Луи Арагон - Страстная неделя
Надо дождаться кавалерии.
- Когда она вернется?
- Должно быть. нынче вечером. Прежде всего, никакие документы не действительны без подписи ротных командиров.
Так что придется подождать до завтра...
Дозорный путь устроен весьма замыслонато. Форпосты в виде люнетов выступают из стен. как огромные типы. Солдаты Швейцарской сотни, привалившись к пушкам, вглядываются вдаль. Может быть, затем, чтобы пальнуть еще разок от скуки, наугад. В город спускаются по узким лесенкам и сводчатым переходам. Вот и Приречная улица с мясными лавками, отбросами и зловонием от крови и протухшей говядины. У лавки старьевщика Теодор увидел Монкора, который ощупывал выложенную на прилавок кучерскую одежду-плисовые планы, канифасовую куртку и широкополую войлочную шляпу: заметив своего старшего товарища, юноша сперва вспыхнул, затем побледнел.
- Вот до чего докатились. - вымолвил он глухим голосом... А глаза как у затравленного! И тут же, боясь разговоров, бросил разложенную перед ним одежду и убежал. Неплохая одежонка, не слишком засаленная. Теодор прикинул на себя штаны-не по росту, а впрочем, на худой конец... Там видно будет.
Б.лиже к цитадели находится малый плац, 1де совершаются казни и где в конце января 1814 года были расстреляны Луи-Огюст Патернель н Изидор Лепре гр из деревни Предфэн.
которые во главе кучки крестьян били п недонском кабачке вольтижера молодой императорской гвардии. Казнили их в присутствии родителей, братьев и сестер, перед лицом безмолвствующей толпы- Это место стало священным для тех. кто телом и душой предан королю. Потому-то здесь и собрались семеро волонтеров.
Среди них длинный как жердь Поль Руайе-Коллар и кудрявый Александр Гиймен... Спасти знамя!.. Это главная их забота. Но надо дождаться вечера и попытаться бежать, когда спустят подъемный мост у Новых или у Приречных ворот.
Жерико не спеша проходит через Главную площадь, похожую на унылое становище кочевников, где другие волонтеры все еще спят под повозками, между колес, и, позевывая, бродят кашевары, писари, интендантские чиновники. И солдаты Швейцарской сотни, которые только и твердят свое "Gottverdom!"'[Проклятье (нем. диалект.)], а один ворчит, что, знай он, как это обернется, не стал бы сбривать усы в угоду королю. Водоносы катят на тачках полные бочки. Но торговля идет вяло. Ни у кого нет охоты помыться.
- Я вас видела, - сказала Катрин, когда он возвратился в посудную лавку. - но я не такая нерешительная, как вы, господин Теодор... Зачем вы вздумали покупать у старьевщика заношенное, грязное тряпье? Я бы охотно дала вам платье Фреда... Только мой братец вам по плечо! Его куртка на вас даже не сошлась бы... - В ее словах слышится восхищение этим рослым красавцем, этим "хватом", как говорят здесь. И вместе с тем слова служат ей, чтобы скрыть какие-то свои мысли. Теодор это чувствует.
Девушка явно встревожена.
- Что с вами, мадемуазель? Вы говорите одно, а думаете совсем другое.
Ей было неприятно, что он разгадал ее настроение.
- Ничего, ничего, папе что-то неможется. Он просил не говорить вам.
- Однако же мне нужно с ним побеседовать.
- Не знаю, можно ли, - сказала она, - во всяком случае, недолго, его нельзя утомлять...
Когда вокруг совершаются события такого размаха, кажется, что ход отдельных жизней приостановился, что в такой день ничего произойти не может, а все-таки, оказывается, происходит.
Должно быть, майор последнее время совсем не щадил себя.
Правду сказать, он недомогал еще до поездки в Пуа. Но не обратил на это внимания. Ни за какие блага не пропустил бы он ту встречу в лесу. Возвращался он из Пуа через Дуллан и Сен-Поль. Верхом. А он уже отвык от подобных путешествий.
Что же с ним, собственно? Только что был врач и прописал лекарства, отвары.
Пока не увидишь человека в постели, его как следует не знаешь. Майор приподнялся, опершись локтем на подушки. Да он же старик! Прежде всего, без воротника видно, что шея уже дряблая. В комнате темновато, хотя на дворе день; на ночном столике красного дерева в виде колонки оставлена чашка с желто-зеленым снадобьем, тут же ложечка, к которой прилипло немножко белого порошка...
- От Фреда пришло письмо, - с бледной улыбкой произнес больной. Удачно я выбрал время, чтобы расклеиться, не правда ли? Сынок мои опять поступил в армию...
Как? Сюда доходят письма из Парижа? Каким путем? Да попросту доставляются почтовым дилижансом. Сегодня утром его пропустили. Кто? Солдаты Эксельманса?
На губах майора промелькнула непонятная усмешка.
- Солдаты Эксельманса? Нет никаких солдат Эксельманса... это все россказни... я хотел сказать, что дилижанс пропустили часовые у Аррасских ворот! Ведь осаждаете-то город вы сами...
Старик заворочался на смятых простынях.
- Лежи спокойно! - крикнула из соседней комнаты его жена Альдегонда: она, по всей вероятности, увидела его в трюмо, единственном предмете роскоши, оставшемся от их итальянского процветания. - Лежи спокойно, Фредерик, доктор велел.
Майор закашлялся и наморщил нос.
- Если их слушать, этих лекарей...
И он заговорил о сыне.
Слушая его, Теодор думал о своем отце. От чего только господин Жерико не оберегал его-от погоды, женщин, лошадей, приятелей, болезней, вина... Не отец, а насадка. Этот же отец гордится своим отпрыском-тем, что он сорвиголова, озорной мальчишка, которому море по колено, хотя он и ростом невелик и довольно хлипкий. Еще в школе он дрался с балбесами вдвое выше его и однажды явился домой весь в крови, ухо болтается, пришлось зашивать...
- Вы только подумайте, ему не было семнадцати, когда он схватился с этими венграми... в Безансоне... впрочем, я заговариваюсь, я вам это рассказывал уже три раза! Он настоящий патриот, .смею вас уверить. Вы бы никакими силами не удержали его в Бетюне, когда пришла весть о высадке Бонапарта. Он не мог оставаться в стороне... Видите ли, не вся нынешняя молодежь похожа на тех юнцов, которые только и норовят улизнуть... разная бывает молодежь... есть и такие юноши, как Фред...
раньше их называли солдатами Второго года. Что ж, это неплохо-солдаты Второго года! В наше время у молодежи были все основания для энтузиазма: народ восстал, король в тюрьме, в воздухе носятся новые идеи. Нынешние молодые люди слыли разочарованными, с узким кругозором-а вот подите же! Стоит где-нибудь загореться пожару, подняться заварухе, и они уже тут как тут, готовы ринуться в бой, - значит, должно быть в их душе что-то! Ведь в событиях внешнего мира и в той жизни, какую для них создали, км трудно позаимствовать пыл и жар... значит, все это идет изнутри, отсюда... - Он ударил себя кулаком в грудь, тут же закашлялся и долго не мог отдышаться.
- Вы не устали? - встревожился Теодор.
- Нет-нет, что вы, - запротестовал он. - Я никогда не устаю говорить о моем сыночке... Ведь из них, из этих птенцов, рождается будущее...
Жерико спросил, как Фред... "Я говорю Фред, а сам даже не знаком с ним! Ну, неважно". Так вот, как Фред относится к Наполеону? Неужели с энтузиазмом? Его, Теодора, очень волнует, очень мучает, как это молодежь-его собственное поколение и даже самые юные-может питать восторженные чувства к возвращающемуся Бонапарту... То ли ей, молодежи, все равно, Наполеон или кто другой? То ли это в противовес толстяку Людовику? А то, может быть, как бывает с девушками, первая, которая подвернется, - лучше всех. Майор сел в постели и поглядел на свои высохшие руки.
- Что я могу вам ответить? Откуда мне знать, что творится в голове у Фреда? Но все это не так уж сложно. Возврат Наполеона означает уход королевской клики. И я уже сколько бьюсь, объясняя вам, что император будет тем, чем мы его сделаем.
Он говорил это в Пуа и больше не повторил ни разу. Мысли его снова унеслись к сыну.
- Славный мальчик, ей-богу... В таких детях-надежда народа. Народ, у которого такие сыны...
- Вы не думаете, что все это у него именно от молодости, а повзрослеет - образумится? - спросил Теодор.
Майору трудно было дышать, и он только замахал рукой. А хотелось ему сказать очень многое: что он полон веры в нынешнюю молодежь, что она даст замечательных людей, что их руками будет обновлен мир, что всё это упрямцы, храбрецы, они не бросят дела на полдороге, а начнут с того, на чем остановилась Революция, и пойдут дальше... что в их руках знамя Франции...
Его выцветшие синие глаза были в красных точках, а зрачки лихорадочно блестели. Он вспоминал разные историйки школьной жизни сына, его великодушные поступки, его...
- Фредерик. - мягко остановила мужа Альдегонда, - тебе нельзя так утомляться. К тому же господин Теодор не знает нашего мальчика... он подумает: родители всегда такие, в глазах отца... - и, обернувшись к постояльцу, добавила:-Нет, он на самом деле хороший мальчик! - Затем приложила палец к губам.
Майор действительно задремал, рот приоткрылся, веки сомкнулись, пальцы вытянулись на одеяле, морщинистые пальцы с утолщениями на суставах и плоскими ногтями...
