Уильям Гаррисон Эйнсворт - Джон Лоу. Игрок в тени короны
Когда Филипп принимал регентство, ему только что исполнилось сорок лет, но он казался старше: на его лице читались следы распущенной жизни. Кроме того, вследствие ушиба он почти ослеп на один глаз. Но лицо его все еще имело приятное выражение, а обращение было до того приветливо, что всякий оказавшийся в его присутствии бывал очарован. В часы пиршеств в обществе своих «висельников» он отбрасывал всякий этикет и стеснения и казался только хорошим товарищем. Но даже тогда прирожденная любезность и хорошее воспитание не покидали его, и даже в минуты откровения под влиянием выпитого вина нельзя было выведать у него какой-либо государственной тайны.
Наш очерк был бы неполон, если бы мы не коснулись тех замечательных личностей, которые втайне управляли регентом и рано развратили его своим гибельным влиянием.
Аббат Дюбуа, сын аптекаря из Бриве, в Лимузене{46}, в раннем возрасте был послан в Париж. Там он имел счастье попасть, в качестве наставника, к Орлеану, тогда герцогу Шартрскому. Ему быстро удалось приобрести расположение юного принца. В это время он играл двойную роль, и успешно. Занимаясь образованием своего королевского воспитанника так заботливо, что тот безопасно мог выдерживать свои экзамены, Дюбуа стремился упрочить свое влияние на герцога, устраивая для него удовольствия, и такими низкими средствами достиг непоколебимой власти над ним.
Доверие, которым пользовался Дюбуа у молодого герцога, не ускользнуло от внимания Людовика XIV: этот государь воспользовался помощью аббата, чтобы устроить брак между Филиппом и девицей Блуа, дочерью короля от госпожи Монтеспан. Благодаря вмешательству Дюбуа, брак этот, которого так желал Людовик, состоялся несмотря на возражения со стороны матери герцога. Аббат имел смелость попросить в награду звание кардинала. Людовик с негодованием отверг эту дерзкую просьбу, но включил своего сообщника в посольство Тальяра, отправленное в Лондон. Там Дюбуа, именовавшийся тогда «кавалером», познакомился с лордом Стенхоупом и многими другими выдающимися политическими деятелями.
Замечательная способность аббата к интригам теперь проявилась вновь. Он долго питал честолюбивые замыслы и с помощью Филиппа, ставшего тогда герцогом Орлеанским, надеялся осуществить их. С виду только секретарь, на деле он был руководителем двора принца, его советником, настоящим гувернером, и, хотя часто впадал, вследствие своей наглости, в немилость, его никогда не увольняли от должности. Главным образом благодаря ловкому поведению аббата Филипп достиг регентства. Но когда первый виновник всего попросил награды, Филипп, зная, какую ненависть может навлечь на себя назначением дурного человека на важное место, находился в нерешимости и пытался устранить его. Дюбуа, однако, настаивал, говоря:
– Вы, Ваше Высочество, теперь всемогущи. Разве вы оставите в бездействии человека, который возвел вас на престол?
Подчиняясь назойливым просьбам проныры, регент назначил его государственным советником, нанеся тем большое оскорбление его новым товарищам. Хотя и запятнанный развратом, без всякого искупающего качества, Дюбуа был очень способным человеком, начитанным, хорошо образованным и в высшей степени хитрым.
«Он лгал с таким бесстыдством, – говорит Сен-Симон, – что даже когда ему представляли факты, он отрицал их. Его разговор, вообще поучительный, красивый и приятный, был окутан дымкой лжи (fumee de faussete), которая, казалось, сочилась из его пор». Дюбуа притворялся, будто с трудом может говорить, чтобы наблюдать за собеседником и выигрывать время для ответа. Он был так осторожен, что только самый ловкий противник мог бы застать его врасплох. Несмотря на ночные кутежи, аббат был весьма прилежен, вставал рано и посвящал большую часть дня делам. В противоположность регенту Дюбуа был мстителен, тщательно хранил воспоминание о прошлых неудачах и обидах. Когда хитрец достиг наконец цели своего честолюбия, сделался кардиналом и первым министром, он выгнал всех тех, которые оскорбляли его прежде.
В то время, к которому относится наш рассказ, аббат Дюбуа был почти шестидесятилетним стариком, низкого роста, со слабым телосложением, истощенным от разврата. Черты его лица были крайне остры, они выражали хитрость. Живые глаза, длинный нос и волосы рыжеватого цвета делали его похожим на лисицу.
3
Глава XIII. Кабинет регента. Ноайль и Вильруа
Утром, на другой день после своего приезда, мистер Лоу прибыл в Пале-Рояль{47}. В передней находились офицеры французской и швейцарской гвардии при полном параде. На галерее, ведущей в парадные покои короля, Джон встретил толпу разодетых в шелк пажей и слуг, украшенных кружевами и вышивками. В приемной, куда его ввели, он застал толпу придворных всех положений и возрастов, наряженных в платья из драгоценных тканей самых ярких цветов: траур по покойному королю уже окончился. Никогда наряды не были так богаты и красивы, как во времена регентства, когда известная склонность Орлеана к блестящим одеждам заставляла его придворных соперничать друг с другом в заботливости о своей внешности. Большие парики{48} прошлого царствования оставались еще в моде, вероятно, потому что эта мода нравилась самому регенту, и украшали головы даже самых молодых повес. Однако произошли разные изящные перемены в покроях, так что царедворец времен Людовика XIV, придерживавшийся своей обыденной одежды, положительно показался бы отставшим от моды. Поведение собравшихся резко отличалось от того, что видели при подобных обстоятельствах в прошлое царствование. Тогда все было чинно и прилично. Никто не смел говорить иначе как шепотом, и редко можно было услышать шутку. Теперь же на это не было запрета. Всякий говорил свободно и громко смеялся над соблазнительными историями, о которых рассказывали «висельники» и которые передавались самому регенту и доставляли ему величайшее удовольствие. Эти гуляки, которых можно было узнать по особенно изящному наряду и распущенному виду, говорили больше о любовном волокитстве, чем о государственных делах. Еще болтали об играх в карты и кости. Брольи, Бранка, Бирон и Канильяк сидели за столом, в углублении у окна, развлекаясь бассетом.
После небольшой остановки, лакей ввел Лоу в частный кабинет регента. Этому очень удивились все, услышавшие приглашение. В кабинете находился только один аббат Дюбуа. Филипп полулежал на кушетке. Лицо его было красным от оргии{49}, которой он предавался прошлой ночью. Регент обрадовался Лоу и оказал ему самый любезный прием.
– А, сьер{50} Лоу, милости просим снова пожаловать в Париж! – воскликнул он. – Я с радостью узнал о вашем приезде вчера вечером и послал бы за вами к ужину, но подумал, что вы могли утомиться от продолжительной поездки из Италии.
– Утомленный или нет, я всегда в распоряжении Вашего Высочества, – сказал Лоу с поклоном.
– Брольи и Бранка были со мной – и вы могли бы встретить двух миленьких актрис, Дезире и Заиру, кроме того маркизу Муши и госпожу Тансен{51}. Ужин был роскошен и накрыт a la table volante[4]: это – мое собственное изобретение, которое, льщу себя надеждой, понравится вам. Так нам никто не мог помешать. И если б меня не беспокоила адская головная боль, – прибавил он, потирая горячечный лоб, – у меня остались бы самые приятные воспоминания об этом вечере. Сколько выпил я бургундского, жуть? – обратился он к Дюбуа. – Вы – сама трезвость, вы можете сказать.
– Прошу, Ваше Высочество, не спрашивайте меня. Я никогда не помню ничего из того, что происходит на ваших ужинах, и стараюсь даже не вспоминать о том, что я был там гостем.
– Так ли, шельмец? Я накажу вас – не приглашу сегодня ночью в Люксембург, куда думаю взять мистера Лоу.
– Я вам буду благодарен. Но, может быть, Ваше Высочество, вы согласитесь поговорить немного серьезно? Мне известно, что вам нужно посовещаться о важных делах с мистером Лоу.
– Ну как я могу говорить серьезно! В моей голове все путается, так же как в счетах покойного короля, и в ней нет совсем мыслей, как в его сундуках не оказалось денег. Единственное наследство, которое оставил нам король, мистер Лоу, это долг, который для своей уплаты потребовал бы двадцать лет, если бы мы ничего не проживали за все это время. Ну-ка, разбойник, – обратился он к Дюбуа, – разъясни, пожалуйста, положение наших финансов мистеру Лоу. Одна мысль о них доводит меня до тошноты.
– Вполне возможно. Едва ли нужно говорить мистеру Лоу, что наши финансы в самом печальном положении. Окончательные итоги покойного короля показывают долг в 3 миллиарда 460 миллионов, одних процентов 86 миллионов. Мы не в состоянии платить даже этих процентов, остаток доходов за вычетом обычных расходов составляет всего девять миллионов. Народ обложен налогами до крайней степени, общественный кредит исчез, торговля почти расстроилась.
– Не правда ли, прекрасное положение дел, мистер Лоу? – вставил, смеясь, регент. – И всем этим мы обязаны склонности моего дяди к войне. На смертном одре он советовал своему правнуку хранить мир и соблюдать бережливость, мы и должны поступать так, понеже нечем платить нашим солдатам, и наши доходы, как видите, поедаются кредиторами. Ясно, нужно вычеркнуть этот долг посредством государственного банкротства.
