Игорь Оськин - У нас была Великая Эпоха
Да, инженеры творили. Коля Федоров разобрался в сбоях, возникающих при проверках радиоголовки на подлодке. Виноват был имитатор цели, установленный в контейнере. Коля доказал схемами и формулами почему и как исправить. С блеском доложился на научно-технический совете.
В своих занятиях по развитию системы он невзначай пересекся с Арефьевым, главным конструктором системы управления для межконтинентальных ракет Янгеля, лауреатом Ленинской премии. Очень интересный человек.[20]
Участвуя в оформлении заявки на изобретение по системе «Аметист», Колесов задумался: удивительная это сфера – изобретения, сомнительная и подозрительная. Можно любую ерунду запатентовать, а напрямую их замечательную систему – нет, не получалось. Опять проблема неопределенности: идей много, в них запутаться можно, судить некому.
По «Аметисту» они нашли новизну в некоторых второстепенных функциях системы управления и получили свидетельство об изобретении, очевидно, благодаря значимости как системы, так и авторов. Колесов хранит свидетельство и гордится авторством (в составе тридцати человек) в изобретении выдающейся системы.
Главный конструктор Зайцев и его заместитель Камаевский стали лауреатами Ленинской премии вместе с Челомеем и другими создателями «Аметиста».
Дела по развитию системы шли неспешно. А в нем вдруг заговорила совесть. Четкого представления о необходимости новой системы не было. Тем не менее он и другие уже доказывали ее чрезвычайную полезность. На самом деле они старались прежде всего найти работу для себя, для своего коллектива. Поэтому закрывали глаза на некоторые неясности и просили у государства огромные деньги. В итоге получалось, что он, Колесов, не кто иной, как зачинщик гонки вооружений, поджигатель войны, милитарист. Нехорошо.
Он стал задумываться. Вообще-то так обычно говорят о людях со странностями. Он задумывался: почему многие люди работают мало, хотя живут небогато. Они попросту не заняты на работе. Опять его беспокоили отдельные недостатки:
Надуманная арифметика планирования в НИИ, которая, как ему казалось, прикрывает безделье сотрудников.
«Подснежники» – общественники – партийные, профсоюзные, комсомольские, числящиеся по штату инженерами.
Отправка специалистов на сельскохозяйственные и другие работы.
И другое.[21]
Был опасный момент – по поводу сельхозработ. Почитал закон, там столько ограничений – если придерживаться закона, то принуждать людей ехать в колхоз нельзя. Поделился с Борей Степановым, тот ответил беззаботно:
— Если начальство дало указание, надо просто исполнять.
Именно так и оправдывались на Нюрнбергском процессе.
Он пошел к юристке института. Красивая, серьезная женщина не стала копаться в законах, а посоветовала:
— Надо убеждать, напоминать людям о премиях, аттестациях.
То есть запугивать, понял он и непроизвольно произнес:
— Так ведь это же фашизм!
Юристка посмотрела на него мертвым взглядом.
Слава богу, обошлось без последствий.
Он всё чаще задумывался, отмечая все эти отдельные недостатки, которые, как правило, называли родимыми пятнами капитализма.
После Сталина партия боролась за восстановление ленинских норм жизни. И он тоже так хотел: бороться за справедливость. Сотрудница лаборатории, кандидат наук, бывшая ранее секретарем комсомольской организации института, как-то сказала ему:
— Валентин Иванович, я преклоняюсь перед вашей принципиальностью.
Звучало лестно, но и заставляло задуматься – как бы не переусердствовать.
А случилась такая история. В командировке на юге одну лаборантку уличили в краже вещей у сотрудниц. Лаборантка – самая красивая женщина в институте. Очевидно, и это тоже подхлестнуло негодование общественности: готовилась разборка. К Михееву пришел начальник соседней лаборатории – отчим лаборантки – и со слезами на глазах просил не доводить дело до всеобщего позора. Взволнованный Михеев обещал помочь. Колесов насторожился: на его глазах происходил сговор начальства – номенклатуры. Михеев провел совещание в узком кругу, предлагал ограничиться строгим внушением. Доводы его выглядели слабо, люди были возбуждены. Колесов выступил вместе со всеми (о «сговоре» умолчал). Общее собрание лаборатории резко осудило, потребовало заклеймить на институтской доске объявлений: «Позор лаборантке (имя рек)!» Лаборантка вскоре уволилась.
Этот эпизод заставил размышлять. Его принципиальность осталась на высоте, однако при этом забылась простая мысль о жалости, о прощении. Михеев и отчим сами себя не считали номенклатурой, хотели договориться по людски, правда, нужных слов не нашли.
В своих успокоительных усилиях Михеев иногда перестарывался, мог прилгнуть. Над ним посмеивались, и все же Колесов воспринял от него то, что одни называют «умением управлять коллективом», а другие – «социальной демагогией».
Вот, например, такая байка Михеева:
— Если у тебя что-то украли, молчи. Пройдет несколько лет, будут вспоминать – а, это тот Колесов, у которого украли. Или он украл. В общем, что-то нечисто.
А Колесов не молчал даже тогда, когда, как ему казалось, «украли» не у него, а у общества в целом. В отделе было много людей не у дела: вероятно, они раньше отработали свое, теперь не стали перестраиваться на новую технику. Зато в общественных организациях они были в большинстве, в том числе в партийной. Один из них, партиец лет пятидесяти, не проходил мимо нарушителей. Как-то он сурово распекал молодого парня за непорядок на рабочем месте. Долго распекал. Парень молчал, для него принципиальный партиец был просто старым маразматиком. Колесов наблюдал с сожалением, ему было стыдно за партию. На перевыборах партийного бюро он высказался против кандидатуры этого партийца: без весомых доводов, невнятно об отношении к молодежи. Общественники удивились и проголосовали против Колесова. Михеев насторожился: партийная организация против руководителя – это ЧП.
Колесов тогда еще не мог поступаться принципами, даже если это шло в ущерб карьере.
Партия и правительство осудили хрущевский волюнтаризм и решили использовать науку для организации труда и управления. На всех предприятиях создавали лаборатории научной организации труда – НОТ.
Он втянулся в разговоры энтузиастов. Заместитель секретаря парткома Яковлев предложил ему возглавить лабораторию НОТ.[22]
Он засомневался и заколебался. Расстаться с техникой, с разработками? Здесь просматривался дальнейший рост, и не только по личной самооценке.
— Мы люди трудомлюбимые, — как-то сказал ему коллега Яков Эфраимович, когда они взялись за новую проблему по собственной инициативе. Трещина с Михеевым могла загладиться. Накопленный капитал позволял – при удачном раскладе – выйти на такие же результаты, которых достигли Зайцев и Камаевский.
А с другой стороны, предоставлялась возможность наладить работу целого института, избавить его от «отдельных недостатков». Пожертвовать собой ради общего блага?
И он решился, совершил исторический поворот в свои 33 года. Разведка боем. Метод проб и ошибок. Вопреки присловью: умный учится на чужих ошибках, дурак – на своих.
Итак, в конце 1966 года директор Павлов подписал приказ о его назначении и напутствовал на большую работу. Затем утвердили на парткоме. В характеристике вслед за плюсами отмечалось: «иногда проявляет формальный подход». Михеев, автор этих слов, воодушевленно говорил, что это свойство не плохое, а в каких-то случаях даже хорошее. Таким образом, он просигналил – мало ли что может выкинуть его кадр, на всякий случай он снял с себя ответственность.
Когда на парткоме спросили Колесова, в чем проявлялся формализм, он раздраженно ответил: не знаю.
Лабораторию НОТ включили в состав технического отдела, так что его непосредственным начальником стал Зиссерман, человек лет пятидесяти, вежливо благожелательный, непроницаемый, из старейших работников института. Одна из его сотрудниц посоветовала Колесову повнимательнее прислушиваться к «очень знающему, очень уважаемому человеку». Он пропустил мимо ушей, недолюбливал придворных служителей.
В беседах с Зиссерманом почувствовалась некоторая уклончивость, нечетко выраженный намек, совет отграничиться от Яковлева. Он ответил резко: Яковлев – специалист по НОТ, и нахально добавил – на Западе рекомендуют подчинять службу НОТ непосредственно первому лицу, иначе, мол, успеха в работе не будет. В слабой улыбке Зиссермана мелькнуло сожаление…
Мог бы не грубить и промолчать, но поступил так, как считал нужным – в рамках эксперимента по научной организации управления.
И очередной эксперимент удался на славу.
Он подготовил планы работы, схемы, плакаты для обсуждения у директора. В течение месяца не мог попасть к нему на прием («директор занят»), уже начал беспокоиться. Но вот наконец его пригласили к директору. Зиссерман был уже там.
