Фэй Уэлдон - Подруги
— Как твоя мама? — осведомляется Хлоя. Элен первая столкнула Марджори в омут, потому-то она и не желает выбраться из него.
Ну да. Вот послушайте ее.
— Мама? Великолепно! — говорит Марджори. — Ей на будущей неделе исполнится семьдесят. А в том месяце про нее напечатали в «Боге». Ты не видела? Неужели? Я уверена была, что ты читаешь «Вог». Она устраивает фешенебельные обеды для политиков, которые предпочитают мальчиков девочкам. Все очень лихо и с душком. Не знаю, отдает ли она себе отчет в том, что происходит, но для старушек немало значит, когда их замечают и ценят — верно? — и они обожают друг друга среди цветов, за кружевными скатертями и «петухом по-тунисски», приготовленным бесподобным маленьким Сулейманом, которого вывезли с Босфора.
— Надеюсь, это он стирает кружевные скатерти, — говорит Хлоя, для которой скатерти всегда сущее наказанье, потому что ее мужу Оливеру без них кусок не лезет в горло, а стиральной машины у нее нет.
— Скатерти ей стираю я, — говорит Марджори. — Забираю в воскресенье, стираю вручную в теплой мыльной воде, до вечера они сушатся у меня во дворике, а в понедельник утром я с работы отсылаю их назад на такси. Хорошо бы мне поселиться с нею и смотреть за ней как следует, но ты же знаешь, у нее всегда был слишком независимый характер.
— Я вижу, стирки у тебя хватает, — говорит Хлоя. — Матери — столовое белье, Патрику — нижнее.
— А чем еще мне заполнять свободное время? — спрашивает Марджори. — И кто еще согласится это делать для них?
Сабайон, как ни странно, приносят густой, горячий, вкусный. Официант, подавая его, даже удостаивает их улыбкой. Возможно, это не неприязнь его грызла раньше, а обыкновенный стыд. Марджори улыбается ему в ответ. Она все-таки одержала победу.
— Могла бы прачку нанимать, — отваживается Хлоя.
— Что ты. — Марджори поражена. — Она не может сорить деньгами. Знаешь, как люди в старости тревожатся за будущее — оттого, видимо, что у них его осталось всего ничего. Ей вот даже приходится продавать Фрогнал-хаус.
— И давно пора. — Хлоя невзлюбила Элен с того самого дня, когда подслушала, как она осуждает за излишний либерализм Эстер, которая позволяет дочери якшаться с деревенскими детьми. Иначе говоря, с официанткиной дочерью Хлоей. Так, во всяком случае, Хлоя истолковала ее слова.
Фрогнал-хаус, в котором Элен провела первые, счастливые годы совместной жизни с Диком, уже пятнадцать лет стоит нежилой, а Элен все раздумывает, продавать ли его. Время от времени туда самовольно вселяются бездомные или хиппи и выселяются снова, когда им вздумается.
— Он ей дорог как память, — говорит Марджори. — Ей с ним нелегко расстаться.
— Его, вероятно, и ремонтировать-то уже нельзя, — говорит Хлоя. — А она как раз того и дожидается. Его придется снести, городские власти разрешат построить на этом месте многоквартирный дом, и она разбогатеет.
— Да ничего похожего, — говорит Марджори. — Фрогнал-хаус никогда не развалится. Это же сплошной бетонный монолит. Она вовсе не так уж расчетлива, ей просто нужны деньги.
Элен уже много лет продает картины, собранные Диком в двадцатые годы. И очень недурно нажилась на этом. К несчастью, первые издания, за которые можно было бы выручить еще больше, в конце концов погибли, сгнив на чердаке под дырявой крышей.
Когда Дик ушел воевать, на крыше отставала одна-единственная черепица, но в Хампстед-Хит, сотрясая землю, забухали зенитки, и от толчков отстали еще тридцать две. О чем и сообщил однажды Элен доброволец пожарной охраны, который дежурил на крыше с ведром песка на случай, если немцы сбросят зажигалки. А Элен в дождливый день сходила на чердак и, обследовав плесневеющие страницы, не удосужилась даже переложить книги в другое место, где не течет.
Его книги. Его вина. Упустишь случай пеняй на себя.
— Не понимаю, почему бы тебе самой не жить во Фрогнале, — говорит Хлоя, хотя прекрасно знает почему и какая это для Марджори больная тема. Просто, по мере того как Марджори оттаивает, веселеет, Хлою все больше разбирает желание говорить ей гадости. — Столько места пропадает даром.
И:
— Надеюсь, у нее хотя бы хватает совести приглашать тебя на свои шикарные приемы, в благодарность, что ты все это ей стираешь. — Прекрасно зная, что Элен этого не делает.
И наконец:
— Ты Патрику только нижнее белье стираешь или постельное тоже? На котором он спит с леди Икс и леди Игрек, пока ты топчешься за порогом?
Кажется, ей удалось не разозлить Марджори, а только огорчить.
— Ты сегодня не похожа на себя, — говорит Марджори. — Что-то у тебя стряслось. Вот почему ты захотела со мной встретиться. Впрочем, все мы знаем, что стряслось. Ты двадцать лет замужем за неподходящим человеком и не порываешь с ним — в основном из трусости, тщеславия и алчности.
Хлоя молчит. Марджори, выждав минуту, замечает:
— Сама не пойму, зачем только я хожу в этот гнусный ресторан. Обслуживают из рук вон, кормят тухлятиной, официант с приветом, и это нас нарочно посадили на самом сквозняке.
— Правильно, — говорит Хлоя.
Марджори прыскает. Хлоя всхлипывает.
— Ох, Марджори, — говорит Хлоя.
— Вот именно — ох, — говорит Марджори. — Ничего никогда не меняется.
— Нет, меняется, — говорит Хлоя. — Обязательно должно меняться.
И все-таки — нет, в сущности. Все то же — что раньше, что теперь. Просишь хлеба, а тебе кладут в руку камень.
20
Наконец! В Алден навестить свою дочь является Элен. Как она хороша, как элегантна, как неподвластна времени! Как пленяет она Эстер Сонгфорд, кокетничает с Эдвином — кладет алый ноготок на запыленный лацкан, завораживает.
Приезжает на машине с шофером. Не женщина, а сливки и розовые лепестки. Чулочки — чистейший шелк, краешек нижней юбки оторочен кружевом. Широко открытые невинные глаза на овальном личике и пушистые завитки очень светлых, коротко стриженных волос.
(Где-то за тридевять земель Дику, голодному и холодному, снится Элен в объятьях вражеских офицеров на полу в библиотеке, под дырявой крышей — и недаром снится… Элен спит без сновидений.)
— Ах, милые, — приговаривает она, — милые мои. — И обнимает всех вместе и каждого в отдельности, но Марджори почему-то реже других. И Эстер, которая не привыкла ни до кого дотрагиваться, восхищена и очарована пожатием бархатной теплой ручки, мягким, ласковым прикосновением нежной щечки к своей щеке.
— Какие страшные времена, — горестно вздыхает Элен, — война — это ужасно. Я перед вами в неоплатном долгу, что вы приютили Марджори. Она так славно прижилась у вас.
— И пусть живет сколько хочет, — говорит Эстер Сонгфорд. Какой нескладной ощущает она себя в этой поношенной коричневой юбке и вязаной кофточке, как она жаждет заслужить одобрение Элен.
— Видите ли… — начинает Эдвин.
— Только пока мы не подыщем себе что-нибудь за городом — в Лондоне сейчас так опасно, — я буду каждую неделю посылать вам на нее гинею, — говорит Элен. — Обязана, хоть такую малость. Конечно, мне нелегко живется. Я ведь, по сути дела, совсем одна на свете. Родители мужа, к сожалению, знать не желают девочку. Они, видите ли, евреи, и очень ортодоксальные, не признают ребенка, а себя, естественно, тем самым избавили от лишних расходов! Я уверена, все сводится к этому. Но мне от того не легче.
Так Марджори впервые узнает, что у нее отец — еврей. Что ж, поделом, не подслушивай у замочной скважины.
— Мы позаботимся о ней, — говорит Эдвин. — Бедная маленькая Марджори. Это наш святой долг, черт возьми. Подкормить, вернуть ей румянец, сделать из нее настоящего мужчину. — Он потрясен несправедливостью ортодоксов. Он человек не злой — в отношении кого угодно, кроме Эстер. — Детям сейчас не место в Лондоне. Я слышал, Ист-Энду крепко досталось.
— Да, но какова в народе сила духа — невероятно! — говорит Элен. — Наверху сущий ад, а люди сидят в бомбоубежище и поют. Я, знаете, тружусь день и ночь. Впрочем, всем приходится трудиться, время такое. Оказываю поддержку молодым матерям. У них, несчастных, кругом соблазны. Если мужа призвали в армию, жена получает за него всего двадцать восемь шиллингов — в неделю! Подумать только! Как можно на эти гроши содержать семью? Невозможно, разумеется, притом в Лондоне столько солдат на холостом положении, что, боюсь, надо ждать полного падения нравов. Да, в Лондоне детям определенно не место.
— Но, мам… — Марджори ухитрилась каким-то образом проникнуть в комнату и дергает мать за рукав, как будто специально вознамерилась вывести ее из терпения. — Все эвакуированные давно вернулись в город. Я одна осталась, во всей деревне.
— Марджори, — строго говорит Элен. — Помни, дареному коню в зубы не смотрят, Сонгфорды столько сделали для тебя, а ты? Фу, как неприлично.
