Питер Абрахамс - Во власти ночи
— Ты имеешь в виду мечты, и волшебные сказки, и бога, и все прочее?
— Да.
— Почему же ты никогда не говорил мне об этом?
— Потому, что это и в самом деле все усложняет.
— Зачем же ты сейчас говоришь?
— А я и не говорил. Это ты у него выпытала. — И Нанкху продолжал, обращаясь к Нкози — Спор о целях и средствах удивительно завлекателен до тех пор, пока это всего-навсего спор; посылки могут быть и верными, и ошибочными, но выбирать между добром и злом надо всегда честно. Однако стоит перейти от слов к делу, как такой упрощенный подход оказывается негодным. В зависимости от ситуации одно и то же действие может быть и правильным и неправильным, может таить в себе и добро и зло. Главное, чтобы наши суждения были достаточно здравыми, а вера в мечты достаточно твердой, тогда добро на чаше весов перевесит зло. Ради этого мы и рискуем, с этим связываем наши надежды. Максимум того, что мы можем гарантировать, — это всего лишь надежда на то, что наши действия скорее породят добро, нежели зло. Но далеко не все способны довольствоваться надеждой, и многие поэтому предпочли активным действиям пассивность. Ибо, если человек ничего не делает, он застрахован от риска совершить ошибку или сотворить зло.
— Я не оспариваю ни одного из ваших высказываний, — сказал Нкози, — вы это знаете, и существо моих возражений, надеюсь, вам понятно.
— Вы хотите сказать, что в ходе борьбы против зла вы прибегаете…
— Или вынуждены прибегать…
— …или вынуждены прибегать к методам, которые таят в себе такое же зло, как то, против которого вы боретесь. Вот что я вам скажу: если конечная цель преследует добро, то большего и нельзя требовать. Кроме того, каждый человек делает свой собственный выбор, а здесь, в Южной Африке, выбор стал болезненно простым делом.
— Вы сделали свой выбор, — возразил Нкози. — И я тоже. Иначе я не приехал бы сюда. Однако этого мало, чтобы решить или хотя бы облегчить решение всех проблем.
— Людям свойственны сомнения, — с некоторой досадой резюмировал Нанкху.
— А это возвращает нас к фантазиям и всему прочему, — добавила Ди.
— И к нашему первоочередному делу, — сказал Нанкху. — После того, что случилось, нам придется пересмотреть все наши планы. Намеченный первоначально
маршрут теперь для нас закрыт.
— Об этом мне уже говорил Найду, — отозвался Нкози.
— Надо решать, что делать дальше. До появления господ из управления безопасности я полагал, что у нас есть еще немного времени, возможно, целая неделя, чтобы все продумать. Теперь я в этом не уверен. Вполне вероятно, они оцепят этот район и начнут систематические облавы. Выбирайте, где бы вы хотели находиться — в оцепленном районе или за его пределами? Скорее всего, здесь вы будете в безопасности. Однако возможно и другое: какая-то случайность, незначительная оплошность, кто-нибудь проболтается или заговорит, не выдержав пытки, и ваше местонахождение будет обнаружено.
— Я хотел бы уехать, — не раздумывая, сказал Нкози.
И Ди и доктор удивились быстроте его ответа.
— Но почему? — с изумлением спросила Ди.
Нанкху с любопытством взглянул на сестру, потом на Нкози и сказал:
— Пока вы здесь, с нами, у вас равные шансы быть схваченным и остаться на свободе. Если вы выйдете отсюда, вас скорее всего схватят, будет, пожалуй, всего лишь двадцать процентов вероятности, что вам удастся ускользнуть от них. Послушайтесь моего совета, друг, оставайтесь у нас.
— Разве у меня есть выбор? — спросил Нкози.
— В пределах разумного, да.
— Я имею в виду — оставаться здесь или выбираться из вашего квартала.
— Да… но опять-таки надо решить, что разумнее. Мы не можем позволить вам выйти из дома, заведомо зная, что вас схватят. Это поставило бы под удар и нас, и нашу организацию.
— Понимаю… А не могли бы вы переправить меня куда-нибудь?
— Трудно сказать. А куда именно?
После некоторых колебаний Нкози сказал:
— В африканскую деревню. Примерно в шестидесяти — ста милях отсюда, это скотоводческий район по пути в Свазиленд.
— Вы, кажется, хорошо знаете эти места, — заметил Нанкху.
— Вполне естественно. Половину детства я провел там, половину здесь, недалеко от места, где высадился. Мой дядя — старейшина той деревни.
— Знаю, — сказал Нанкху.
— Знаете? — удивился Нкози.
— Да, знаю; нам это известно. Скажите, поддерживали вы связь со своим дядей, пока находились на чужбине?
— Нет. Но какое это имеет значение?
Ди не выдержала:
— Бога ради, скажи ему, Давуд.
— Ваш дорогой дядюшка, — произнес Нанкху невыразительным, бесстрастным тоном, — враг нашего движения, я имею в виду не индийцев, а африканское националистическое движение в целом. Власти назначили его старейшиной деревни: он верный агент правительства. Не пройдет и часа, как вы окажетесь в руках полиции, стоит вам только появиться в деревне. Кстати, он значится одним из первых в списке лиц, с которыми нам предстоит разделаться, как только представится возможность.
Нкози сам удивился, как легко поверил этому. С самого детства Нкози любил этого дядю. Чуткий, отзывчивый и к тому же мечтатель, дядя был ему ближе и дороже отца, а когда после смерти отца дядя вернулся в деревню, Нкози открылся новый мир. Дядюшка научил Нкози видеть, мечтать, чувствовать. И вдруг ему говорят, что человек этот — предатель, а ему в голову не приходит возражать.
Ди Нанкху поставила чашку и подошла совсем близко к Нкози, следя, однако, за тем, чтобы не коснуться его. Давуд Нанкху отвернулся и стал смотреть в окно.
— Таким образом, деревня отпадает, — небрежно сказал Нкози. — Он был так добр ко мне, мой любимый дядя.
По-прежнему глядя в окно, Нанкху проговорил:
— Так нам сказали, но это еще ничего не значит, — никто из нас не мог проверить его доброту. Вас мы еще не знали.
— А сейчас знаете — и вы, и организация. — Он не мог сдержать раздражение.
— Я не вправе говорить от имени организации, — спокойно парировал Нанкху, — да и не возьму на себя смелость утверждать, что знаю вас; но я знаю Ди, а она, по-видимому, знает вас, — он помедлил, потом добавил более беспечным тоном, — тем странным и опасным образом, каким женщина может познать мужчину.
Женщина коснулась его робко, осторожно, как бы спрашивая, хорошо ли проявлять свои чувства при других. Прикосновение было едва уловимым, она только провела пальцами по его руке, но он остался безучастным, тогда она быстро отдернула руку и демонстративно отошла от него. Он равнодушно, словно издалека, наблюдал за тем, что происходит вокруг, будто это совсем не касалось его. Отношения между людьми немыслимы без таких вот мелких проявлений тирании, решил он, и не стал больше об этом думать.
Итак, сказал он себе, дорогой образ, который ты хранил в сердце чуть не полжизни, в течение нескольких минут оказался стертым. Для этого достаточно было двух-трех фраз. И ты мог только ответить, что он был добр к тебе, потому что знаешь, как горько оплакивать умершие образы.
Давуд отвернулся от окна и взглянул на часы, стоявшие на столике возле кровати Ди.
— Надо решать. Мне пора к больным.
— Что бы ни случилось, я не хочу быть схваченным в вашем доме.
— Здесь вы в большей безопасности, чем где бы то ни было.
— Знаю, но рисковать не хочу.
— Вы рискуете всюду, здесь — в меньшей степени.
— И это я знаю, и все же не хочу.
Нанкху испытующе посмотрел на сестру и сказал с едва уловимой горечью:
— Видно, вы с Сэмми хорошо просили, моя дорогая. Даже слишком хорошо.
— Почти как нищие, — тихо сказала Ди, опустив голову.
И мужчины почувствовали, как она съежилась и приуныла. Нанкху сказал:
— Есть вещи, которые мы делаем по убеждению. Стремление выжить — не единственная движущая сила, неважно — идет ли речь о многих или об одном человеке.
— Зачем вы говорите мне об этом? — возразил Нкози.
Нанкху задумался на минуту, потом покачал головой:
— Очевидно, к вам это не относится, зато относится ко мне и ко всем нам.
Гонения порой бывают очень жестокими.
В самом деле, подумал Нкози, я, кажется, забыл о гонениях. И о меньшинствах тоже. Многие из нас забывают.
— Мы тоже действуем согласно своим убеждениям, — сказал он, — и именно поэтому я предпочитаю не подвергать вас и ваших близких опасности, которой можно избежать. Выбирать должен я, и как бы малы и ограничены ни были мои возможности, пока существует выбор, я чувствую себя человеком. И еще я хотел сказать, что готов принять на себя долю вины моего народа перед вами и попытаться ее искупить.
— Хорошо. Но куда вы пойдете?
— Это не важно. Важно как можно быстрее передать меня из рук индийцев в руки африканцев, и тогда, что бы ни случилось, на индийцев вина не падет. Полиция не должна обнаружить меня именно здесь, если ей вздумается произвести обыск.
