Гума Ла - И нитка втрое скрученная
Рональд, как обычно, полез в бутылку.
- Его баба? - закипятился он. - Черта с два она его баба!
- Ты послушай, - сказал ему Чарли. - Я тоже считаю, что у него нет на нее никаких прав, он женат и все такое. Но мне пришлось с ним сегодня подраться, потому что он полез на меня. Ну, я-то с ним всегда справлюсь, так? В любое время, пока у него не пропадет охота задираться. Но вообще-то он твердый орешек, этот малый. И для тебя он, пожалуй, тяжеловат. И потом я вообще не считаю, что из-за этой Сюзи стоило нарываться на неприятности. Что тебе, других мало?
- ... - выругался Рональд. - Никто тебя не просит за меня заступаться, понятно? Не лезь не в свои дела!
- О'кэй, - сказал Чарли, - но не могу же я стоять в стороне и смотреть, как Роман станет разделывать моего маленького братца, верно?
- Маленького? - разозлился Рональд. - Если надо будет, я сам справлюсь с твоим Романом, слышишь? Не лезь в чужие дела, говорят тебе.
- Ладно, а только я ему велел оставить тебя в покое. Надеюсь, он не полезет на рожон.
- Говорят тебе, я сам с ним разберусь! - крикнул Рональд и ушел.
Мать устало посмотрела ему вслед.
- Мы так старались для нашей семьи, ваш отец и я. Теперь вот он заболел, нам и так тяжело, хватит с нас и без того неприятностей.
Чарли сказал:
- А, обойдется, не обращай внимания, ма.
Дядя Бен сказал, отодвигая табуретку и поднимаясь из-за стола:
- А я так полагаю, что с семьей всегда одни неприятности. У семейных вечно заботы, не то, так другое.
Мать сказала:
- Да. А только по мне лучше пусть заботы, чем совсем ничего. - И она посмотрела на дядю Бена.
Чарли допил кофе и тоже встал, потирая затекшие икры. Собака юркнула у него между ног и забилась под стол. Чарли спросил:
- Ну, ты идешь, дядя Бен? А то я бы с тобой прогулялся за компанию.
Мать спросила:
- Куда это ты собираешься в такой дождь, Чарльз?
- А что, погода как погода, - сказал ей Чарли. Он снял с гвоздя желтый дождевик и рывком натянул его на себя. - А ты без пальто, дядя? - Спросил он.
- Мне тут недалеко, - ответил дядя Бен.
Мать сказала, обращаясь к Чарли:
- Осторожнее, смотри. Здесь по ночам какого только хулиганья не шатается.
- О, как-нибудь постоим за себя.
Дядя Бен сказал:
- Да пусть его, Рахиль. Он ведь уж мужчина. Ах, черт, а ведь ему было семнадцать годочков, когда он ушел в армию. И вот уже взрослый мужчина. Ну и бежит времечко, черт его подери.
Чарли улыбнулся ему и подмигнул. Мать сказала дяде Бену:
- Jа, взрослый мужчина. И я надеюсь, он не пойдет по твоим стопам.
Дядя Бен смутился, а Чарли захохотал. Он сказал:
- Ма, а мне так кажется, ты просто не знаешь дядю Бена. Правду я говорю, дядюшка?
Он снова подмигнул, но дядя Бен не видел: он печально уставился в пространство, застыв посреди сизой от дыма кухни.
13
Он постучал и через некоторое время услышал в доме какое-то движение и затем ее голос:
- Кто там?
- Это я, Чарли, - отозвался он тихонько.
Шел мелкий моросящий дождь, и он стоял у хижины, зажав в кулаке сигарету, ожидая, когда в замочной скважине повернется ключ. Неба над головой не было видно, повсюду кругом царила кромешная тьма, нарушаемая лишь, небрежно раскиданными точками огней. Ветер шуршал листьями, ударялись друг о друга ветки деревьев - казалось, по дереву скрежещут бесчисленные напильники. Он услышал, что дверь отпирают, и отшвырнул сигарету в слякотную темноту.
Дверь слегка приоткрылась, и он протиснулся в щель.
- Здравствуй, Фрида, моя девочка, - сказал он.
Она несла свечу в жестянке и прикрывала пламя рукой, пока он не захлопнул за собой дверь и не повернул ключ.
- Тише, - прошептала она, - не разбуди детей, - и добавила: - В такой дождь ты на улице?
- Ты недовольна? Хочешь, чтобы я ушел? - пошутил он.
- Не говори глупостей. Хотя ты давно не приходил.
- Bokkie, bokkie, - засмеялся он. Они стояли в дрожащем свете.
Ее жесткие волосы были заплетены на ночь в две короткие косы по обеим сторонам лица, и он видел тяжелые холмы ее грудей под старой, застиранной фланелью ночной рубашки. Он шел следом за ней по комнате, стягивая на ходу мокрый плащ; мимо детей, которые ворочались и бормотали во сне на диванчике.
- Здесь тепло и приятно, - сказал он.
- Я зажгла примус, - ответила Фрида. - Но он плохо горит. - И, зайдя за занавеску, висевшую посреди комнаты, усмехнувшись, спросила:
- Ты пришел допить ту бутылку?
- Вот еще, - он засмеялся. - Какого черта.
Она поставила свечу на туалетный столик у кровати, и Чарли почувствовал, что у него пересохло во рту, когда он смотрел, как движутся ее полные округлые бедра под ночной рубашкой.
- Мать знает, что ты здесь? - спросила она с издевкой.
Он улыбнулся, расшнуровывая перепачканные в глине ботинки.
- Догадывается, наверное. Да ведь она говорит, что я уже взрослый.
- Но ты все никак не женишься, Чарли, - сказала она.
- Нет. Меня, видно, контузило на этой войне.
Упоминание о женитьбе огорчило его немного, и он попытался отшутиться, надеясь, что она не станет развивать эту тему.
Она стояла близко к нему, и свеча горела на туалетном столике рядом с грудой одежды и разных вещиц. Здесь были баночки с остатками питательного крема, деодорантом, мазями, и облезлый тюбик губной помады, и обмылок туалетного мыла на блюдце, и растянутый пояс с подвязками - скопившаяся за месяцы добыча из хозяйского будуара. С засиженного мухами зеркала, словно захваченный в бою штандарт, поникнув, свисал рваный нейлоновый чулок.
Она улыбнулась ему, но свеча, как рампа, светила снизу и отбрасывала тени, выхватывая из темноты лишь блеск ее глаз, и он не мог видеть ее улыбку. Но он видел глубину ее глаз, их нежность и удивительную красоту, которой не замечал раньше, и она немного подалась назад и легонько отпихивала его, и вся затрепетала, и ладони его запели на ее теле.
- Чарли. Чарли. Чарли, милый!
- Что, Фрида? Что?
- Чарли, ну что ты так, опомнись...
Но сопротивление ее ослабевало под его ищущими руками, и она вздохнула глубоко и облегченно, когда он прижался к ее груди и почувствовал дрожь в ее теле и нежное ответное прикосновение грубых рук поденщицы на своем лице.
14
Между хижинами, вся в разводах трещин, в изломах и залитых водой колдобинах, шла короткая полоса асфальта, вскоре терявшаяся среди пыльного, пышного былья. Это был труп улицы, которая давным-давно умерла, задушенная, погибшая без присмотра, и теперь ее теснили осевшие на сломанные зады, прижавшиеся к земле хибарки, точно ждущие своего часа прожорливые гиены.
Там и сям вдоль несуществующей улицы еще стояли, доживая свой век, кирпичные оштукатуренные дома. Стекла в их окнах были выбиты, и фанера, ветошь и картон походили на черные повязки поверх пустых глазниц. Штукатурка со стен облетела, обнажив рваные раны кирпичной кладки, крыши держались тяжестью наваленных сверху булыжников. Дома эти стояли чуть в стороне от лачуг из картона и жести, с видом надменным, словно люди побогаче, вынужденные мириться со своей многочисленной бедной родней.
Ронни Паулс вынырнул на улицу между двумя хижинами и остановился на мгновение у края исковерканного асфальта. Мелкий дождь сыпал не переставая, он промочил насквозь плечи его куртки, а теперь, когда дождь бил ему прямо в лицо, вода стала затекать за ворот рубашки. Он поежился и туже надвинул на лоб кепку, чтобы вода не попадала в глаза.
Он пересек улицу, ссутулившись, глубоко засунув руки в карманы брюк. В воздухе стоял ровный шелест дождя, а листья деревьев мягко и тихо шуршали, точно кто-то подметал твердую землю. Он перебрался на другую сторону этого жалкого подобия улицы и зашагал вдоль мокрых нахохлившихся лачуг. На краю асфальта он споткнулся, угодив ногой в выбоину, и выругался, покачнувшись, еле удержав равновесие. Выпрямившись, он вновь зашагал, ступая по скользкой глине и мокрым листьям.
Где-то впереди едва мерцал огонек, пробивавшийся через щели заколоченного окна. Когда-то дом состоял из четырех комнат, но было это очень давно, боковая стена и задняя обвалились беспорядочной мокрой грудой, обнажив внутренние перегородки, ну точно как после бомбежки. Сохранились лишь передняя комната да кухня.
Палисадник перед домом был затоплен липким месивом из мокрой глины и черной грязи, и Рональд еле пробрался по нему к облезлой входной двери, темной и зловещей, как в кинофильме с привидениями. Он поежился и вытащил озябшую руку из кармана, чтобы постучать.
Внутри, как в волшебной пещере, играл граммофон, сквозь щели в двери доносилась музыка: визгливый искаженный голос пел что-то о лунном свете, розах и воспоминаниях. Он постучал еще раз, переминаясь с ноги на ногу на разбитой единственной ступеньке. В доме что-то крикнули, другой голос ответил бранью. Потом взвизгнул и грохнул замок, и дверь слегка приоткрылась.
- Ну кто там?
В узкой полосе тусклого желтого света показался прямоугольник лица: сморщенная коричневая кожа, как скомканная оберточная бумага, серые клочья волос, глаз, будто плавающий в лужице какой-то жидкости, щель рта и рука, вцепившаяся в край двери, рука, похожая на коричневую куриную лапу.
