Симона Бовуар - Мандарины
Обзор книги Симона Бовуар - Мандарины
«Мандарины» — один из самых знаменитых романов XX в., вершина творчества Симоны де Бовуар, известной писательницы, философа, «исключительной женщины, наложившей отпечаток на все наше время» (Ф. Миттеран).
События, описанные в книге, так или иначе связаны с крушением рожденных в годы Сопротивления надежд французской интеллигенции. Чтобы более полно представить послевоенную эпоху, автор вводит в повествование множество персонажей, главные из которых — писатели левых взглядов Анри Перрон и Робер Дюбрей (их прототипами стали А. Камю и Ж.-П. Сартр). Хотя основную интригу составляет ссора, а затем примирение этих двух незаурядных личностей, важное место в сюжете отведено и Анне, жене Дюбрея — в этом образе легко угадываются черты самой Симоны де Бовуар. Многое из того, о чем писательница поведала в своем лучшем, удостоенном Гонкуровской премии произведении, находит объяснение в женской судьбе как таковой и связано с положением женщины в современном мире.
Роман, в течение нескольких десятилетий считавшийся настольной книгой западных интеллектуалов, становится наконец достоянием и русского читателя.
ru fr Н. А. Световидова Alhimik FictionBook Editor Release 2.6.6 30 September 2012 http://lib.rus.ec/b/344219 Мандарины (doc) от 02.12.2011 D1C7B373-F990-4FD0-866E-29EA3865DAA6 1.11.0 — создание файла Alhimik
1.1 — частичная вычитка Alhimik
Наука Москва 2005 5-86218-452-ХСимона де Бовуар.
Мандарины
ГЛАВА ПЕРВАЯ
I
Анри в последний раз взглянул на небо: черный хрусталь. Тысяча самолетов, взрывающих тишину, — такое даже трудно вообразить; между тем в голове с каким-то радостным гулом сталкивались слова: наступление остановлено, разгром немцев, я смогу уехать. Он свернул на углу набережной. На улицах будет пахнуть растительным маслом и апельсиновым цветом, освещенные террасы заполнятся болтающими людьми, под звуки гитар он выпьет настоящий кофе. Его глаза, руки, кожа изголодались: какой затянувшийся пост! Не спеша он поднялся по выстуженной лестнице.
— Наконец-то! — Поль сжимала его в объятиях, как после долгой, полной опасностей разлуки; за ее плечами сверкала украшенная елка, до бесконечности отражавшаяся в больших зеркалах; на столе стояли тарелки, стаканы, бутылки; у стремянки вперемешку лежали охапки омелы и остролиста.
— Ты слушала радио? Есть хорошие новости.
— Ах! Расскажи поскорее.
Она никогда не слушала радио, новости ей хотелось узнавать лишь от него.
— Заметила, какой нынче ясный вечер? Говорят о тысяче самолетов в тылу фон Рундштедта{2}.
— Боже мой! Неужели они не вернутся?!
Сказать по правде, такая же мысль пришла в голову и ему:
— Об их возвращении пока не слышно. Поль загадочно улыбнулась.
— А я приняла меры предосторожности.
— Какие еще меры?
— Попросила консьержку освободить в подвале чулан, чтобы ты, в случае чего, мог спрятаться там.
— Не следовало говорить об этом с консьержкой: так вот и рождается паника.
Левой рукой, словно заслоняя сердце, Поль сжимала концы шали.
— Они могут расстрелять тебя, — испуганно произнесла она. — Мне каждую ночь чудится: стучат, я открываю и вижу их.
Застыв с полузакрытыми глазами, Поль, казалось, действительно слышала голоса.
— Этого не случится, — весело успокоил ее Анри. Она открыла глаза и уронила руки.
— Война в самом деле окончена?
— Ждать осталось недолго. — Анри поставил стремянку под большой потолочной балкой. — Давай я помогу тебе.
— Мне обещали помочь Дюбреи.
— Зачем дожидаться их прихода?
Он взял молоток; Поль коснулась его руки:
— Работать не собираешься?
— Только не сегодня.
— Я слышу это каждый вечер. Уже больше года ты ничего не пишешь.
— Не тревожься: мне хочется писать.
— Газета отнимает у тебя слишком много времени; посмотри, в котором часу ты приходишь. Я уверена, ты ничего не ел. Хочешь поесть?
— Не сейчас.
— Устал, наверное?
— Да нет же.
Под ее взглядом, участливо обволакивавшим его, он ощущал себя бесценным сокровищем, хрупким и внушающим опасение: вот от чего он уставал. Анри влез на стремянку и принялся осторожно вбивать гвоздь: дом был далеко не новым.
— Я даже открою тебе, что именно собираюсь написать: это будет веселый роман.
— Что ты говоришь? — В голосе Поль снова засквозила тревога.
— Повторяю, что хочу написать веселый роман.
Забавно было бы тут же придумать этот роман, поразмышлять о нем вслух, но Поль устремила на него такой пристальный взгляд, что он умолк.
— Дай мне побольше омелы.
Он осторожно повесил зеленый шар, усеянный маленькими белыми точками, и Поль протянула ему другой гвоздь. Да, война кончилась: по крайней мере для него; сегодня настоящий праздник; наступал мир, и все возвращалось: праздники, развлечения, удовольствия, путешествия, быть может, счастье и наверняка свобода. Анри развесил вдоль балки омелу, остролист, гирлянды елочного дождя.
— Ну как? — спросил он, спускаясь со стремянки.
— Великолепно. — Она подошла к елке, поправила одну из свечей. — Если опасность миновала, ты поедешь в Португалию?
— Разумеется.
— И опять не будешь работать во время путешествия.
— Полагаю, что нет.
Она в нерешительности крутила один из висевших золотых шаров, и он сказал слова, которых она дожидалась:
— Жаль, что нельзя взять тебя с собой.
— Я прекрасно знаю, что это не твоя вина. Не расстраивайся: мне все меньше хочется колесить по свету. Зачем? — Она улыбнулась. — Ждать, когда ты вне опасности, совсем не тяжело.
Анри чуть было не рассмеялся от этого ее «зачем?». Что за вопрос! Лиссабон. Порто. Синтра. Коимбра. В каждом слове — праздник. Чтобы почувствовать, как радость переполняет тебя, даже не надо произносить их. Довольно сказать себе: меня здесь не будет; я буду в другом месте. «В другом месте» — это еще более прекрасные слова.
— Ты собираешься переодеваться? — поинтересовался он.
— Иду.
Поль поднялась по внутренней лестнице, а он подошел к столу. Честно говоря, Анри был голоден, но стоило ему признаться в этом, как на лице Поль появлялась тревога; он положил кусок паштета на хлеб и откусил, решив окончательно: «После возвращения из Португалии перееду в гостиницу». До чего приятно приходить по вечерам в комнату, где тебя никто не ждет! Даже во времена влюбленности в Поль Анри стремился иметь собственные четыре стены. Однако между 1939 и 1940 годами Поль каждую ночь мысленно падала замертво на его страшно изуродованный труп, когда же Анри возвращали ей живым, разве мог он осмелиться в чем-либо отказать ей? Да и комендантский час способствовал такому положению вещей. «Ты всегда можешь уйти отсюда», — говорила она, но пока он так и не смог. Взяв бутылку, Анри воткнул штопор в заскрипевшую пробку. За месяц Поль привыкнет обходиться без него, а не привыкнет — тем хуже. Франция уже не тюрьма, границы открываются, и жизнь не должна больше быть тюрьмой. Четыре года подчиняться суровой необходимости, четыре года заниматься только другими: это много, даже чересчур. Настало время подумать немного о себе. А для этого надо остаться одному и обрести свободу. Не так-то просто во всем разобраться по прошествии четырех лет; нужно выяснить кучу всяких вещей. Каких? Он и сам толком не знал, но там, разгуливая по маленьким улочкам, пропахшим растительным маслом, он попытается подвести итоги. И снова сердце подпрыгнуло: небо будет голубым и в окнах будет колыхаться развешенное белье. Словно турист, сунув руки в карманы, станет он вышагивать среди не говорящих на его языке людей, заботы которых его не касаются. Он даст себе волю жить и ощутит, что живет: этого, возможно, достаточно, чтобы все прояснилось.
— Как это мило: открыть все бутылки! — Поль спускалась с лестницы мелкими шелестящими шажками.
— Фиолетовое ты решительно предпочитаешь всему остальному, — улыбнулся Анри.
— Но ты ведь обожаешь фиолетовое! — удивилась она. Он обожал фиолетовое вот уже десять лет: десять лет, это немало. — Тебе не нравится мое платье?
