Иоганн Гете - Эгмонт (Перевод Ю Верховского)
Б р а к е н б у р г. Несчастная! Ты не видишь насилия, что медными цепями нас оковало.
К л е р х е н. Оно не представляется мне непреодолимым. Не будем тратить времени, перебрасываться ненужными словами. Вот сюда идет несколько человек старых, прямодушных, мужественных! Слушайте, друзья! Соседи, слушайте! Скажите, что Эгмонт?
П л о т н и к. Что нужно этой девочке! Пусть она замолчит!
К л е р х е н. Подойдите ближе, чтобы нам шепотом говорить, пока не объединимся и не окрепнем. Нам нельзя мешкать ни одного мгновения! Бесстыдное тиранство, которое посмело оковать его, уже блещет клинком, чтобы его сразить. Друзья! Сумерки надвигаются, и с каждым их шагом мне все страшней. Боюсь этой ночи! Идите! Разделимся, быстрым бегом - от жилища к жилищу, вызовем горожан. Каждый бери старое свое оружие! На городском рынке мы опять сойдемся вместе, и каждого поток наш увлечет вперед. Враги глядь! - окажутся окружены, и затоплены, и задавлены. Что может против нас пригоршня холопов? И он опять возвращается в наш круг, оказывается на свободе и может наконец нас благодарить, нас, неоплатных должников своих. И может быть - наверное! - он увидит утреннюю зарю уже под вольным небом.
П л о т н и к. Что на тебя нашло, девушка?
К л е р х е н. Неужто возможно, что вы меня не понимаете? О графе говорю я! Говорю об Эгмонте!
Е т т е р. Не называйте этого имени! Оно грозит смертью.
К л е р х е н. Этого имени! Как? Не называть этого имени? Да кто же не называет его по любому поводу? Да где же только оно не написано? По этим звездам я часто читала его всеми буквами. Не называть? Что это значит? Друзья! Добрые, дорогие соседи, вы бредите. Опомнитесь! Не глядите на меня с таким оцепенением и страхом! Не озирайтесь боязливо по сторонам! Я призываю вас только к тому, чего всякий из нас желает. Разве мой голос - не прямой голос вашего собственного сердца? Кто же в эту ужасную ночь, прежде чем лечь в тревоге на свое ложе, не бросится на колени, чтобы усердной молитвой вымолить его у неба? Спросите друг друга! Спроси каждый самого себя, и кто не скажет за мной: "Свобода Эгмонта или смерть!"
Е т т е р. Спаси нас, господи! Ведь это же чистое несчастие.
К л е р х е н. Останьтесь! Останьтесь и не отшатывайтесь от его имени, к которому вы в прежнее время стремились навстречу с такой радостью. Когда клич возвещал вам, когда раздавалось: "Эгмонт едет! Он едет из Гента!" тогда счастливыми считали себя жители тех улиц, по которым он должен был проехать верхом. И когда вы слышали топот его лошадей, всякий бросал свою работу, и по озабоченным лицам, которые вы выставляли из окошка, проходил от его облика солнечный луч, сияние радости и надежды. Тогда на пороге поднимали вы детей своих высоко и толковали им: "Смотри, это - Эгмонт! Он, величайший! Вот он! Вот он, от которого вы в свое время дождетесь лучших времен, лучших, чем времена бедных отцов ваших!" Не допустите ваших детей когда-нибудь спросить вас: "Куда же он девался? Куда же девались времена, вами обещанные?" Итак, мы только болтаем? Кто складывает руки, тот предает его!
З у с т. Стыдитесь, Бракенбург! Удержите ее! Не допускайте до беды!
Б р а к е н б у р г. Клерхен, милая! Пойдем! Что скажет матушка? Может быть...
К л е р х е н. Что же, я ребенок, по-твоему? Или не в своем уме? Что может быть? От этой ужасной действительности ты отрываешь меня без всякой надежды. Вы должны послушаться, и вы послушаетесь меня. Ведь я вижу - вы оторопели и собственными силами не можете очнуться. Вы хоть только взгляд один бросьте сквозь наступившую грозную опасность на только что прошедшее. Подумайте о будущем! Что же, можете вы жить? Будете вы жить, раз он погибнет? С его дыханием улетит последнее веяние свободы. Чем был он для вас? Ради кого предал он себя крайней опасности? Раны его сочились кровью и заживали только для вас. Великодушную душу, которая всех вас вмещала в себе, сдавила тюрьма, и вокруг нее уже носится жуткий ужас коварного убийства. Может быть, он думает о вас, надеется на вас - он, привыкший только давать, только действовать.
П л о т н и к. Пойдемте, братцы!
К л е р х е н. Нет у меня ни рук, ни разума, как у вас, да есть то, чего как раз вам недостает, - отвага и презрение опасности. Если бы только мой дух мог воспламенить вас! Если бы могла я прижать вас к моей груди и согреть и вызвать к жизни! Идите! Среди вас пойду я! Как, развеваясь, беззащитное знамя предводительствует благородным войском бойцов, так должен мой дух пламенеть над вашими головами, так любовь и отвага должны шаткий, разрозненный народ объединить в грозное войско.
Е т т е р. Отведи ее прочь. Мне ее жалко.
Горожане уходят.
Б р а к е н б у р г. Клерхен! Разве не видишь ты, где мы?
К л е р х е н. Где? Под небом, которое, казалось, прекраснее раскидывалось каждый раз, когда проходил под ним тот благородный человек. Из этих окон глядели - четыре, пять голов одна над другой. У этих дверей топтались они и кланялись, когда он взглядывал на этих трусов. Ах, как они любы мне были за то, что так почитали его! Когда бы он был тиран, они могли бы отойти в сторону при его падении. Но они же любили его! О, своими руками вы охотно хватались за шапки, а меч ими схватить не можете! - Бракенбург, а мы? Нам ли бранить их? Эти руки, так часто его обнимавшие, что делают они для него? Хитростью так много дел на свете делалось. Ты знаешь все пути и перепутья, знаешь старый замок. Все можно сделать, придумай мне план!
Б р а к е н б у р г. Кабы пошли мы домой!
К л е р х е н. Ладно!
Б р а к е н б у р г. Там на углу вижу я караул Альбы. Послушай же сердцем голос благоразумия. Ведь не считаешь ты меня трусом? Разве не веришь ты, что за тебя я умереть готов? Оба мы тут с ума сошли, я не меньше тебя. Неужто не видишь ты, что есть вещи невозможные? Если бы ты пришла в себя! Ты потеряла голову.
К л е р х е н. Потеряла голову? Отвратительно! Бракенбург, вы голову потеряли. Когда вы громогласно чествовали героя, называли его другом, защитой, надеждой, возглашали ему виват, только он появлялся, - я тогда стояла в своем углу, наполовину приотворяла окошко, подслушивала, притаясь, и сердце во мне стучало сильнее, чем у вас всех, вместе взятых. Оно и теперь бьется сильнее всех ваших сердец! Вы прячетесь, когда приходится туго, вы отрекаетесь от него и не чувствуете, что сами пропадете, если он погибнет.
Б р а к е н б у р г. Иди домой.
К л е р х е н. Домой?
Б р а к е н б у р г. Опомнись же! Погляди вокруг! Это улицы, которыми ты только по воскресеньям проходила, по которым ты скромно шла в церковь, где ты, непомерно скромная, сердилась, если я с дружеским приветливым словом подходил к тебе. Ты стоишь и говоришь, и рассуждаешь на глазах всего света. Опомнись, милая! К чему это нас поведет?
К л е р х е н. Домой! Да, я прихожу в себя. Пойдем, Бракенбург, домой! Знаешь ли ты, где моя родина?
ТЮРЬМА,
освещенная одной лампой. В глубине постель.
Э г м о н т (один). Старый друг! Всегда верный сон, неужели и ты бежишь от меня, как остальные друзья? Как благожелательно нисходил ты на мою вольную голову и освещал сновидения мои, словно прекрасный миртовый венок любви. Окруженный оружием, на гребне жизненной волны, легко дыша, покоился я, словно полный растущих сил младенец, на руках у тебя. Когда бури гудели в ветвях и листьях, ветви и вершины шевелились скрипя, сердцевина сердца моего оставалась незатронутой. Что же теперь колеблет тебя? Что потрясает твердый, верный разум? Я чувствую - это звук смертоносного топора, который впивается в корни мои. Еще я стою прямо, но внутренняя дрожь пронизывает меня. Да, одолевает оно, предательское насилие, подрывает крепкий высокий ствол, и стала засыхать кора, и крона твоя трещит и расщепляется.
Отчего теперь ты, отгонявший так часто от головы своей буйные тревоги, словно мыльные пузыри, отчего не находишь ты сил отогнать предчувствие, которое клокочет в тебе безустанно? С какой поры смерть встречает тебя устрашенным? Спокойно жил ты среди переменчивых картин смерти, как и среди прочих привычных образов земли! Разве это не он, не ретивый враг, к которому так рвется навстречу крепкая грудь? Нет! Это - тюрьма, прообраз могилы, ненавистный равно герою и трусу. Непереносимо бывало мне в мягких креслах, когда на правительственных заседаниях князья толклись на одном месте, обсуждая дела, которые ничего не стоило порешить, и в мрачных стенах зала потолок и крыша давили меня. Тогда спешил я прочь, как только было возможно - и скорей на коня, дыша всей грудью! И тотчас на волю, где мы - у себя! В поле, где от земли исходит непосредственная благодать природы и чувствуешь вокруг все веющие с неба благословения светил; где мы, словно земнородные исполины, от соприкосновения с матерью нашей с большею силой порываемся ввысь; где мы во всех жилах ощущаем целое человечество и человеческие стремления; где желание прорваться вперед, осилить, захватить, волю дать мышцам своим, овладеть, покорить - все это огнем разливается по душе молодого охотника; где воин стремительно овладевает прирожденным правом на весь мир и в страшном своеволии, словно буря с градом, проносится гибелью по лугам, полям и лесам - и не ведает никаких граней, проведенных рукой человеческой.
