Ионел Теодоряну - Меделень
- Что он здесь делает?
- Он сам пришел, мама!
- Еще бы! Только его и недоставало!.. А ты что здесь делаешь?
- У меня не было спичек, мама!..
В полуоткрытую дверь, выходившую в коридор, просунулась любопытная мордочка Ольгуцы.
- А почему ты ходишь босиком, Ольгуца?
- Я не нашла туфли! Вот я покажу Анике!
- Иди ложись!
- Что тебе нужно в моей комнате? - разозлился Дэнуц.
- Я разговариваю с мамой! Это мамин дом. Почему бы тебе не выгнать маму?
- Ольгуца, оставь его в покое!
- Мама, ты прогнала Али?
- Вот почему ты пришла!.. Иди спать! Скорее, Ольгуца!
- Мама, а у собак бывают клопы?
- Что? Ты нашла клопов? - встревожилась госпожа Деляну.
- Не-ет! Я просто так спрашиваю!
- Ольгуца, ты сведешь меня с ума!
- Почему, мамочка?
- Пожалуйста, не мешай Дэнуцу спать.
- Я не даю ему спать? Это он мне не дает!
- Ольгуца!
- Я ухожу... Мамочка, как тебе идет кимоно!
Госпожа Деляну отвернулась к окну, чтобы смех ее улетел туда, откуда прилетают бабочки.
- Спокойной ночи, Дэнуц!
Она поцеловала его в лоб, потушила свечу и вышла, оставив Дэнуца при свете луны... и в обществе чего-то, что еще не вошло в комнату...
Но сердце Дэнуца слышало, как молча входит тихий, немой, острый, как тень летучей мыши, страх.
...И он мысленно начал громко, оглушительно громко, словно попугай, повторять весь свой диалог с Ольгуцей и мамой: "Ты глуп! Ты глуп! Ты глуп! Иди побей Ольгуцу! Не стыдно тебе, ведь она над тобой смеется! Смеется над тобой..."
Другая мысль шипела змеей вместе с первой: "...На кладбище встает из могилы оборотень. Он желтый, черные глаза горят, зубы и когти растут, растут... и оборотень неслышно приходит в лунном свете... На кладбище, на кладбище... И не слышно, когда он приходит..."
Он открыл глаза: лунный страх заполнял комнату... Он резко поднял голову с подушки и обернулся: позади него никого не было, но, быть может, оборотень ушел и вернулся к себе...
"...Оборотни жаждут крови молодого человека..."
"...Молодой девушки!" - мысленно воскликнул Дэнуц.
Он перекрестился... Он лег, не помолившись перед сном. Он был бледен, как лунный свет.
Ольгуца опустила ложку в банку с вареньем, банку поставила в печку. Моника юркнула в постель. Ольгуца решительным шагом направилась к двери между их комнатой и комнатой Дэнуца, откуда доносился стук.
- Кто там?
- Я.
- Кто "я"?
- Я, твой брат.
- Не верю!
- Я говорю тебе, твой брат!
- И чего же ты хочешь?
- Хочу сказать тебе одну вещь.
- Говори.
- Открой дверь.
- Зачем?
- Чтобы я мог тебе сказать.
- А что ты мне дашь, если я открою?
- Скажи сама, чего ты хочешь?
Ольгуца нахмурилась. Она ничего не понимала.
- Ольгуца, не открывай! - тихонько попросила Моника.
- Почему?
- Открой, Ольгуца, - прозвучал громкий голос Дэнуца.
- Дай мне свое ружье.
- Хорошо.
- Поклянись.
- Клянусь честью.
- Скажи: клянусь.
- Открой, Ольгуца. Клянусь честью.
Ольгуца повернула ключ, нажала на ручку и, распахнув дверь, появилась на пороге.
- Где ружье?
- Вот оно, возьми.
Ольгуца взяла ружье, не дав Дэнуцу переступить порог.
- Плюшка! - поддела она брата, не выпуская ружья из рук.
- Можешь называть меня так! Я не рассержусь.
- Тогда я больше не буду тебя так называть.
- Как хочешь.
- А чего ты хочешь?
- Ольгуца... я хочу помириться.
- Хочешь помириться?
- Да.
- Правда?
- Правда.
- Тогда входи.
Дэнуц перевел дух.
- Моника, я и с тобой хочу помириться.
- Как я рада, Дэнуц! Давай поцелуемся.
И они расцеловались: Дэнуц поспешно - в воздух, Моника по ошибке - в нос.
- Что будем делать? - задумалась Ольгуца.
- Угости его, Ольгуца, - попыталась убедить ее Моника.
- Ты говоришь, угостить?
- Конечно, Ольгуца, почему же не угостить?
- Чем вы меня хотите угостить? - забеспокоился Дэнуц.
- Но, клянешься? - спросила Ольгуца.
- Разве я не поклялся?
- Ружьем!
- Хорошо, клянусь!
- Повторяй за мной: клянусь...
- Дети, вы не спите? - спросила во второй раз госпожа Деляну с противоположной стороны коридора.
- Моника, скажи, что мы спим; тебе она поверит.
- ...Еще нет, tante Алис.
- Спокойной ночи, Моника. А я ведь слышу твой голос, Ольгуца!
- Клянусь... Ну, Ольгуца! - начал Дэнуц шепотом.
- Подожди, я сейчас придумаю!.. что у меня сделаются колики.
- ...сделаются колики...
- Ольгуца, это не клятва, а проклятие! - испугалась Моника.
- Да? Отлично. Повторяй за мной... Что я сказала?
- Что у меня сделаются колики... - поморщился Дэнуц.
- ...и что я пролежу в постели все каникулы...
- ...и что я пролежу в постели все каникулы...
- ...и доктор посадит меня на диету...
- ...и доктор посадит меня на диету... - забеспокоился Дэнуц.
- ...без сладкого...
- ...без сладкого... - горько вздохнул он.
- ...если я скажу кому-нибудь...
- ...если я скажу кому-нибудь...
- ...о том, что мне покажет...
- ...о том, что мне покажет...
- ...Ольгуца...
- ...Ольгуца...
- Аминь!
- Не забудь!.. А теперь возьми назад ружье.
- Почему, Ольгуца?
- Это детское ружье! Мне оно не нужно!
- Я не возьму. Я тебе его дал.
- Тогда я оставлю его для Моники... Ты положишь его куклам в кровать. Слышишь, Моника?
...Белые пилигримы лунных дорожек на ковре, трое босых детей в длинных ночных рубашках, один с белокурыми косами, двое других - темноволосые, пировали вокруг банки с вареньем.
И все трое ели одной ложкой, под присмотром одной и той же бабушки, варенье одних и тех же великанов - сидя на полу, на ковре.
II
БЕЛЫЙ ДОМИК И КРАСНОЕ ПЛАТЬЕ
Старший конюх дед Георге жил во дворе барского дома. У него в горнице был высокий, чисто выбеленный потолок, застланная покрывалом постель, окна, величиной с самую большую икону деревенской церкви. Еду приносила ему Аника с господского стола.
Но у деда Георге было и собственное хозяйство. Домик, стоявший на самом краю деревни, рядом с усадьбой, принадлежал деду Георге.
- И на что тебе дом, дедушка Георге?.. Детей у тебя нет; матушка Аника - упокой, Господи, ее душу - давно уже на том свете; лошади твои здесь; тут же и я, и Ольгуца, - ласково укоряла его госпожа Деляну. - Зачем тебе лишние заботы?
Дед Георге в ответ только морщил лоб, хитро улыбаясь маленькими глазками.
- Пусть будет... Деду лучше известно зачем...
Позади дома, вверх по склону тянулся фруктовый сад со сливами и вишнями, что весной спускаются с синего неба в душистых своих одеждах; чуть пониже простиралось поле, где каждый год всходила пшеница, словно светлое воскресение в церкви.
- Дед Георге, у тебя же сил нет. Я пошлю людей, они вспашут тебе поле.
- Боже сохрани, голубушка барыня! Да поможет вам Господь! Дайте мне волов да плуг.
В дом к деду Георге приходили только священник по большим праздникам, односельчане, если нужен был поместительный дом для свадьбы, и Ольгуца - в любое время. Правда, Ольгуца никогда не являлась без приглашения, но это не значило, что приходила она редко.
Собаки у деда Георге не было. "Зачем? Живу я у господ, кто за ней смотреть будет?" На крыше дома располагалось гнездо аиста.
- У деда сердце доброе, - объясняли деревенские жители эту любовь аиста к дому, в котором большей частью никто не жил.
Видимо, по той же причине и злоумышленники не заглядывали в дом ветерана семьдесят седьмого года, хотя во дворе и не было собаки.
* * *
- Мамочка, какой сегодня праздник?
- Сегодня?.. Нет никакого праздника! Что это тебе вдруг пришло в голову, Ольгуца?
- А я думала, что праздник, мамочка!
- Мамочка да мамочка! Очень ты меня сегодня любишь! Лучше скажи, что тебе от меня нужно?
- Мне??? Ничего!.. Я вот только хотела бы знать, идет ли Монике синее платье...
Напрасно госпожа Деляну всматривалась в глаза Ольгуцы. Глаза выдавали ее не больше, чем слова, потому что глаза у Ольгуцы...
- Моника, хочешь примерить синее платье?
- Конечно, хочет! - пояснила Ольгуца вспыхнувший на щеках у Моники румянец.
- Хочу, tante Алис, - подтвердила Моника слова Ольгуцы, радуясь, что не по ее вине исполняется ее желание.
Синее платье поджидало Монику с самого начала каникул. Госпожа Деляну сшила его сразу после приезда Моники, но она только примерила его. В то время Моника очень любила свое траурное платье, - не из чувства долга, а как воспоминание о бабушке.
Однажды Дэнуц, Ольгуца и Моника играли в "любимый цвет", - очередная выдумка Ольгуцы.
- Каким цветом ты бы хотел быть?.. Отвечай быстро, а то скажешь не то, и я рассержусь!
От неожиданности Дэнуц смутился. Ему такое и в голову не приходило! Что общего было у него с каким бы то ни было цветом?
- Синим, Ольгуца, - вдруг решился он, выведенный из затруднительного положения цветом неба.
- А почему ты бы хотел быть синим?
