Андре Ремакль - Время жить
Воспоминания отступили только в обеденный перерыв, когда он задержался -- это уже стало привычкой -- возле статуи, и особенно в баре, когда их прогнал стаканчик вина; к концу рабочего дня они, впрочем, вернулись. Туманные, неопределенные, -- это уж почти и не размышления, а образы самых различных Мари -- и той, что была вчера, и той, что мылась под душем, и той, из их первых встреч, что улыбалась или поглядывала на другого мужчину, и которую он позабыл, а вот теперь она вдруг возвратилась из прошлого.
И тут, словно запечатленное на экране, внезапно возникло воспоминание -- четкое, бередящее душу -- о неделе отпуска в Монталиве.
Жизель и Мари не желали купаться нигде, кроме как на пляже нудистов. Ежедневно они отправлялись по дюнам или по бесконечной кромке изъеденного океаном песка к его границе. Обе женщины переступали ее и час или два спустя, насмешливо улыбаясь, возвращались к Антуану и Луи, которые в их отсутствие убивали время как могли. То, что его жена голая находится в толпе голых мужчин, казалось Луи нестерпимым, непонятным, порочным, грязным.
На третий день Антуан, окончательно сдавшись, тоже пошел вслед за Жизель и Мари.
"До Мартига 10 километров..."
"Поворот через километр..."
Ксавье никогда в жизни не проявлял такого интереса к дорожным знакам. На поворотах Ив валился на него. Обычно он сидел на заднем сиденье между братом и сестрой. Мари посадила его между собой и Ксавье бессознательно, из инстинкта самозащиты. Она нарушила заведенный порядок, чтобы воздвигнуть между ними преграду, пусть хрупкую и непрочную. Но поступок ее лишь подтвердил, что сегодня случилось что-то очень важное для них и даже опасное.
Дорога спускается к Мартигу через сосняк, в котором как грибы растут белые домики с красными крышами. Ветер обрушивает на прелестный лесной пейзаж тяжелые клубы мазута с нефтеочистительного завода в Меде.
-- Мосье, -- обращается к учителю Жан-Жак.
-- Да... Что?
-- Вы обещали мне книжку.
-- Жан-Жак, оставь господина Марфона в покое,
-- Нет-нет, сказано -- сделано. Вы не откажетесь остановиться на минутку у моего дома? Я мигом слетаю за книгой.
Они проезжают район новостроек -- короткую широкую улицу, куда шире улочек в старинной части Мартига.
-- Дом шестнадцать, -- говорит он. -- Приехали. Я туда и обратно.
-- Жан-Жак может сходить за книжкой и сам, если вы не против.
-- Конечно, нет.... Но давайте сделаем еще лучше. Зайдем ко мне все. Небось вы тоже умираете от жажды. Верно?
Ее лицо обращено к нему. Она колеблется, борется с собой.
-- Уже поздновато...
-- Да нет. На одну минутку, я найду этот "Путеводитель по римской античности" и напою вас чем-нибудь прохладненьким.
-- Не знаю, вправе ли я пойти... -- говорит она строго и берет Ива на руки -- опять из инстинкта самосохранения.
Луи прямо из горлышка высасывает последние капли жидкости и осевшей пены. Пиво теплое и кислое. Он с удовольствием выпил бы еще -- хотя после обеда уже прикончил две бутылки. Итальянец во все горло распевает за загородкой. Рене тянет разведенную водой кока-колу. Испанцы -- трезвенники.
А сегодня они к тому же встревожены. Газеты пишут про сильное наводнение в Каталонии. Двести сорок четыре жертвы. В обед все испанцы стройки сгрудились вместе. Несчастье их не коснулось -- сами они родом с Юга, но все, что происходит в Испании, их волнует.
Алонсо уже давно живет во Франции; он в бар не пришел. Он каталонец. Луи повстречался с ним, когда шел в столовую. Его поразило лицо Алонсо -мрачное, замкнутое. И, лишь услыхав о катастрофе, Луи понял в чем дело. Однако он слишком занят собой, чтобы думать об этом.
Сегодня вообще все собираются группками и шушукаются. Строители-алжирцы тоже взбудоражены. Они спорят, орут, а на верхнем этаже только что пришлось разнимать двух драчунов.
-- Вот и предоставляйте им независимость, -- крикнул из соседней комнаты алжирец. -- Бен Белла избран главой правительства Алжирской республики, поэтому бенбеллисты бьют морду небенбеллистам. Прямо сумасшедший дом...
Фраза адресована в равной мере и ему, и Рене. Луи пропускает ее мимо ушей. Плевать ему на Бен Беллу, и на Испанию, и на референдум, подготавливаемый де Голлем. Он думает про свое. Борется с осаждающими его призраками, которые запихивают его в угол, все более темный, все более тесный.
От выпитого пива ему тяжело двигать руками. Он потеет. Во рту у него сохнет.
Гудок обрывает шум. Пневматические молоты, бетономешалки, краны, экскаваторы останавливаются один за другим.
На площадку опускается плотная тишина и стоит, пока ее снова не нарушит пение птиц, которые чуть ли не по гудку стайками возвращаются на сосны и дубы, пощаженные стройкой.
Луи и членам его бригады не до разговоров -- они продолжают работу, наверстывая упущенное накануне.
-- Ну и твердая же эта зараза штукатурка, просто камень, -- бубнит Луи.
-- А ты бы ее разбавил, -- поучает Рене.
-- Эти подонки отключили воду. Каждый вечер одна и та же история. Потаскай-ка ведро на четвертый этаж.
Луи надеется, что Рене вызовется сходить за водой, но тот лишь замечает:
-- У меня порядок, пока что размазывается хорошо.
Эта сцена повторяется вот уже несколько недель.
Луи жалуется, что штукатурка якобы быстро твердеет. Он отлично знает, что дело не в этом, что у Рене штукатурка не лучше, чем у него. Он прекрасно видит, что его товарищи работают, как работали.
Его руки, плечи, поясницу пронизывает острая боль, словно в него со всего размаха швырнули гравием. По стенке расползается видимо-невидимо черных жучков, покачиваются странные остролистые растения, какие-то фигурки строят ему рожи. Качество штукатурки тут ни при чем.
Надо сосредоточиться на чем-то другом -- тогда призраки исчезнут и, возможно, уйдет щемящая боль между лопатками, которую он ощущает особенно остро, когда поднимает правило, или, выверяя угол, образуемый потолком и перегородкой, приставляет к нему уровень.
Думать о другом? Но о чем же? О работе, которая предстоит и завтра, и в субботу, и в воскресенье, там, в Жиньяке, где камень за камнем растет вилла этого чудака?.. О Мари?.. Об узкой прохладной улочке, где юный новобранец обнимал хрупкую девушку? О нескончаемой полоске земли вокруг залива, где в забегаловках пахнет пивом и хрустящей картошкой? О первой мебели, которой они обставили заново отделанную квартиру? О бескрайнем песчаном пляже, каждый вечер обдуваемом океанским ветром?
Внезапно возникает из рощицы трав статуя, и Мари -- сначала под душем, а потом там, на пляже, с нудистами.
Антуан тоже был в полном восторге от этого "пляжа краснозадых", как прозвала его Жизель, потому что палящее солнце прежде всего обжигает ягодицы тех, кто только что прибыл в лагерь нудистов, где, скинув покровы, давно проживало сообщество подлинных приверженцев наготы.
-- Почему ты не ходишь с нами? -- спросила Мари за ужином. -- Тогда бы ты увидел, что заводиться и кривить физиономию не из-за чего.
-- Мне противно.
-- Уж не думаешь ли ты, -- вмешалась Жизель, -- что наши соблазнительные бикини, которые скорее выставляют напоказ то, что надо скрывать, намного приличнее? По крайней мере там все держатся просто, естественно -- ни единого раздевающего взгляда, никому нет дела до соседа! Поверь мне, Луи, это куда пристойнее.
-- Что верно, то верно, -- сказал Антуан.
-- Ну ты-то до смерти рад попялиться на девчонок!
-- Что? Какой же ты балда!
-- А почему бы вам не прогуляться голыми по улицам, раз, по-вашему, тут ничего зазорного нет...
-- И нравы были бы чище, -- подхватила Жизель. -- Луи, миленький, стыдливость -- мать всех пороков. Только одежды порождают любителей подглядывать.
-- Ну, это положим...
Последние дни в Монталиве превратились для Луи в сущую пытку. Он перехватывал каждый взгляд, обращенный на Мари, -- ему казалось, что все мужчины видели ее голой.
Больше всего он злился на Антуана, который ежедневно ходил с обеими женщинами на пляж нудистов и знал теперь тело Мари до последней складочки.
Накануне отъезда он не вытерпел -- пересек условную границу пляжа, хотя она преграждала ему путь, как если бы тут стоял забор из колючей проволоки, влез на дюны и приблизился к лагерю. Какой-то человек, растянувшись за торчащими из песка пучками сочной зелени, разглядывал купающихся в бинокль. Услыхав шаги Луи, он обернулся.
-- Куда там "Фоли Бержер", -- сказал он, -- и к тому же задаром.
На его губах играла хитрая, грязная улыбочка.
-- Не желаете ли поглядеть?
Луи взял бинокль. Поначалу он увидел только скопище голых тел, потом различил ребятишек, игравших, как играют все дети в мире, мужчин и женщин, сновавших туда и сюда, и спокойно беседующие парочки. Ничего такого, чего нет на любом пляже, -- разве что срамные места не прикрыты.
-- Попадаются классные девочки, -- глухо произнес незнакомец.
Наконец Луи удалось навести бинокль на скульптурную Жизель, с ее цветущими, тяжелыми формами, и изящную Мари, с тонкой талией, крутыми бедрами, упругой грудью. С ними разговаривал мужчина. Не Антуан, который, оказывается, сидел в стороне. Луи отрегулировал бинокль и, укрупнив изображение, разрезал фигуру Мари и мужчины на куски, с пристрастием исследовал лица, стремясь обнаружить в них отражение собственных тревог, но у обоих было спокойное, можно даже сказать, невозмутимое выражение.
