Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
– Бетия!
Его голос прозвучал настолько резко, что девушка без промедления вышла ему навстречу.
– Отдайте мне эту записку, – сказал он.
Девушка заколебалась.
– Это для мисс Молли, – запинаясь, пробормотала она.
– Немедленно отдайте ее мне! – тише прежнего проговорил он.
Она же выглядела так, словно готова была расплакаться, но по-прежнему прятала записку за спиной.
– Он сказал, что я должна передать письмо ей в собственные руки, и я пообещала ему и дала честное слово.
– Повариха, ступайте и найдите мисс Молли. Попросите ее немедленно прийти сюда.
Он вперил в Бетию строгий взгляд. Бежать ей было некуда. Правда, она могла бы бросить письмо в огонь, но ей попросту недостало для этого смелости. Она стояла неподвижно, и только глаза ее испуганно метались из стороны в стороны, старательно избегая взгляда своего хозяина.
– Папа! А я даже не знала, что ты уже дома! – невинно воскликнула ничего не подозревающая Молли.
– Бетия, держите слово. Вот мисс Молли, отдайте ей записку.
– Простите меня, мисс, но я ни в чем не виновата!
Молли взяла письмо, но, прежде чем она успела развернуть его, мистер Гибсон сказал:
– Довольно, дорогая, тебе вовсе необязательно читать его. Отдай его мне. А вы, Бетия, передайте тому, кто вас послал, что все письма для мисс Молли должны проходить через мои руки. А ты ступай, гусенок, и продолжай заниматься своими делами.
– Папа, ты должен сказать, кто был моим несостоявшимся корреспондентом.
– Мы поговорим об этом позже.
Молли с некоторой неохотой, испытывая неудовлетворенное любопытство, поднялась наверх, к мисс Эйре, которая по-прежнему оставалась ее дневной компаньонкой, если уж не гувернанткой. А мистер Гибсон свернул в пустующую столовую, закрыл за собой дверь, сломал печать на записке и прочел ее. Это было пылкое любовное послание от мистера Кокса; юноша признавался, что не может изо дня в день лицезреть ее и не признаться в той страсти, которую она в нем зажгла, – «вечной и непреходящей», как он выразился. Прочитав эти слова, мистер Гибсон позволил себе рассмеяться. Не одарит ли она его ласковым взглядом? Не вспомнит ли о том, чьи мысли занимает только она одна? И так далее и в том же духе, с соответствующими жаркими и яростными дифирамбами ее красоте. Оказывается, кожа у нее прозрачная, как речная вода, а вовсе не бледная; глаза у нее яркостью не уступают Полярной звезде, а ямочки на щеках – это прикосновения пальцев Купидона и т. д.
Мистер Гибсон закончил читать записку и надолго задумался. «Кто бы мог подумать, что парнишка обладает настолько поэтическим складом ума? Вот, кстати, у меня в медицинской библиотеке стоит томик Шекспира: надо убрать его и заменить словарем Джонсона. Единственное утешение – это ее полнейшая невинность, точнее, неведение, поскольку и слепому видно, что это «его первое признание в любви», как он выражается. Но теперь у меня появилась серьезная причина для беспокойства – разбираться с поклонниками столь юной дочери. Ей ведь всего семнадцать – точнее, исполнится в июле, то есть только через шесть недель. Шестнадцать и три четверти! Она совсем еще ребенок. Правда, бедная Джинни была еще моложе, а как я ее любил!» (Миссис Гибсон звали Мэри, следовательно, он имел в виду кого-то другого.) Очевидно, мыслями он перенесся в прошлое, хотя по-прежнему сжимал в руке раскрытое письмо. Но вот взгляд его вновь опустился на листок бумаги, и мистер Гибсон вернулся в настоящее. «Я не буду слишком уж строг к нему, а просто намекну. Он достаточно умен, чтобы понять. Бедный мальчик! Если я отправлю его восвояси, что было бы лучше всего, ему ведь некуда пойти – дома-то у него и нет».
Еще немного поразмыслив, мистер Гибсон отправился к себе, уселся за письменный стол и выписал следующий рецепт:
Мастер Кокс!
(«Обращение “мастер”[14] заденет его до глубины души», – сказал себе мистер Гибсон и продолжил писать дальше.)
Взять одну унцию застенчивости, одну унцию лояльности приютившему дому и три грана молчания. Растворить в чистой воде и принимать три раза в день.
Р. Гибсон, глава семьиМистер Гибсон печально улыбнулся, перечитав написанное.
– Бедная Джинни, – произнес он вслух, затем взял конверт и вложил в него пылкое любовное послание и свой рецепт, запечатав его своим перстнем с вырезанными на нем староанглийскими буквами «Р» и «Г». Потом мистер Гибсон задумался над адресом: «Ему наверняка не понравится обращение «мастер Кокс» на конверте, не стоит унижать его лишний раз». В результате конверт был адресован… «Эдварду Коксу, эсквайру».
После этого мистер Гибсон занялся неотложными профессиональными делами, что так неожиданно и очень удачно привели его домой, а затем направился через сад в конюшню. Садясь на лошадь, он сказал конюху:
– Вот, кстати, чуть не забыл! У меня же есть письмо для мистера Кокса. Только не передавайте его через женщин, отнесите его сами в мою приемную и постарайтесь сделать это немедленно.
Легкая улыбка, игравшая у него на губах, когда он выезжал за ворота, исчезла сразу же, едва мистер Гибсон оказался в уединении полей. Придержав коня, он поехал медленнее и погрузился в размышления. Очень, знаете ли, затруднительное и щекотливое это дело – растить без матери девочку, которая вот-вот станет девушкой, в доме с двумя молодыми людьми, пусть даже она встречается с ними лишь за обеденным столом и все общение, на которое они отваживаются, заключается в скомканных предложениях: «Я могу положить вам картофеля?» или, как упорствует мистер Уинн, «Я могу помочь вам с картофелем?» – выражение, которое с каждым днем все сильнее резало слух мистеру Гибсону. Тем не менее мистеру Коксу, виновнику предосудительного происшествия, которое только что имело место быть, предстояло еще три года оставаться учеником в семье мистера Гибсона. Пожалуй, он станет последним в этой гонке. Однако же эти три года еще надо как-то прожить, а если эти его глупые телячьи нежности сохранятся, то что прикажете делать? Рано или поздно Молли сообразит, что с ним происходит. Последствия вырисовались столь неприятные, что мистеру Гибсону не хотелось даже думать о них, и он, усилием воли отогнав от себя беспокойные мысли, послал лошадь в галоп. При этом он обнаружил, что бешеная скачка и тряска на проселочных дорогах, вымощенных круглыми булыжниками, вывернутыми со своих мест за прошедшую сотню лет, – именно то, что требовалось его душе, если уж не телу. Совершив после обеда долгий обход, он вернулся домой, воображая, что худшее уже позади и что мистер Кокс понял намек, содержащийся в рецепте. Все, что от него требовалось, – это найти пристойное место для несчастной Бетии, которая проявила столь порочную склонность к интригам. Но мистер Гибсон крупно просчитался. У молодых людей было в обычае присоединяться к семье за чаем в столовой, залпом выпить две чашки, проглотить ломоть хлеба или гренок, после чего исчезнуть. В тот вечер мистер Гибсон исподтишка наблюдал за выражениями их физиономий, поглядывая на них из-под длинных полуопущенных ресниц, одновременно – и вопреки своему желанию – притворяясь, будто ничего не случилось, и поддерживая беспредметный разговор на общие темы. Он заметил, что мистер Уинн едва сдерживает смех, а рыжеволосый и краснолицый мистер Кокс побагровел и ожесточился еще сильнее, что выдавало его негодование и даже гнев.
«Что ж, он получит то, что заслуживает», – сказал себе мистер Гибсон и внутренне подобрался, готовясь к битве. Он не последовал за Молли и мисс Эйре в гостиную, как делал обыкновенно. Вместо этого он остался на месте, притворившись, будто читает газету, пока Бетия с опухшими от слез глазами, всем своим поведением изображая вселенскую скорбь и страдания от незаслуженного оскорбления, убирала со стола чайные приборы. Не прошло и пяти минут после того, как стол вновь обрел девственную чистоту, когда раздался ожидаемый стук в дверь.
– Я могу поговорить с вами, сэр? – донесся снаружи голос невидимого мистера Кокса.
– Разумеется. Входите же, мистер Кокс. Я, собственно, и сам хотел поговорить с вами относительно того счета от Корбина. Прошу вас, присаживайтесь.
– Это не имеет никакого касательства к тому, о чем я хотел бы… о чем желал бы… Нет, благодарю вас, сэр, я лучше постою. – И юноша застыл в позе оскорбленного достоинства. – Речь идет о письме, сэр… О письме с оскорбительным предписанием.
– Оскорбительное предписание! Я удивлен, что вы сочли возможным применить подобный эпитет к какому-либо из моих рецептов, хотя, разумеется, пациенты иногда обижаются, узнав о природе своего недуга, и, смею заметить, негодуют на лекарства, коих требует лечение их болезней.
– Но я не просил вас выписывать мне предписание.
– О, нет конечно! Но вы оказались тем самым мистером Коксом, который передал записку через Бетию! Позвольте сообщить вам, что ваш поступок стоил ей места, а само письмо вдобавок было очень глупым.
