Джеймс Кервуд - Бродяги Севера (сборник)
– Но если бы вы взяли на себя его защиту, – возразил патер Лайон, – то ведь тогда могли бы входить к нему в камеру?
– Тогда мог бы, – ответил Грязный Фингерс.
Тем временем Кент ожидал его к себе с большим нетерпением. Первым посетил его в это утро патер Лайон, и с тех пор, тотчас же после его ухода, он уже раз десять слышал, как отворялась и затворялась вдалеке входная дверь в канцелярию, и, наконец, в одиннадцатый, вслед за этим хлопаньем, до него долетел некий звук, который вызвал в нем вздох удовлетворения. Приближение местного ходатая было возвещено Кенту страшным сопением. Сопел не только сам Фингерс, но и сопровождавшая его толстая собака. Собака Фингерса страдала той же болезнью и по тем же причинам, что и он сам.
Кроме собаки Фингерса сопровождали еще патер Лайон и Пелли. Пелли отпер камеру, впустил в нее адвоката и его собаку и снова запер за ними дверь. Кивнув Кенту головой, патер ушел вместе с Пелли в канцелярию, а узник и его защитник остались в камере наедине.
– Тяжелая дорога! – глубоко вздохнул Фингерс, отерев красное лицо большим грязным платком. – Очень тяжелая дорога!.. Уф!
Заколыхавшись, подобно куску желе, он уселся на единственную табуретку в камере. Кент тоже сел на край своей койки и сочувственно ему улыбнулся.
– А ведь не всегда так было, Фингерс! – сказал Кент, немного наклонившись вперед и начав говорить с внезапной конфиденциальной серьезностью. – Было время, когда вы не пыхтели, поднявшись в гору. Десять-пятнадцать лет составляют иногда большой срок.
– Иногда, – прошептал, все еще задыхаясь, Фингерс.
– Пятнадцать лет тому назад вы были настоящим героем.
Кенту показалось, что бледные глаза Грязного Фингерса вдруг загорелись.
– Да, были настоящим героем, – повторил он. – Большинство людей были героями в ту пору горячки золотоискательства, не так ли, Фингерс? В своих скитаниях я слышал о них много повестей, а некоторые из таких рассказов даже заставили меня содрогнуться. Эти люди не боялись вовсе смерти. И вы, Фингерс, были одним из таких людей. Я слышал всю вашу историю однажды зимой на Дальнем Севере. Я никогда не заговаривал о ней с вами и с кем-либо другим, потому что мне казалось, что вам будет неприятно, если о ней узнают. Ваша история несколько похожа на мою. Вот почему я и попросил вас через патера Лайона побывать у меня. Вы представляете себе мое положение. Меня ожидает либо петля, либо решетка. Естественно, что я стал искать поддержки серьезных людей. Но не подумайте, Фингерс, что я хочу непрошеным вторгнуться в священные для вас тайны. Боже меня упаси! Мне просто хочется дать вам возможность понять меня, и поэтому я просил бы вас выслушать от меня одну историю, которая произошла далеко отсюда и уже давным-давно. Вы помните Бена Татмана?
Какая-то странная, но могущественная сила вдруг овладела огромным рыхлым телом лесного ходатая. Она прошла через него, как электрическая волна. Удушье сразу же прекратилось, мускулы напряглись, и Кенту показалось, что перед ним сидит уже совсем другой человек.
– Вы… вы слышали о Бене Татмане? – переспросил Фингерс.
– Да. Я слышал о нем на Дальнем Севере. Мне рассказывали, что это было пятнадцать лет тому назад и что этот Татман был молодым человеком и прибыл в золотую страну искать счастья вместе со своей молоденькой женой. Уезжая из Сан-Франциско, где они жили до того, эта маленькая женщина настояла на том, чтобы быть товарищем и спутником своего мужа во всех его скитаниях и приключениях на Дальнем Севере. Им так хотелось найти золото и разбогатеть! Но они даже и не подозревали, что заберутся в такие края, куда не ступала нога еще ни одного золотоискателя.
А затем в те места пришла знаменитая Зима Смерти. Вы помните ее, Фингерс. Вы лучше меня знаете, какими были в то время законы. Продовольствие туда не доходило вовсе. Снег выпал ранний и глубокий. Целых три месяца температура не поднималась выше пятидесяти градусов мороза, и наступили голод и смерть. В то время можно было, пожалуй, совершенно безнаказанно убить человека, но укради ты хоть одну только корочку хлеба или одну горошину, и тебя тотчас же выводили за пределы лагеря и приказывали отправляться на все четыре стороны. А это означало верную смерть – смерть от холода и голода, еще более ужасную, чем от повешения или от расстрела.
Татман вовсе не был вором. Заставило его украсть невыносимое зрелище медленно умиравшей от голода жены и ужас перед тем, что она, как и многие другие, падет жертвой цинги. На склоне дня он проник в одну хижину и украл две жестянки консервированного гороха и две уже сваренные картофелины, которые в то время стоили в тысячу раз дороже, чем равное по весу количество золота. И его поймали. Его отвели за пределы лагеря и дали ружье. Но пищи – никакой! Он должен был идти на все четыре стороны. А его жена стояла тут же, рядом с ним, в теплом плаще и в высоких сапогах, потому что она решила умереть вместе с мужем. Ради нее ведь лгал Татман до последней минуты, заявляя, что он вовсе не крал, и настаивал на том, что он невиновен.
Но горох и картофель были найдены в его юрте, и это послужило достаточной уликой. А затем, в ту самую минуту, когда они должны были идти в снежную мглу, что означало для них смерть через несколько часов, вдруг появился…
Кент выпрямился во весь свой рост, подошел к решетчатому оконцу и посмотрел вдаль.
– Фингерс! – продолжал он. – Время от времени на земле рождаются сверхлюди. И в этой кучке голодных и ожесточившихся людей в то время оказался сверхчеловек. Он выступил вперед в самую последнюю минуту и громким голосом объявил о том, что Татман невиновен и что украл именно он. Он бесстрашно сделал свое удивительное признание. Именно он украл горох и картофель и подкинул их к Татманам в юрту в то время, как они спали. Почему он это сделал? Да просто потому, что хотел спасти женщину от голода!
Он солгал, Фингерс! Он солгал потому, что любил ту, которая была женой другого человека, солгал потому, что в его груди билось самое верное из когда-либо бившихся сердец. Он солгал! И его ложь была прекрасной! И он ушел в метель один, подкрепленный любовью, которая была сильнее, чем страх перед смертью, и лагерь никогда уже больше о нем не слыхал. Татман и его жена вернулись в свою юрту, чтобы жить, а он…
Кент вдруг отскочил от окна. Фингерс, как сфинкс, сидел на своей табуретке и пристально смотрел на Кента.
– Фингерс! – воскликнул Кент. – Вы были тем человеком! Вы солгали потому, что любили ту женщину и из-за нее не побоялись взглянуть смерти прямо в лицо. Не отпирайтесь! Об этом мне рассказывал сам Татман, Бен Татман, с которым я встретился после на Макензи и который с восторгом и благоговением произносил ваше имя. Вы спасли их обоих, и они, теперь уже богачи, вспоминают о вас, как о святом. Вы пробились. Вы остались жить. Вы добрели до этих мест, купили себе здесь домик, – и вот все эти годы, сидя на своей терраске, вы прогрезили о той женщине, за которую были готовы тогда умереть. Фингерс, разве я не прав? И если я прав, то не пожмем ли мы друг другу руки? Ведь я тоже сижу сейчас здесь, за решеткой, только потому, что страдаю за другого…
Медленно поднялся Фингерс со своей табуретки. Глаза его уже не были тупыми и безжизненными; теперь в них сверкал огонь, зажженный Кентом после долгих лет депрессии и равнодушия. Он протянул руку Кенту.
– Благодарю вас, Кент, за ваше мнение об этом человеке, – сказал он. – Но после того, как он занял место Татмана, он так низко опустился физически и духовно, что стал представлять собой какое-то отдаленное подобие человека. Вы видите, чем он стал теперь?
– Вот потому-то я и обратился к вам, Фингерс, – воскликнул Кент, – что боюсь остаться вовсе без надежды! Только вы один здесь можете мне помочь! Простите, что я приподнял завесу с самого дорогого для вас прошлого, но я сделал это для того, чтобы вы лучше поняли меня. Быть может, на вас найдет вдохновение, Фингерс! Выслушайте меня до конца и скажите!
И долго после этого Кент говорил, а Фингерс слушал. В камере у Кента сидел уже не тот ленивый, таинственно-молчаливый Грязный Фингерс. Нет. После долгой спячки в нем вдруг проснулся и зажег его кровь тот дух, который горел в нем пятнадцать лет тому назад. Дважды подходил патер Лайон к двери камеры, но оба раза возвращался назад, слыша тихий ровный голос Кента. Ничего не утаил Кент от Фингерса, и когда кончил, то лицо толстяка вдруг озарилось чем-то похожим на огонь откровения.
– Будет исполнено! – воскликнул он. – Вы будете свободны! Только не теряйте надежды!
– Надежды творят жизнь, – мягко ответил ему Кент. А затем, крепко сжимая руку Фингерса, он добавил: – Быть может, мои надежды, подобно вашим, никогда не осуществятся. Но о них отрадно думать, Фингерс…
В коридоре раздались тяжелые шаги. Оба они отвернулись от окна и приняли равнодушно-холодный вид. Полицейский Пелли подошел к двери камеры, и они поняли, что срок свидания истек. Фингерс поднялся и разбудил ногой собаку. Затем он вышел, и Кент остался один.