Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
Войдя в лавку Гринстеда, где по обыкновению уже обретались двое или трое посетителей, делавших вид, будто они рассматривают книги или вписывают в журнал заказов новые названия, она увидела среди них и мистера Престона. При их появлении он поклонился, ибо отказаться от подобной демонстрации хороших манер было решительно невозможно, но, метнув взгляд на Молли, помрачнел. В его представлении она была неразрывно связана с постигшим его унизительным поражением; кроме того, вид ее напомнил ему о том, что он желал бы забыть, как страшный сон, а именно: глубокую убежденность, которую внушила ему бесхитростная честность Молли, в том, что Синтия ненавидит и презирает его. Если бы мисс Феба заметила гримасу, исказившую его лицо, то могла бы запросто разубедить сестру в ее предположениях относительного него и Молли. Но мисс Феба, которая сочла неподобающим для незамужней женщины подойти к мистеру Престону, остановиться рядом и начать изучать содержимое полок в столь опасной близости от джентльмена, отыскала для себя благопристойный повод удалиться в другой конец лавки, дабы купить писчей бумаги. Молли сунула руку в карман и нащупала драгоценное письмо. Осмелится ли она подойти прямо к мистеру Престону и вручить ему конверт? В тот самый момент, когда Молли наконец собралась с духом и готова была приступить к действиям, мисс Феба, совершив покупку, обернулась и, окинув умилительным взглядом спину мистера Престона, прошептала ей:
– Полагаю, сейчас нам лучше пойти к Джонсону, а за книгами вернуться немного погодя.
Итак, они направились к Джонсону на другую сторону улицы, но, едва переступив порог торговца мануфактурными товарами, Молли стала терзаться угрызениями совести из-за собственной трусости, вынудившей ее упустить прекрасную возможность покончить с неприятным делом.
– Я скоро вернусь, – сказала она, как только мисс Феба занялась покупками.
И, не оглядываясь по сторонам, Молли бегом бросилась к Гринстеду. Она не сводила глаз с двери и потому точно знала, что мистер Престон из магазина не выходил. Когда девушка вбежала внутрь, он стоял у прилавка и разговаривал с Гринстедом. Молли, к его удивлению, почти насильно сунула ему в руку конверт и повернулась, чтобы выйти и присоединиться к мисс Фебе. У дверей лавки, возле самого порога, столбом застыла миссис Гуденоу, которая смотрела, как Молли передает конверт мистеру Престону. Ее округлившиеся от изумления глаза стали, казалось, еще круглее, почти как у совы. Привыкший к тайным делишкам, мистер Престон осознавал, что за ним наблюдают, а потому быстро сунул конверт в карман, не вскрывая его. Пожалуй, будь у него больше времени на раздумья, он не побрезговал бы открыто опозорить Молли, отказавшись брать у нее конверт, который она силой навязала ему.
А девушке предстоял еще один бесконечный вечер в обществе миссис Гибсон. Но на этот раз их ожидало и приятное развлечение – ужин, занявший, по крайней мере, целый час. Это была одна из причуд миссис Гибсон, вызывавшая у Молли невероятное раздражение, – совершать каждую церемонию в той же величественной манере для двоих присутствующих, что и для двадцати гостей. Итак, несмотря на то что и Молли, и ее мачеха, и Мария прекрасно знали о том, что никто к десерту не прикоснется, он тем не менее был водружен на стол с той же самой помпой, как если бы за ужином присутствовала Синтия, которая обожала миндаль и изюм, или мистер Гибсон, который не мог устоять перед финиками, хотя и неизменно протестовал против того, чтобы «людям их положения каждый вечер подавали церемонный десерт».
И сегодня миссис Гибсон извинилась перед Молли в тех же самых выражениях, которые использовала для мистера Гибсона:
– Не вижу здесь никаких излишеств или экстравагантности, поскольку есть его совершенно необязательно… я, например, не притрагиваюсь к нему никогда. Но смотрится это хорошо, а Мария должна понимать, какие требования предъявляются к каждодневному распорядку семьи, занимающей видное общественное положение.
На протяжении всего вечера мыслями Молли была далеко-далеко, хотя и вполне успешно притворялась, будто внимает тому, что говорила ей миссис Гибсон. Она думала об Осборне, его неожиданной и неоконченной доверительности, его больном виде; она спрашивала себя, когда же домой вернется Роджер, страстно желая (как она уверяла себя), чтобы это случилось поскорее, как ради Осборна, так и ради себя самой. Но потом она спохватилась. Какое ей дело до Роджера? Почему она должна с таким нетерпением ожидать его возвращения? Отныне это была привилегия Синтии; но он оставался для нее столь верным другом, что она не могла не думать о нем как о единственной надежде и опоре в те смутные времена, что предстояли ей в уже недалеком будущем. Затем ее мысли прочно занял мистер Престон и ее маленькая авантюра с его участием. Каким раздосадованным он выглядел! И как могла Синтия полюбить его настолько, чтобы вляпаться в эту пренеприятнейшую историю, которая, к счастью, закончилась! Молли продолжала предаваться своим размышлениям и фантазиям, даже не подозревая о том, что именно в этот вечер, не далее чем в полумиле от того места, где она сидела за шитьем, назревали события, со всей очевидностью доказывающие, что эта «пренеприятнейшая история» (как она называла ее в своем счастливом неведении) еще далеко не завершилась.
Летом скандалы спят, образно говоря. В эту пору им ничто не благоприятствует. Теплая погода, отдых за границей, работа в саду, обсуждение цветов и необходимость заготовки консервов на зиму сдерживают желание прихожан Холлингфорда перемывать косточки соседям на протяжении всего лета. Но когда вечера стали короче и люди начали собираться у каминов, ставя ноги в круг – не на решетку, что возбранялось категорически, – наступило самое подходящее время для доверительных разговоров. И во время пауз, нужных для того, чтобы подносы с чаем обошли всех сидящих за карточным столом, – когда те, кто был настроен миролюбиво, пытались прекратить оживленные дискуссии на тему «лишней взятки» и утомительной дамской привычки, «опершись на костыль, живописать мытарств военных быль»[126], – на поверхность всплывали крохи и обрывки дневных новостей, например: «Мартиндейл поднял цену на свои лучшие окорока на полпенни за фунт»; или «Это было неуместно со стороны сэра Гарри – заказать еще одну книгу по ветеринарной хирургии для Книжного общества. Мы с Фебой пытались прочесть ее, но она не представляет ровным счетом никакого интереса»; или «Хотела бы я знать, что предпримет мистер Эштон теперь, когда Нэнси собралась замуж! Она же прослужила у него последние семнадцать лет! Для женщины в ее возрасте весьма глупо строить матримониальные планы. Так я ей и сказала, когда встретила сегодня утром на рыночной площади!»
Собственно, в таком же духе разглагольствовала и мисс Браунинг в тот вечер, о котором идет речь. Перед нею на столе, обтянутом грубым зеленым сукном, лежали ее карты, в то время как сама она с аппетитом поглощала круглый фунтовый кекс, который ей подали у некоей миссис Дауэс, недавно перебравшейся на жительство в Холлингфорд.
– Замужество вовсе не так плохо, как вы о нем думаете, мисс Браунинг, – возразила миссис Гуденоу, вставая на защиту священного союза, в который сама она вступала целых два раза. – Если бы Нэнси встретила я, то высказала бы ей совершенно иную точку зрения. Как это славно – самой решать, что будет у вас на ужин, не прислушиваясь к чьим-либо советам.
– Если бы дело было только в этом! – с негодованием вскричала мисс Браунинг, выпрямляясь на стуле. – Я это делаю и сейчас и, пожалуй, не хуже, а то и лучше тех женщин, коим приходится еще и ублажать своих мужей.
– Никто не посмеет упрекнуть меня в том, что я не ублажала своих мужей, причем обоих, хотя Джереми отличался куда большей привередливостью в еде, нежели бедный Гарри Бивер. Но я всегда говорила им: «Предоставьте заботу о съестных припасах мне, так будет лучше, и вам не придется лишний раз тревожиться, зная, что вас ожидает. Желудок любит, когда его застают врасплох». И ни одному из них не довелось раскаиваться в своей доверчивости. Можете мне поверить, фасоль и бекон на вкус куда приятнее для Нэнси в ее собственном доме, чем «сладкое мясо»[127] и весенние цыплята[128], которых она готовила мистеру Эштону все эти семнадцать лет. Что до меня, то я могла бы рассказать кое-что куда более интересное, нежели замужество старой Нэнси, которая собирается выйти за вдовца с девятью детьми… Вот только если нынешняя молодежь предпочитает встречаться приватно, тайным образом, то мне, пожалуй, не стоит раскрывать их тайны.
– У меня нет ни малейшего желания выслушивать истории о тайных встречах молодых женщин с молодыми мужчинами, – заявила мисс Браунинг, гордо вскидывая голову. – Достаточно уже того, что они покрывают себя позором и бесчестьем, затевая любовную интрижку, не испросив на то позволения у своих родителей. Да, знаю, общественное мнение на этот счет изменилось, но, когда бедная Грация выходила замуж за мистера Байерли, он написал моему отцу прежде, чем сделал ей хотя бы один-единственный комплимент, ограничившись самыми тривиальными и обычными любезностями. Мои родители пригласили ее в отцовский кабинет – по ее словам, так страшно ей не было еще никогда в жизни – и сказали, что предложение очень хорошее и что мистер Байерли – достойный человек… И добавили, что надеются, что она будет вести себя подобающим образом, когда он придет к ним на ужин тем вечером. После этого ему было позволено навещать ее дважды в неделю до тех пор, пока они не поженились. Мы с мамой занимались рукоделием в полукруглом эркере в одном конце гостиной в доме священника, а Грация и мистер Байерли сидели в другом ее конце; а когда часы били девять и ему наступала пора уходить, мать неизменно привлекала мое внимание к какому-нибудь цветку или растению в саду. Я не хочу оскорбить никого из присутствующих, но я склонна рассматривать бракосочетание как слабость, к которой склонны даже самые достойные люди. Но уж если им суждено пожениться, то пусть они хотя бы покажут товар лицом и совершат сие таинство с подобающим достоинством и с соблюдением всех правил приличия. А если при этом допускаются оплошности, совершаются тайные встречи и прочее, то, по крайней мере, избавьте меня от необходимости слушать о них! Полагаю, сейчас ваш черед ходить, миссис Дауэс. Прошу прощения за свою откровенность по поводу брачного союза! Вот и миссис Гуденоу может подтвердить, что я всегда отличалась прямотой высказываний и суждений.
