
— Это не про меня, — сказал Анри. — Послушай! Почему ты не хочешь верить, что я тебя люблю? — добавил он немного нетерпеливо.
— Я не виновата, — со вздохом ответила Надин. — Я подозрительна.
— Ты не всегда была такой, — сказал Анри. — С Диего ты такой не была. Надин сжалась.
— Это было по-другому.
— В чем?
— Диего был мой.
— Не больше, чем я, — с живостью отозвался Анри. — Разница в том, что он был ребенком, но он постарел бы. И если ты откажешься заранее видеть в каждом взрослом судью и, следовательно, врага, мой возраст перестанет тебя смущать.
— У нас с тобой никогда не будет так, как с Диего, — твердо заявила Надин.
— Любовь не бывает одинаковой, — сказал Анри. — Но зачем сравнивать? Разумеется, если ты ищешь в наших отношениях не то, что в них есть, то не найдешь этого.
— Я никогда не забуду Диего, — сказала Надин.
— И не забывай. Но не используй свои воспоминания против меня. А ты это делаешь, — добавил он. — По многим причинам ты в обиде на нынешнюю жизнь и потому ищешь убежища в прошлом. Прикрываясь прошлым, ты чувствуешь свое превосходство над настоящим.
Надин в нерешительности посмотрела на него.
— Да, я дорожу своим прошлым, — призналась она.
— Я хорошо тебя понимаю, — сказал Анри. — Только и тебе надо понять одну вещь: твоя злонамеренность объясняется не тем, что у тебя очень яркие воспоминания, а наоборот; ты используешь свои воспоминания, чтобы оправдать себя.
Надин с минуту молчала, с сосредоточенным видом закусив нижнюю губу.
— Откуда у меня эта злонамеренность?
— От горечи, от недоверия. Получается порочный круг, — сказал Анри. — Ты сомневаешься в моей любви и потому сердишься на меня, и, чтобы наказать меня, ты не доверяешь мне и обижаешься. Но поразмысли, — настойчиво продолжал он, — если я люблю тебя, то заслуживаю твоего доверия, и ты несправедлива, лишая меня его.
Надин огорченно пожала плечами:
— Если это порочный круг, из него нельзя выйти.
— Можно, — возразил Анри. — Если ты захочешь, то сможешь. — Он прижал ее к себе. — Решись подарить мне свое доверие, даже если сомневаешься, что я его заслуживаю. Мысль быть обманутой внушает тебе ужас, но ведь это все-таки лучше, чем быть несправедливой. И ты увидишь, — добавил он, — я заслужу твое доверие.
— Ты считаешь, что я несправедлива по отношению к тебе? — спросила Надин.
— Да. Ты несправедлива, когда упрекаешь меня в том, что я не Диего. Несправедлива, когда видишь во мне судью, в то время как я человек, который любит тебя.
— Я не хочу, — с тоской в голосе сказала Надин, — не хочу быть несправедливой.
Анри улыбнулся:
— Так не будь больше. Если ты проявишь хоть немного доброй воли, я, в конце концов, сумею убедить тебя, — сказал он, целуя ее.
Она обвила его шею руками.
— Я прошу у тебя прощения, — сказала она.
— Мне нечего тебе прощать. Иди, — добавил он. — Теперь ты попробуешь поспать. Поговорим обо всем еще раз завтра.
Он помог ей лечь в постель и подоткнул одеяло. Потом пошел к себе в комнату. Никогда он так откровенно не говорил с Надин, и ему казалось, что в ней что-то дрогнуло. Надо быть настойчивым. Он вздохнул. И что дальше? Чтобы сделать ее счастливой, надо и самому стать таким. А он этим утром уже не понимал, что может означать на деле это слово.
Прошло два дня, газеты не сообщали об исчезновении Сезенака. Анри казалось, что он все еще чувствует вокруг павильона запах горелого, картина раздувшегося лица, живота с отверстием не стиралась; но на смену этому кошмару уже пришла другая тревога: три державы порвали с Москвой{136}, отношения между Востоком и Западом были до того напряженными, что война казалась неизбежной. Во второй половине дня Анри с Надин отвезли на машине Дюбрея на Лионский вокзал: он был мрачен, как и многие другие. Анри смотрел издали, как Дюбрей пожимает руки в зале вокзала: должно быть, он думал, что смешно именно сегодня ехать защищать мир с помощью речей. Однако, когда Дюбрей вместе с тремя спутниками направился на перрон, Анри провожал их глазами с некоторым сожалением. Он ощущал себя отлученным.
— Что будем делать? — спросила Надин.
— Прежде всего пойдем за твоим билетом и документами на машину.
— Мы все-таки едем?
— Да, — ответил Анри. — Если увидим, что ситуация осложняется, перенесем наш отъезд. Но, возможно, наступит разрядка. Мы назначили дату, пока будем ее придерживаться.
Они ходили по магазинам, купили пластинки, зашли в «Вижиланс», потом в «Анклюм» повидать Лашома: коммунисты решили официально взять мальгашское дело в свои руки, как только вынесут приговор; политбюро сделает заявление, они пустят в ход петиции, организуют митинги. Лашом явно старался проявить оптимизм, хотя прекрасно сознавал, что никто ничего не добьется; в отношении международного положения он тоже был настроен невесело. Анри повел Надин в кино. На обратном пути, пока они ехали по автостраде сквозь влажные сумерки, она приставала к нему с вопросами, на которые он не мог ответить. «Если тебя мобилизуют, что ты сделаешь? Что будет, если русские оккупируют Париж? Что с нами станется, если выиграет Америка?» Ужин прошел мрачно, и Анна сразу поднялась в свою комнату. Анри остался в кабинете с Надин. Она достала из сумки два пухлых конверта и билет в спальный вагон.
