Франсуаза Саган - Здравствуй, грусть
Я даже делала вид, что не замечаю мучений отца. Главное нельзя было допустить, чтобы он вздумал мне исповедоваться, пытался превратить меня в свою сообщницу, заставил вести пе-реговоры с Эльзой и удалить Анну.
Мне приходилось делать вид, что я считаю его любовь к Анне священной, как и саму Анну. И должна признаться, что для меня это не составляло труда. Мысль, что он может обмануть Анну, на-полняла меня ужасом и смутным восхищением.
Тем временем мы проводили счастливые дни, я не упускала случая подогреть страсть отца к Эльзе. Лицо Анны больше не пробуждало во мне укоров совести. Иногда я начинала думать, что она смирится с происшедшим и наша совместная с ней жизнь сложится в соответствии не только с ее вкусами, но и с нашими. С другой стороны, я часто виделась с Сирилом, и мы тайком любили друг друга. Запах сосен, шум моря, прикосновение его тела... Его начало мучить раскаяние, роль, которую я ему навя-зала, была ему противна, он соглашался на нее только потому, что я убедила его, будто это необходимо ради нашей любви. Все это требовало от меня двоедушия, игры в молчанку с самой собой, но почти никаких усилий и лжи. (А ведь я уже говорила, что никогда не судила себя ни за что, кроме поступков).
Я не задерживалась на этом периоде, потому что, перебирая воспоминания, боюсь наткнуться на такие, от которых на меня накатывает тоска. И так уже, стоит мне вспомнить счастливый смех Анны, то, как она была мила со мной, и я чувствую, что меня словно ударили - нанесли удар ниже пояса, - мне больно, я за-дыхаюсь от злости на самое себя. Я так близка к тому, что назы-вают муками нечистой совести, что мне приходится искать спасе-ния в простых жестах - закурить сигарету, поставить пластинку, позвонить приятелю. Мало-помалу мысли мои отвлекаются. Но мне не нравится, что я вынуждена цепляться за свою короткую память, за легковесность своего ума, вместо того чтобы с ними бороться. Я не люблю признаваться в этих своих свойствах даже тогда, когда могла бы порадоваться им.
Глава десятая
Удивительное дело - судьба любит являться нам в самом не-достойном или заурядном обличье. В то лето она избрала обличье Эльзы. Что ж, красивое или, вернее, привлекательное обличье. К тому же Эльза великолепно смеялась, заразительно, самозаб-венно, как это свойственно одним только недалеким людям.
Я быстро уловила, как действует этот смех на отца, и подстре-кала Эльзу выжимать из него все возможное, когда нам пред-стояло "застигнуть" ее с Сирилом. "Как только услышите, что мы с отцом близко, - наставляла я ее, ничего не говорите, просто смейтесь". И едва раздавался этот упоенный смех, лицо отца мгновенно искажалось от ярости. Роль режиссера по-преж-нему увлекала меня. Все мои удары попадали точно в цель: при виде Эльзы и Сирила, которые выставляли напоказ свои несуще-ствующие, но вполне правдоподобные отношения, мы оба с отцом бледнели, вся кровь отливала от моего лица, так же как от его, это была загнанная вглубь жажда обладания, которая хуже любой муки. Сирил, Сирил, склонившийся над Эльзой... Это зрелище разрывало мне сердце, а между тем я сама подготавливала его вместе с Сирилом и Эльзой, не подозревая, какой силой оно обла-дает. На словах все легко и просто; но стоило мне увидеть про-филь Сирила, его смуглую, гибкую шею, склоненную над при-поднятым к нему лицом Эльзы, и я готова была отдать все на свете, чтобы этого не было. Я забывала, что сама это подстроила.
Но если отбросить эти эпизоды, повседневная жизнь была заполнена доверием, нежностью и - мне больно произнести это слово - счастьем Анны. Да, никогда я не видела ее более счастли-вой - она вверяла себя нам, эгоистам, не подозревая ни о наших бурных желаниях, ни о моих гнусных мелких интригах. На это я и рассчитывала: из сдержанности, гордости она инстинктивно избегала каких бы то ни было ухищрений, чтобы крепче привя-зать отца, какого бы то ни было кокетства, кроме одного-была красивой, умной и нежной. Мало-помалу я начинала ее жалеть. Жалость - приятное чувство, устоять перед ним так же трудно, как перед музыкой военного оркестра. Можно ли ставить мне его в вину?
Однажды утром необычайно взволнованная горничная при-несла мне записку от Эльзы: "Все улаживается, приходите!" Мне почудилось, будто стряслась катастрофа - я ненавижу развязки. И все-таки я пришла к Эльзе на пляж, лицо ее сияло торжеством:
- Час назад я наконец-то встретилась с вашим отцом.
- Что он вам сказал?
- Сказал, что ужасно жалеет о том, что произошло, что вел себя по-хамски. Это ведь правда?
Мне пришлось согласиться.
- Потом наговорил мне комплиментов, как умеет он один... Знаете, этаким небрежным тоном, очень тихо, словно ему тяжело говорить... таким тоном...
Я пресекла ее идиллические воспоминания.
- К чему он клонил?
- Ни к чему!.. То есть нет, он пригласил меня выпить с ним в поселке чашку чая, чтобы доказать, что я не таю на него обиды, что я женщина современная, с широкими взглядами...
Представления моего отца о широте взглядов молодых рыже-волосых женщин развеселили меня.
- Что тут смешного? Идти мне туда или нет?
Я едва не ответила ей: "А мне какое дело?" Потом сообразила, что она видит во мне виновницу успеха своих маневров. Спра-ведливо или нет, но я разозлилась.
- Не знаю, Эльза. Все зависит от вас, не спрашивайте меня каждую минуту, что вам делать - можно подумать, будто это я заставляю вас...
- А кто же еще,-сказала она.-Это все благодаря вам.. Восхищение, звучавшее в ее голосе, вдруг перепугало меня.
- Идите, если вам хочется, но, ради бога, не рассказывайте мне больше ни о чем!
- Но ведь... ведь его надо освободить от этой женщины.... Сесиль!
Я обратилась в бегство. Пусть отец делает что хочет, пусть Анна выпутывается как знает! К тому же у меня было назначено свидание с Сирилом. Мне казалось, что только любовь может избавить меня от цепенящего страха.
Сирил молча обнял меня, увлек за собой. Рядом с ним все было просто все заполнялось страстью, наслаждением. Немного погодя, прильнув к нему, к его золотистому, влажному от пота телу, сама обессиленная и потерянная, точно потерпевшая кора-блекрушение, я сказала ему, что ненавижу себя. Я сказала это с улыбкой, потому что это была правда, но я не мучилась, а испы-тывала какую-то приятную покорность судьбе. Он не принял моих слов всерьез.
- Все это пустяки. Я так люблю тебя, что смогу тебя пере-убедить. Я тебя люблю, так люблю...
Ритм этой фразы неотступно преследовал меня за обедом:
"Я тебя люблю, так люблю". Вот почему, несмотря на все стара-ния, я только смутно припоминаю подробности этого обеда. На Анне было платье сиреневого цвета, как тени под ее глазами, как сами ее глаза. Отец смеялся, явно умиротворенный: для него все складывалось к лучшему. За десертом он объявил, что под вечер ему надо отлучиться в поселок. Я мысленно улыбнулась. Я устала, я решила - будь что будет. Мне хотелось одного - искупаться.
В четыре часа я спустилась на пляж. На террасе я столкнулась с отцом он собирался в поселок; я ничего ему не сказала. Даже не посоветовала вести себя осторожней.
Вода была ласковая и теплая. Анна не показывалась-должно быть, рисовала у себя в комнате свои модели, а отец тем временем любезничал с Эльзой. Через два часа солнце уже перестало греть, я поднялась на террасу, села в кресло и развернула газету.
В эту минуту я и увидела Анну; она появилась из леса. Она бежала, кстати сказать, очень плохо, неуклюже, прижав локти к телу. У меня вдруг мелькнула непристойная мысль - что бежит старая женщина, что она вот-вот упадет. Я оцепенела: она скры-лась за домом в той стороне, где был гараж. Тогда я вдруг поняла и тоже бегом устремилась за нею.
Она уже сидела в своей машине и включала зажигание. Я ринулась к ней и повисла на дверце.
- Анна,-сказала я,-Анна, не уезжайте, это недоразуме-ние, это моя вина, я объясню вам...
Она меня не слушала, не смотрела на меня, она наклонилась, чтобы освободить тормоз.
- Анна, вы нам так нужны!
Тогда она выпрямилась - лицо ее было искажено. Она пла-кала. И тут я вдруг поняла, что подняла руку не на некую абстракцию, а на существо, которое способно чувствовать и стра-дать. Когда-то она была девочкой, наверное немного скрытной, потом подростком, потом женщиной. Ей исполнилось сорок лет, она была одинока, она полюбила и надеялась счастливо прожить с любимым человеком десять, а может, и двадцать лет. А я... ее лицо... это было делом моих рук. Я была потрясена, я как в ознобе колотилась о дверцу машины.
- Вам не нужен никто, - прошептала она, - ни вам, ни ему. Мотор завелся. Я была в отчаянии, я не могла ее так от-пустить.
- Простите меня, умоляю вас...
- Простить? Вас? За что?
Слезы градом катились по ее лицу. Она, как видно, этого не замечала, черты ее застыли.
- Бедная моя девочка!..
Она на секунду коснулась рукой моей щеки и уехала. Машина скрылась за углом дома. Я была в смятении, в отчаянии... Все произошло так быстро! И какое у нее было лицо, какое лицо...
