Джеймс Кервуд - Бродяги Севера (сборник)
Глава VIII
Первыми вышли от Кента патер Лайон и доктор Кардиган; за ними последовали стенографистка и представитель обвинения Мак-Дугал, затем оба стражника.
Кент и Кедсти остались наедине.
– Я попросил вас, Кедсти, – начал Кент, – остаться со мной на две-три минуты, чтобы вы выслушали меня. Теперь, когда мне представилась возможность выгородить себя, почему именно вы навалились на меня всей тяжестью своего авторитета? Зачем вы поспешили со всей этой церемонией, зачем привели сюда Мак-Дугала и этих двух часовых? Что я, больной человек, собираюсь бежать? Ведь вы же сами не верите, что я убил Джона Баркли, к чему же эти строгости? В тот день, когда я сделал вам это нелепое признание, вы же первый назвали меня лгуном! Вы и поныне знаете, что я солгал. В чем же заключается ваша игра? Что вызвало в вас такую перемену? Или это…
Он наклонился к Кедсти поближе, и правая рука его крепко сжалась.
– Или это связано с той девушкой, – продолжал он, – которая скрывается у вас в доме, Кедсти?
Даже в этот момент, когда в нем загорелось вдруг желание ударить этого человека, он не мог не преклониться перед его невозмутимостью. Кедсти был так же спокоен, как и всегда. Даже прямое обвинение его в том, что он играет какую-то двойную игру и прячет у себя Маретту Радисон, не смутило Кедсти нисколько. Он только пристально посмотрел на Кента, как бы мысленно измеряя размах его мысли. Когда же он наконец заговорил, то голос его звучал так ровно и спокойно, что Кент уставился на него в немом изумлении.
– Я не осуждаю вас, Кент, – сказал он. – Я не осуждаю вас ни за то, что вы подозреваете во мне чуть ли не негодяя, ни за этот странный тон. Думаю, что на вашем месте и я поступил бы точно так же. Поверьте, я сделал бы для вас все, что возможно, если бы действительно считал вас невиновным. Но я убежден, что вы виновны. Даже если бы вы сумели доказать, что вы ни при чем в убийстве Джона Баркли, и то…
Он помялся, покрутил ус и покосился на окошко.
– И то, – продолжал он, – вы имели бы десять лет тюрьмы за самое подлое из всех лжесвидетельств, какие только существуют на свете, а именно – за лжесвидетельство перед духовником на смертном одре, когда вы были убеждены, что умрете наверняка! Да, вы виновны, Кент. Если не в одном, то в другом. Никакой игры я не веду. Что же касается девушки, то никакой Маретты Радисон я у себя в доме не скрываю.
Он направился к двери, и Кент не нашел ни малейшего повода, чтобы его остановить. Когда он вышел, то Кент еще долго смотрел в окошко на лес, не видя, впрочем, ничего. Слова Кедсти разрушили все его надежды. Да, Кедсти прав! Даже и в том случае, если бы он избежал повешения за убийство Джона Баркли, он все же оставался преступником, которому угрожала тюрьма.
Кент глубоко, до боли вздохнул. На лбу у него выступила испарина. Теперь уж он не обвинял Кедсти больше ни в чем. Гнев его прошел. Что бы ни чувствовал по отношению к нему инспектор, он не мог поступить иначе. На то он и был его начальством. А он, Джемс Кент, больше всего на свете ненавидевший ложь, вдруг оказался теперь самым ужасным лжецом на свете, сказавшим неправду перед лицом самой смерти.
И за эту ложь он должен будет понести наказание. Безжалостный, прямолинейный закон, конечно, не признает никакого оправдания, которое Кенту удалось бы привести в свою защиту. Он солгал, правда, чтобы спасти человеческую жизнь. Но ведь именно эту-то самую жизнь и требовал закон.
Ах, зачем в этих местах действовало исключительное положение, зачем за убийство полагалась смертная казнь и за клятвопреступление десять лет тюремного заключения? Зачем в этой последней перестрелке с контрабандистами пуля метиса угодила ему прямо в грудь? Зачем доктору Кардигану нужно было ошибиться и насмешливой судьбе подстроить дело так, что на пристань Атабаску явился так неожиданно тот самый Мак-Триггер, которого во что бы то ни стало нужно было спасти?!
Тяжесть этого сознания свалилась на Кента, точно гора. Но прошло несколько минут, и в Кенте снова загорелся огонь борьбы. Он был совсем не такой человек, чтобы сдаться так скоро. Опасность делала его храбрым до безрассудства, а он стоял сейчас лицом к лицу именно с величайшей опасностью для человека.
Первой его мыслью было открытое окно. Там, за этими зелеными лесами, уходившими вдаль, как морские валы, скрывались для него самые великие приключения. Раз очутившись там, он мог биться об заклад, что его не победит никто.
Радость зажглась в его глазах, но тотчас же погасла. Открытое окно было для него лишь насмешкой. Он сполз с кровати, постарался встать на ноги, но у него закружилась голова, он понял, что не прошел бы и десяти шагов. Но это ничего. Он выздоровеет во что бы то ни стало и все равно воспользуется этим окном. Вот только бы надуть доктора Кардигана и провести за нос Кедсти! Восстанавливая свои силы, он не скажет об этом ни одной живой душе на свете. Его задачей отныне будет до самой последней минуты разыгрывать из себя тяжелобольного, а затем вдруг неожиданно выздороветь и использовать для бегства это окно.
Он доплелся до окна и посмотрел в него. Бесконечный лес и блеск медленно текущей реки приобрели для него новый, неведомый дотоле смысл. Лицо у него пылало; глаза лихорадочно горели. Если бы его увидел в эту минуту доктор Кардиган, то мог бы поклясться, что у него опять началось повышение температуры. Кровь быстро пульсировала в нем при одной только мысли о тех приключениях, которые ожидали его впереди. Гончая станет лисицей, а этой лисице уже будут знакомы все замашки и увертки и преследователя и зверя. Он победит! Перед ним раскроется целый лесной мир, и он доберется до самого сердца этого мира. Ни один человек на всем свете не знал так хорошо всех закоулков этих неисследованных и еще не нанесенных на карту местностей, этих далеких и таинственных уголков tеrrа inсоgnitа, неведомой земли, где солнце все еще всходило и заходило без разрешения английского закона и где природа радостно смеялась, как и в те далекие времена, когда доисторические животные срывали листья с верхушек таких же высоких деревьев, как и они сами. Только бы поскорее выздороветь, только бы набраться побольше сил для предстоящего пути, а там пусть его ищут хоть все законы мира и пусть ловят его хоть тысячу лет!
Он вернулся к себе в постель. Отпечаток волнения все еще оставался на его лице, когда к нему вошел доктор Кардиган.
Ему потребовалось всего несколько минут, чтобы успокоить Кардигана, исстрадавшегося за последние сутки. Правда, в первое мгновение известие о том, что он останется в живых, смутило его. Но теперь положение приняло совсем другой характер. Как только Кент достаточно окрепнет, он тотчас же начнет собирать доказательства для установления своего алиби. Он уверен, что ему это удастся, и он докажет, что Джона Баркли убил не он, а кто-то другой.
Кент с чувством пожал доктору руку, поблагодарил за превосходный уход и уверил его в том, что не кто иной, как именно он, Кардиган, спас его от могилы, и Кардиган тут же, на его глазах, помолодел сразу на десять лет.
– А я думал, что вы иначе отнесетесь к этому, – сказал он со вздохом облегчения. – Боже мой, как только я понял, что сделал ошибку…
– Мы все, доктор, делаем ошибки, – ответил Кент. – И я тоже. И вам нечего извиняться. Вот только боюсь, что вам порядочно придется еще повозиться со мной. Какое-то странное у меня сегодня ощущение внутри. Боюсь какого-нибудь осложнения.
Внезапно выведенный из тяжелого состояния угрызений совести, Кардиган тотчас же пообещал ему обратить самое серьезное внимание на его болезнь, и это было тем психологическим приемом, на который Кент возлагал столько надежд. Когда доктор оставил его одного, он бесшумно сполз с постели и, преодолевая головокружение, встал на ноги. Затем сделал несколько глубоких вдохов. Против ожидания, болей не последовало. Ему даже захотелось крикнуть от радости. Он стал вытягивать руки, потом перегнулся всем корпусом, дотронулся пальцами до пола, откинулся назад, перевернулся, покачался с одного бока на другой, сам удивился своей силе и, прежде чем вернуться в постель, несколько раз взад-вперед прошелся по комнате.
После этих упражнений он легко вздохнул. То, что в нем еще кипела жизнь, привело его в восторг. Его охватил ничем не сдерживаемый оптимизм. Он заснул в этот вечер поздно и проснулся только на следующее утро, тоже поздно, когда вошел к нему с завтраком Мерсер.
– Я думаю, сэр, – начал Мерсер, искоса посмотрев на дверь и опасаясь, как бы его не подслушал стоявший по ту ее сторону часовой, – что вам интересно было бы послушать про индейца?
– Индейца?
– Да, сэр, индейца Муи. Он вчера вечером сказал мне, что нашел ту лодку, на которой девушка должна была спуститься вниз по реке. Он сказал, что она была спрятана в Кимс-Баю.
– Кимс-Баю? Превосходное место!
– Да, сэр, очень подходящее место, чтобы там прятаться. Как только стало темно, Муи отправился на наблюдение. Что там затем произошло, сэр, я не вполне понял. Но была уже полночь, когда он доковылял до хижины Кроссена весь в крови и едва стоя на ногах. Кроссен с сыном приволокли его к нам в больницу, и мне пришлось хлопотать около него до утра. Он все-таки сообщил, что девушка села в лодку и действительно уплыла. Вот и все, что мне удалось узнать, сэр. Но обо всем остальном он мямлил что-то на своем языке и я, к сожалению, не мог его понять. Кроссен говорит, что это был индеец, а Муи думает, что это выскочил на него в Кимс-Баю сам черт и отколотил его. Я не знаю, как это понять, сэр.
