Джеймс Джойс - Дублинцы (сборник)
Крэнли сидел у полок со словарями. На деревянной подставке перед ним лежала толстая книга, раскрытая на заглавном листе. Откинувшись на стуле, он на манер исповедника наклонял ухо к лицу студента-медика, который читал ему задачу из шахматной странички в газете. Стивен сел справа от него; священник, что сидел напротив, сердито захлопнул свой номер «Тэблета» и встал.
Крэнли умиротворенно посмотрел ему вслед, а студент-медик сделал голос потише:
– Пешка на е4.
– Давай лучше выйдем, Диксон, – сказал Стивен предостерегающе. – Он пошел жаловаться.
Диксон сложил газету и, с достоинством поднявшись, сказал:
– Наши части отступили в полном порядке.
– Захватив оружие и скот, – прибавил Стивен, показывая на заглавие книги, лежавшей перед Крэнли: «Болезни рогатого скота».
Когда они двигались в проходе между столами, Стивен сказал:
– Крэнли, мне нужно с тобой поговорить.
Крэнли не ответил и не обернулся. Положив книгу на стойку, он вышел, ноги в ладной обуви четко пристукивали по полу. На площадке лестницы он остановился и, глядя отсутствующе на Диксона, повторил:
– Пешка на хреново е4.
– Можно и так выразиться, – отвечал Диксон.
У него был ровный бесцветный голос, вежливые манеры, на пальце чистой пухлой руки поблескивал перстень с печаткой.
В вестибюле к ним подошел похожий на карлика человечек. Небритое лицо его под куполом крохотной шляпчонки выразило удовольствие, заулыбалось, послышался шепоток. Глаза же были грустными, как у обезьяны.
– Добрый вечер, капитан, – сказал Крэнли, останавливаясь.
– Добрый вечер, джентльмены, – сказала обезьянья мордочка, вся в щетине.
– Очень тепло для марта, – сказал Крэнли, – наверху окна открыли.
Диксон улыбнулся и повертел перстень. Чернявое личико, сморщенное по-обезьяньи, собрало человеческий ротик в удовлетворенную мину, и голос промурлыкал:
– Чудесная погода для марта. Просто чудесная.
– Там наверху две юные прелестные леди уже заждались вас, капитан, – сказал Диксон.
Крэнли с доброжелательной улыбкой заметил:
– У капитана только одна любовь, сэр Вальтер Скотт. Верно ведь, капитан?
– Что вы теперь читаете, капитан? – спросил Диксон. – «Ламмермурскую невесту»?
– Люблю старину Скотта, – произнесли мягкие губы. – На мой взгляд, он прямо себе замечательно пишет. Нет такого писателя, чтобы был как ровня сэру Вальтеру Скотту.
В такт своим похвалам он мягко поводил в воздухе тонкой сморщенной смуглой ручкой, меж тем как тонкие подвижные веки быстро мигали, прикрывая грустные глазки.
Для слуха Стивена еще грустней была его речь: с жеманным выговором, шелестящая и липкая, изуродованная ошибками, – и, слушая, он раздумывал, правду ли о нем говорят, верно ли, что жидкая кровь в этом сморщенном тельце благородна и произошла от кровосмесительной любви?
Деревья в парке огрузли от дождя, и дождь, как прежде и без конца падал в озеро, простершееся серым щитом. Там проплыла стая лебедей, вода и берег были загажены их белесовато-зеленой жижей. Они нежно обнимались, побуждаемые серым дождливым днем, молчанием намокших деревьев, щитовидным свидетелем-озером, лебедями. В объятии их не было ни страсти, ни радости, его рука обнимала шею сестры. На ней была серая шерстяная накидка, от плеч до талии обвившаяся вокруг нее наискосок, светлая головка склонилась со стыдливой податливостью. У него – темно-рыжие вихрастые волосы, сильные и нежные руки хорошей формы, в веснушках. Лицо. Лица не было видно. Лицо брата склонилось над ее светлыми, пахнувшими дождем волосами. Ласкающая рука, веснушчатая, сильная, хорошей формы, была рукой Давина.
Он нахмурился, в гневе на свои мысли и на сморщенного человечка, что снова вызвал их. В памяти всплыли отцовские издевки над шайкой из Бантри. Он отстранил их и с тяжестью на душе вновь погрузился в свои мысли. А почему бы не руки Крэнли? Или простота и невинность Давина более потаенно уязвляли его?
Вместе с Диксоном он двинулся дальше через вестибюль, предоставив Крэнли церемонно прощаться с карликом.
Под портиком в небольшой кучке студентов стоял Темпл. Один из студентов крикнул:
– Диксон, иди-ка сюда, послушай. Темпл в ударе.
Темпл поглядел на него своими темными цыганскими глазами.
– Ты, О’Кифф, лицемер, – сказал он. – А Диксон, тот улыбака. Адская сила, вот это, я думаю, отличное литературное выражение.
Он хитро засмеялся, заглядывая в лицо Стивену и повторяя:
– Адская сила, мне до того это нравится! Улыбака.
Толстый студент, стоявший пониже их на ступеньках, сказал:
– Ты про любовницу доскажи, Темпл, вот что нам интересно.
– Да была у него, ей-ей, – отвечал Темпл. – А он притом был женат. И попы все ходили туда обедать. Адская сила, я так думаю, они там все приложились.
– Это, как говорится, трястись на кляче, чтобы сберечь рысака, – сказал Диксон.
– Признайся, Темпл, – сказал О’Кифф, – ты сколько кварт портера в себя влил сегодня?
– Вся вот твоя умственная душа в этой фразе, О’Кифф, – отвечал Темпл с предельным презрением.
Волоча ноги, он обошел столпившихся студентов и обратился к Стивену:
– Вы знали, что Форстеры – короли Бельгии? – спросил он.
В дверях появился Крэнли в сдвинутой на затылок шапке, усердно ковыряя в зубах.
– А, вот он, мудрец-то наш, – приветствовал Темпл. – Ты про Форстеров знал такое?
Он помолчал, дожидаясь ответа. Крэнли же извлек самодельной зубочисткой фиговое зернышко из зубов и пристально уставился на него.
– Род Форстеров, – продолжал Темпл, – происходит от Болдуина Первого, короля Фландрии. Его звали Форестер. Форестер и Форстер – одна и та же фамилия. Потомок Болдуина Первого, капитан Фрэнсис Форстер, обосновался в Ирландии и женился на дочери последнего вождя Клэнбрассла. А еще есть Блейк-Форстеры, так это другая ветвь.
– От Обалдуя, короля Фландрии, – произнес Крэнли, принимаясь снова ковырять в выставленных на обозрение блестящих зубах.
– Где ты это все раскопал? – спросил О’Кифф.
– Я всю историю вашего рода тоже знаю, – заявил Темпл, повернувшись к Стивену. – Вы знаете, что у Гиральда Камбрийского про ваш род сказано?
– Он что, тоже от Болдуина произошел? – спросил высокий, чахоточного вида студент с темными глазами.
– От Обалдуя, – повторил Крэнли, отсасывая щель между зубами.
– Pernobilis et pervetusta familia[135], – сказал Темпл Стивену.
Толстый студент на нижней ступеньке слегка пукнул. Диксон повернулся к нему и спросил вежливо:
– Ангел провещал?
Крэнли тоже повернулся и резко, но без злости сказал:
– Знаешь, Гоггинс, ты самая расхреновейшая грязная скотина, какую я видел.
– Я одно только хотел сказать, – отвечал решительно Гоггинс, – что никому от этого вреда нет.
– Будем надеяться, – сказал Диксон сладким голосом, – это было не того рода, что научно определяется как paulo post futurum[136].
– Я же вот вам сказал, что он улыбака! – воскликнул Темпл, поворачиваясь в обе стороны. – Я ж дал ему это прозвище!
– Слышали, не глухие, – сказал высокий чахоточный.
Крэнли продолжал, нахмурясь, смотреть на толстого студента, стоявшего на ступеньку ниже. Потом с отвращением фыркнул и пихнул его с силой вниз.
– Пшел вон, – крикнул он грубо, – проваливай, горшок вонючий. Вонючий горшок, вот ты кто.
Гоггинс соскочил на дорожку, но тут же, в ус не дуя, водворился обратно. Темпл, оглянувшись на Стивена, спросил:
– А вот вы верите в закон наследственности?
– Ты пьян или что, о чем ты толкуешь? – спросил Крэнли, обозревая его с большим удивлением.
– Самое глубокое изречение из всех, – увлеченно продолжал Темпл, – это что написано в зоологии, в конце. Воспроизведение – начало смерти.
Он робко коснулся локтя Стивена и сказал с жаром:
– Раз вы поэт, так вы же чувствуете, до чего это глубоко!
Крэнли ткнул в него длинным указательным пальцем.
– Глядите на него! – сказал он с презрением. – Перед вами надежда Ирландии!
Слова и жест вызвали общий смех. Темпл, однако, храбро повернулся к нему со словами:
– Ты, Крэнли, вечно надо мной издеваешься, я что – не вижу? Но только я тебя ровно ничем не хуже. Я знаешь что думаю про тебя по сравнению со мной?
– Дорогой мой, – любезно произнес Крэнли, – да ведь ты неспособен, абсолютно неспособен думать.
– Нет, ты вот знаешь, что я думаю про тебя и про меня, если нас вместе сравнить? – не унимался Темпл.
– Выкладывай, Темпл! – крикнул со своей ступеньки толстый студент. – Давай малыми порциями!
Говоря, Темпл поворачивался то направо, то налево, делая слабые дергающиеся жесты.
– Я мудила, – произнес он, безнадежно мотая головой. – Я это сам знаю. И сам это признаю.
Диксон легонько похлопал его по плечу и сказал ласково:
– Это делает тебе честь, Темпл.
– Но он, – продолжал Темпл, показывая на Крэнли, – он такой же мудила, как и я. Только он этого не знает, вот вам и вся разница.
