Габриэль Маркес - Недобрый час
Сеньор Кармайкл оторвал взгляд от сейфа, повернулся к ней и увидел, что она, облокотившись на подоконник, пристально рассматривает противоположный берег. На ней было черное платье с длинными рукавами, и она грызла ногти.
- Кончится сезон дождей - дела поправятся, - сказал сеньор Кармайкл.
- Он не кончится, - предсказала вдова. - Беда не приходит одна. Вы Росарио Монтеро видели?
Сеньор Кармайкл сказал, что видел.
- Все это ни на чем не основанная клевета, - продолжал он. - Если обращать внимание на то, что пишут в листках, в конце концов можно спятить.
- Ох уж эти листки! - вздохнула вдова.
- Мне тоже наклеили.
Изумленная, она подошла к его столу.
- Вам?
- Мне, - подтвердил сеньор Кармайкл. - В прошлую субботу наклеили, очень большой и подробный. Было похоже на афишу.
Вдова пододвинула к столу кресло.
- Какая гнусность! - воскликнула она. - Что плохого можно сказать о такой образцовой семье, как ваша?
Сеньор Кармайкл был все так же невозмутим.
- Жена у меня белая, и дети у нас получились разные, всех оттенков, объяснил он. - Ведь их одиннадцать, представляете себе?
- Еще бы!
- Так в листке было написано, что я отец только черных детей, и приводится список прочих отцов. Среди них назвали и покойного дона Хосе Монтьеля.
- Моего мужа!
- Вашего и еще четырех сеньоров.
Вдова разрыдалась.
- Как хорошо, что мои дочери далеко отсюда! - сквозь слезы заговорила она. - Они пишут, что не хотят возвращаться в эту дикую страну, где студентов убивают на улицах, и я отвечаю им, что они правы, - пусть остаются в Париже на всю жизнь.
Поняв, что снова начинается повторяющаяся изо дня в день мучительная сцена, сеньор Кармайкл повернул кресло и сел к вдове лицом.
- Вам тревожиться не о чем, - сказал он.
- Нет, есть о чем, - проговорила сквозь рыданья вдова Монтьель. - Мне бы первой следовало взять самое необходимое и уехать из городка, и пусть пропадут эти земли и все эти ежедневные торговые сделки! Не будь их, на нас не обрушились бы наши теперешние несчастья. Нет, сеньор Кармайкл, плевать кровью я могу и не в золотую плевательницу.
Сеньор Кармайкл попытался ее утешить.
- Вы не должны уклоняться от своего долга, - сказал он. - Нельзя просто так вот взять и выбросить за окно целое состояние.
- Деньги - помет дьявола, - сказала вдова.
- В вашем случае они также плод нелегкого труда дона Хосе Монтьеля.
Вдова прикусила пальцы.
- Вы прекрасно знаете, что это не так, - возразила она. - Богатство приобретено дурными путями, и первым поплатился за это сам дон Хосе Монтьель - ведь он умер без покаяния.
Она говорила это уже не в первый раз.
- Главная вина лежит на нем, преступнике! - вдруг закричала она, показывая на алькальда, который, придерживая за локоть директора цирка, шел по противоположному тротуару. - Но искупить ее должна я!
Сеньор Кармайкл, будто не слыша ее, сложил стянутые резинками пачки денег в картонную коробку, стал в дверях патио и начал вызывать по алфавиту работников.
Вдова Монтьель слышала, как мимо нее проходят за еженедельной выдававшейся по средам получкой люди, но не отвечала на их приветствия. Она жила одна в девяти комнатах темного дома, где умерла Великая Мама; Хосе Монтьель купил этот дом, не предполагая, что его собственная вдова будет одиноко дожидаться в нем смерти. По ночам, обходя с баллоном инсектицида пустые комнаты, она встречала Великую Маму, давившую в коридорах вшей, и спрашивала ее: "Когда я умру?"
В начале двенадцатого вдова увидела сквозь слезы, как площадь пересекает падре Анхель.
- Падре, падре! - позвала она, и ей показалось, будто, зовя его, она зовет свою смерть.
Однако падре Анхель ее не слышал. Он уже стучался в дом вдовы Асис, стоявший напротив, и дверь чуть приоткрылась, чтобы впустить его.
В галерее, наполненной птичьим пением, лежала в шезлонге вдова Асис. Лицо ее покрывал платок, смоченный флоридской водой. По стуку она поняла, что это падре Анхель, однако продолжала наслаждаться коротким отдыхом, пока не услышала, как с ней здороваются. Она открыла свое лицо, на котором были видны следы бессонницы.
- Простите, падре, - сказала вдова Асис, - я не ждала вас так рано.
Падре Анхель не знал, что приглашен на обед. Немного растерянный, он извинился и сказал, что у него тоже с утра болит голова и он решил перейти площадь до жары.
- Не беда, - успокоила его вдова. - Я сказала это только потому, что очень плохо себя чувствую.
Падре вытащил из кармана истрепанный требник.
Вдова запротестовала.
- Мне уже лучше, - сказала она.
Не открывая глаз, она пошла в конец коридора и, вернувшись, очень аккуратно повесила платок на подлокотник шезлонга. Когда она села перед падре Анхелем, ему показалось, будто она помолодела на несколько лет.
- Падре, - ровным голосом сказала вдова, - мне нужна ваша помощь.
Падре Анхель сунул требник в карман.
- Я к вашим услугам.
- Речь снова идет о моем сыне, Роберте Асисе.
Роберто Асис, уехавший накануне и предупредивший, что вернется в субботу, неожиданно возвратился вчера вечером и, нарушив обещание забыть о листке, до рассвета просидел в темноте комнаты, поджидая предполагаемого любовника своей жены.
Падре Анхель ошеломленно ее выслушал.
- Для этого не было никаких оснований, - сказал он.
- Вы не знаете Асисов, падре, - ответила вдова. - Их воображение настоящая преисподняя.
- Ребека знает, что я думаю о листках, - сказал он, - но, если хотите, я могу поговорить и о Роберто Асисом.
- Ни в коем случае, - сказала вдова. - Это только подольет масла в огонь. Вот если бы вы вспомнили о листках в воскресной проповеди - это, я уверена, заставило бы Роберто задуматься.
Падре Анхель развел руками.
- Невозможно! - воскликнул он. - Это придало бы событиям важность, которой у них нет.
- Нет ничего важнее, чем предупредить преступление.
- Вы думаете, может дойти и до этого?
- Я не только думаю - я уверена, что не смогу предотвратить его.
Они сели за стол. Босая служанка принесла рис с фасолью, тушеные овощи и блюдо фрикаделек в густом коричневом соусе. Падре молча положил себе. Жгучий перец, глубокое молчание дома и растерянность, переполнявшая в этот миг его сердце, вновь перенесли падре в голую комнатушку начинающего священника в знойном полудне Макондо. Именно в такой день, пыльный и душный, он отказался отпевать самоубийцу, которого жестокосердые жители Макондо не хотели предать земле. Он расстегнул воротник сутаны.
- Хорошо, - сказал он вдове. - Постарайтесь тогда, чтобы Роберто Асис не пропустил воскресной мессы. Вдова Асис пообещала ему это.
Доктор Хиральдо с женой, никогда не спавшие после обеда, провели время сиесты за чтением рассказа Диккенса. Они были на внутренней террасе, которую отгораживала от патио решетка, - он лежал в гамаке и слушал, заложив руки за голову, а она, с книгой на коленях, сидела в кресле, и за спиной у нее в ромбах света пламенела герань. Читала она бегло и бесстрастно, не меняя при этом позы, и подняла голову только когда закончила. Она так и осталась сидеть с раскрытой книгой на коленях, в то время как ее муж умывался под краном. Духота предвещала непогоду.
- Длинный рассказ? - спросила она после молчаливого раздумья.
Точным движением, усвоенным в операционной, доктор поднял голову из-под крана.
- Называется коротким романом, - ответил он, глядясь в зеркало и намазывая волосы бриллиантином, - но я бы его назвал длинным рассказом.
И, продолжая мазать волосы, закончил:
- А критики, наверно, назвали бы коротким рассказом, только слишком растянутым.
Жена помогла ему одеться в белый полотняный костюм. Ее можно было принять за старшую сестру - по покойной преданности, с которой она ему прислуживала, но также и из-за старивших ее холодных глаз. Перед тем как выйти, доктор Хиральдо показал ей список визитов - на случай, если кому-нибудь потребуется неотложная помощь - и передвинул стрелки на часах-объявлении и комнате перед приемной: "Доктор вернется в пять".
На улице звенело от зноя, и доктор Хиральдо пошел по теневой стороне. Его не покидало предчувствие, что, несмотря на духоту, дождя к вечеру не будет. Стрекот цикад еще сильнее подчеркивал безлюдность набережной, но корову, снятую с мели, унесло течением, и исчезнувшая вонь оставила огромную пустоту.
Из гостиницы его окликнул телеграфист:
- Получили телеграмму?
Нет, доктор Хиральдо не получал ее.
- "Сообщите условия поставки", подпись - "Аркофан", - повторил по памяти телеграфист.
- Это соляная кислота, - без особой убежденности объяснил врач.
И наперекор предчувствию, будто в утешение, добавил, когда кончил писать:
- Может, вечером все-таки пойдет дождь.
Телеграфист начал подсчитывать слова. Доктор забыл о нем - его внимание приковала к себе открытая толстая книга рядом с телеграфным ключом. Он спросил, не роман ли это.
