Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
Синтия помолчала, прежде чем ответить, а потом сказала:
– Как ты считаешь, я могу пойти с тобой, чтобы помочь? Мне следовало бы предложить это еще вчера. Ты сама сказала, что он еще не вскрывал моего письма, следовательно, он еще ничего не знает. А мне всегда нравился бедный Осборн, пусть и по-своему, ты же знаешь.
– Не знаю, что и сказать, я не вправе судить, – отозвалась Молли, не понимая мотивов Синтии, которые, в сущности, были не чем иным, как минутным порывом. – Пусть решает папа, но мне кажется, что тебе лучше не ходить туда. Только не принимай моего мнения в расчет, сейчас я могу лишь сказать, как сама поступила бы на твоем месте.
– Я готова пойти туда и ради тебя в том числе, Молли, – заявила Синтия.
– В таком случае не надо, прошу тебя! Сегодня я очень устала, оттого что засиделась до поздней ночи, но завтра со мной все будет в порядке, и мне не хотелось бы, чтобы ради меня ты вошла в тот дом в столь тяжелый час.
– Так тому и быть! – согласилась Синтия, в глубине души радуясь тому, что ее необдуманное предложение было отклонено.
Немного подумав, она сказала себе, что своим поступком лишь поставила бы всех в неловкое положение. И потому Молли уехала обратно в экипаже одна, задаваясь вопросом, в каком состоянии застанет сквайра, какие открытия он совершил, перебирая бумаги Осборна, и какое решение принял.
Глава 53. Незваные гости
Не успел экипаж подкатить к Холлу и остановиться, как Робинсон распахнул перед Молли дверь и сообщил ей, что сквайр с большим нетерпением ожидает ее возвращения и что он несколько раз отправлял его наверх, к окну, откуда видна дорога между Холлингфордом и Хэмли, чтобы посмотреть, не показалась ли карета. Молли вошла в гостиную. Сквайр стоял посередине комнаты, ожидая ее; собственно говоря, его так и подмывало выйти ей навстречу, но он сдерживался из соображений этикета, что не позволяло ему вести себя, как обычно, в доме, погруженном в траур. Он держал какую-то бумагу в руках, которые подрагивали от волнения и возбуждения. На столе рядом с ним валялись вскрытые четыре или пять писем.
– Это правда, – начал сквайр, – она действительно его жена, а он – ее муж, то есть был им… Какое ужасное слово – «был»! Бедный мальчик! Мой бедный мальчик! Как же ему было нелегко! Господь свидетель, но моей вины тут нет. Прочти вот это, моя дорогая. Это свидетельство. Все как полагается: Осборн Хэмли и Мари-Эйми Ширер… приходская церковь и прочая… совершено в присутствии свидетелей. Боже мой! – Он опустился в ближайшее кресло и застонал.
Молли присела рядом и принялась читать официального вида бумагу, что, впрочем, было совершенно излишне, поскольку она никогда не сомневалась в законности брака. Дочитав свидетельство до конца, она продолжала держать его в руке, ожидая услышать какие-либо связные слова от сквайра. А тот по-прежнему разговаривал сам с собой, произнося короткие рваные фразы:
– Да-да! Вот к чему приводит дурной нрав и раздражительность. Она была единственной, кто мог… а после ее смерти я стал совершенно невыносим. Невыносим! Невыносим!.. И вот что из этого вышло. Он боялся меня… да-да, боялся. Истинная правда, боялся. И поэтому держал все в себе, и беспокойство погубило его. Конечно, они могут говорить, что у него было больное сердце… Ах, мой мальчик, мой бедный мальчик, теперь-то я все понимаю… Но уже слишком поздно, и это самое горькое… Слишком поздно, слишком поздно! – Закрыв лицо руками, он принялся раскачиваться взад и вперед до тех пор, пока Молли больше не могла смотреть на его терзания.
– Я вижу здесь несколько писем, – сказала она. – Я могу прочесть их? – В другое время она бы не стала даже и спрашивать, но сейчас ее подталкивало нетерпение при виде бессловесного горя пожилого мужчины.
– Да, читай, читай, конечно, – сказал он. – Быть может, у тебя получится. А я лишь выхватываю отдельные слова. Я положил их сюда специально, чтобы ты прочла и рассказала мне, о чем там идет речь.
Письменный французский Молли разбирала далеко не так хорошо, как печатный текст в «Memoires de Sully»[137], да и почерк, как и правописание автора, оставляли желать лучшего. Но она сумела перевести на вполне приличный разговорный английский несколько предложений о любви и полном подчинении воле Осборна, словно его суждения были априори безошибочными, а также о вере в то, что он задумал. Короткие предложения на «языке влюбленных», которые трогали душу сквайра. Пожалуй, если бы Молли владела французским лучше, она бы и не переводила их такими трогательными, домашними, написанными с ошибками словами. Текст пестрел отдельными английскими фразами; сквайр, сердце которого переполняли любовь и запоздалое раскаяние, прочел их сам, пока ожидал возвращения Молли. Стоило ей остановиться, как он говорил «продолжай» и, прикрыв глаза рукой, повторял их во время каждой паузы. Она встала со своего места, чтобы взять еще несколько писем Эйми. Перебирая бумаги, она наткнулась на одну, которая привлекла ее внимание.
– Вы видели это, сэр? Свидетельство о крещении. – И она стала читать вслух: – «Свидетельство о крещении Роджера Стивена Осборна Хэмли, родившегося 21 июня 183… года у Осборна Хэмли и его жены Мари-Эйми…»
– Дай его мне, – потребовал сквайр дрогнувшим голосом и нетерпеливо протянул к ней руку. – Роджер – это мое имя, а Стивен – имя моего бедного отца, который умер, не дожив до моих лет. Но я всегда считал его стариком. В детстве Осборн был его любимцем. Хорошо, что мальчик вспомнил о моем отце Стивене. Да! Так его звали. И Осборн – Осборн Хэмли! Один Осборн Хэмли лежит мертвым на своей кровати, а другой… а другого я не видел и не слышал о нем до сегодняшнего дня. Молли, его надо называть Осборном. И потом Роджер – их двое, если на то пошло, но один из них – старик, который уже ни на что не годится. Да и Осборна больше нет, разве что этого малютку тоже зовут Осборном… Мы привезем его сюда и найдем для него няню, а мать обеспечим всем необходимым в ее родной стране. Я оставлю это свидетельство себе, Молли. Ты молодец, что нашла его. Осборн Хэмли! И если Господь смилуется надо мной, он никогда не услышит от меня плохого слова – никогда. Он не будет меня бояться. Ох, мой Осборн, мой Осборн… – Старый сквайр снова заплакал и сквозь слезы произнес: – Ты даже не представляешь себе, как разрывается и ноет мое сердце при воспоминании о каждом худом слове, которые я говорил тебе! Знаешь ли ты, как я любил тебя, мой мальчик? Мой мальчик…
Судя по общему тону писем, Молли сомневалась, что мать согласится с легкостью разлучиться с сыном, как того, похоже, ожидал сквайр. Пожалуй, письма не были очень уж умными – хотя такая мысль даже не пришла Молли в голову, – зато нежные слова в каждой строчке свидетельствовали о сердце, полном любви. Тем не менее Молли не посчитала возможным озвучивать свои сомнения в такой момент и предпочла вообразить обаяние и прелесть маленького Роджера Стивена Осборна Хэмли. Поэтому она присоединилась к сквайру, который довел себя до изнеможения, засыпая ее вопросами по поводу любой мелочи и выстраивая всякие предположения, и оба, не располагая точными сведениями, высказывали самые фантастические и невероятные догадки. Так прошел день. И наступила ночь.
Немного нашлось людей, которые имели право быть приглашенными на похороны, и о них позаботились мистер Гибсон и потомственный поверенный в делах сквайра, чей род с незапамятных времен служил семейству Хэмли верой и правдой. Но когда на следующий день, с утра пораньше, прибыл мистер Гибсон, Молли переадресовала ему вопрос, пришедший в голову ей, но, очевидно, не потревоживший сквайра. Каким образом сообщить вдове об ее утрате, которая в одиночестве проживала близ Винчестера, высматривая и ожидая если уж не появления супруга, который ныне лежал бездыханным в отчем доме, то, по крайней мере, его писем? На почту, как и прежде, уже пришло письмо от нее на чужом языке, но здесь, в Хэмли, естественно, никто не знал об этом.
– Ей нужно сообщить обязательно! – размышляя вслух, изрек мистер Гибсон.
– Да, нужно, – согласилась его дочь. – Но как?
– Промедление на день или два не принесет особого вреда, – отозвался он, словно и сам стремился отложить решение этой проблемы. – Она будет нервничать, бедняжка, и в голову ей станут приходить самые мрачные предположения, и среди них то, которое впоследствии окажется правдивым. Это станет своего рода подготовкой.
– Подготовкой к чему? Надо же наконец что-нибудь сделать, – сказала Молли.
– Да, ты права. Предположим, ты напишешь и сообщишь, что он очень болен. Напиши ей завтра. Думаю, они обменивались письмами каждый день, а теперь для нее наступит трехдневный перерыв. Ты обстоятельно расскажешь ей, как узнала обо всем. Полагаю, она должна знать, что он очень болен, что ему грозит большая опасность, если хочешь. А на следующий день ты можешь написать ей всю правду. Я бы не стал беспокоить сквайра на этот счет. А после похорон мы поговорим о ребенке.
