Валентина Немова - Изъято при обыске
Я посторонилась, дала директрисе возможность обойти стол и расправить бархат, раз уж ей вдруг так приспичило наводить порядок в своем уютном "гнездышке". Но Татьяна Павловна и шагу не соизволила сделать в мою сторону. Цели своей она решила достигнуть другим, более простым, как ей в горячах показалось, способом.
Попробовала она, при своем невысоком росте, с места не сходя, дотянуться до противоположного, по диагонали, угла стола, но лишь насмешила меня. Проехала по столу на животе, смяла изящный свой наряд. Поднимаясь, опрокинула вазу с цветами, облилась водой.
Сообразив наконец, что глупо себя ведет, да еще при зрителе, да еще при каком! — испуганно, одним глазом на меня посмотрела и поспешила отделаться от меня, пообещав, что остальные замечания выскажет мне, когда посетит несколько моих уроков.
Ей, право, не везло в моем присутствии…
***
Если бы кто-то из старшего поколения, бывший комсомольцем в 30-е годы и принимавший участие в строительстве моего родного Железногорска, вошел бы сейчас в эту классную комнату, он долго, наверное, не смог бы уяснить, что в ней делается. Весь третий ряд парт занимают учителя. Остальные достались ученикам. У доски стол, покрытый красной скатертью. За ним двое: толстая, хорошо одетая женщина лет тридцати (она сидит) и очень худой юноша в сером пиджаке и узких, сверхузких, по последней моде, брюках, с впалыми щеками и огромным клоком из светлых волос на голове (он стоит). На столе перед ними раскрытая тетрадь.
Парень водит по строчкам пальцем и монотонно, очень нудным голосом что-то читает, то и дело перевирая слова. Женщина время от времени поправляет его, а так как молодой человек в этих случаях, смутившись, вовсе замолкает, несколько слов, а то и целых предложений, громко, внятно, и не глядя в тетрадь, читает за него сама.
Написанный в тетради текст приправлен шутками. Но и претендующие на остроумие фразы юноша произносит тем же заунывным, подневольным голосом и запоздало, как бы извиняясь, улыбается, когда кто-нибудь из слушателей, раньше его самого уловив юмор, громко расхохочется. Кто-нибудь из учеников.
Учителя вообще даже не улыбаются. Их беспокоит смех. Периодически учителя строго посматривают — каждый в какую-то определенную сторону, лишь туда, где сидят именно его подопечные.
Им, подопечным, подконтрольным, под этим пристальным присмотром волей-неволей приходится соблюдать правила поведения. Кое-кто все же умудряется переговариваться с соседом, чуть слышно, не шевеля губами. Все озабочены тем, чтобы мероприятие прошло без осложнений, как не очень опасная, но затянувшаяся болезнь.
Да… Но что же все-таки здесь происходит?
— Скучно, — сказал бы энтузиаст — первостроитель, если бы заглянул сюда. — Скучно, как на уроке закона божьего…
Этот предмет давно отменили. Но чем же его заменили?
Задержись на минутку, товарищ. Напряги внимание. Ты слышишь, проскальзывают слова: комсомольцы, наша организация. Мы опора партии… Я как секретарь…
Вот, оказывается, в чем дело. Здесь заседают комсомольцы. Значит, это комсомольское собрание?
— Не может быть! — восклицает гость из прошлого. И стучит кулаком по столу. — Братва! — кричит он. — Очнитесь! Проснитесь! Гоните скуку! Гоните отсюда тех, кто задумал и организовал этот бездарный спектакль, по ошибке названный комсомольским собранием. Гоните тех, кто мешает вам быть смелыми, инициативными, деятельными!..
Как жаль, что ты, случайный свидетель происходящего, явился мне лишь в моем воображении. Как жаль, что я сама уже не ученица, а учительница и не могу, вместо тебя, сказать то, что мне хотелось бы…
Я сижу за последней партой третьего ряда. Справа от меня мои ученицы: Кушнарева, высокая, скуластая, красивая девочка, и Новикова, порывистая, нетерпеливая, с очень короткими косичками, кое-как стянутыми лентами, совсем как я в старших классах, когда сама училась в школе.
Но и она, Новикова, самая бойкая, не собирается сорваться с места, подскочить к Ермакову, оттолкнуть секретаря, возмутиться скукой, взбудоражить комсомольцев, зажечь. Она только поворачивается ко мне и, чувствуя мое состояние, говорит тихонько, слегка заикаясь:
— Скучно, правда?
— Скучно.
— У нас всегда так на комсомольских собраниях.
— А почему?
— Да потому что… потому что… Татьяна Павловна у всех на виду сидит и… учителей больше, чем комсомольцев, собралось…
Я улыбнулась.
— Ой, извините, я не хотела вас оскорбить, — Новикова покраснела.
— Я не сержусь.
— Да и повестка-то, — шепчет Кушнарева. — Я даже не запомнила ее. Доклад Татьяна Павловна написала. Ермаков всегда перед собранием в кабинете с нею заседает, речь свою обрабатывает, шлифует… А вот еще выступления послушаете. Как на уроке, будут к доске вызывать. И обязательно старост и комсоргов… — Кушнарева глядит на докладчика угрюмо, по-взрослому. — Кончает. Сейчас начнется.
Ермаков еще раз смущенно улыбнулся, пожал плечами и сел. В комнате воцарилась глубокая тишина.
— Ну, кто желает выступить? — сидя вопрошает Платова, даже не подумав, наверное, что этот же самый вопрос с не меньшим успехом мог бы задать комсомольцам председатель собрания из учеников, если бы здесь было заведено выбирать его.
В ответ ей еще более отчетливая тишина.
— Да вы что, молчать сюда пришли? Может быть, у вас во рту вода?
По рядам пробежал смешок, но тут же снова, как бы спохватившись, все присмирели. И как ни старалась Татьяна Павловна расшевелить своих питомцев, это ей не удалось.
— Ну что ж, ладно, — смирившись с неудачей, вынуждена была она применить испытанный метод. — Может быть, ты, Слесарева, скажешь? Пожалуйста!.. Слово имеет староста 10-го А.
Встала невысокая, с красивыми желто-русыми коротко остриженными волосами девушка. На лице недовольная гримаса:
— Что мне сказать? Мы только начали учиться…
— Юлия Тарасовна! — горячо прошептала мне на ухо Новикова. — Знали бы вы, какие она косы отрезала! Шикарные!..
— План работы вы составили? — голос директора.
— Составили.
— Ну, и что там у вас интересного?
Игра в вопросы и ответы надоела Слесаревой, и она торопливо стала перечислять: ходить в кино, в театр, на каток. И так далее…
— И тому подобное… — добавила Платова.
Все принужденно засмеялись.
— Конечно, — огрызнулась Слесарева и вернулась на свое место.
Так, по одному были "опрошены" все старосты и комсорги. Очередь дошла до Бармаковой, комсорга 10-го класса. Она встала решительно, откинула назад свои пушистые косы, но тут же замялась:
— Знаете, как-то даже говорить не хочется. Почему у нас всегда такие скучные повестки?
— Ах, вам эта повестка не нравится? — насмешливый голос Платовой. (Я на нее уже смотреть не могу).
— Не нравится, — очень мило сердится девушка.
— Так какую бы вы предложили? Ну? — Платова разыгрывает вежливость.
— Какую? Сейчас так сразу трудно сказать.
— А все-таки? — директриса открыто потешается над замешательством девушки, которая сильно покраснела и то и дело приглаживает вьющиеся на висках волосы.
— Ну, я прямо так сказать не могу, признала свое поражение комсомолка.
— Что ж, очень жаль, очень жаль, — в спину ей ехидничает директор.
Все кипело у меня в душе. Я твердила про себя: " да замолчи ты, владычица! Ты же придавила их, сковала: раньше надо было спрашивать, какая повестка интересует их. Но тебе это даже в голову не пришло. Тебе абсолютно безразлично их мнение. Прекрасно осознаешь, что сама виновата во всем, но не желаешь признать собственную неправоту, зубоскалишь, издеваешься над детьми, "молодой, перспективный директор, коммунист, депутат". Недолго, ох, недолго ты будешь пользоваться у них авторитетом"…
Думая так, я тогда словно в воду глядела. И года не минуло с того дня, как была Платова освобождена от должности директора за присвоение школьного имущества.
При всех своих громких титулах и красивых словах оказалась она, на поверку, самой обыкновенной воровкой…
Когда я узнала эту сногсшибательную новость, дошло до меня наконец, почему была я встречена Платовой в штыки. Как еще могла эта расхитительница государственной собственности, прикидывающаяся высокоидейной верноподданной, встретить заведомо честного и смелого человека? Очень боялась она, что я со своей честностью и бесшабашной смелостью выведу ее на чистую воду.
Опасалась меня, а разоблачили ее другие. Те, кто был старше, опытней меня. И не менее честен и смел. Были в ее молодом коллективе такие, достойные уважения, люди. А она их вовремя не разглядела, себе на беду…
Когда повестка дня была исчерпана и ученики разошлись, Платова, попросив учителей сесть поближе, что они тут же исполнили, предложила:
— Давайте, не таясь, поговорим, выясним причину, почему мероприятие получилось такое неактивное. Как будто это пенсионеры собрались о своих болезнях говорить, а не комсомольцы.
